Администрация и законодательство в Англии 1154–1204 гг
I. Умиротворение королевства
В тот момент, когда Генрих Плантагенет был признан Стефаном наследником престола и заключил с ним Валлингфордский договор, в Англии царили беспорядок и нищета. Повиновались почти только ближайшему владельцу замка. Шерифы, которых сохранил Стефан, собирали лишь очень скудные доходы, да и те не всегда вносили в Палату шахматной доски. Стефан обязался перед своим наследником вернуть отчужденные им домены и королевские доходы, разрушить «незаконнорожденные замки», построенные без разрешения, отослать домой фламандских наемников, назначить в каждом графстве честных и способных восстановить порядок шерифов и чеканить полноценную монету; он должен был также вернуть своим подданным имущество, которым они владели во времена Генриха I, восстановить безопасность духовенству и трудящимся классам. Выполнить эту программу у него не хватало сил, да не было и времени. Эго сделал Генрих II, и притом с необычайной энергией и быстротой. Отобрать назад королевские замки удалось лишь после тяжелой борьбы. Но почти в один год Англия была умиротворена. Столь продолжительная и жестокая усобица оставила, конечно, после себя следы: с одной стороны, экономическую разруху, которая побуждала Генриха II избегать больших войн; с другой — усиление опасных элементов в обществе и развитие безнравственных и буйных привычек, что было, без сомнения, первоначальной причиной (это как будто не приходило никому в голову) его замечательных полицейских и судебных реформ.
II. Местная и центральная администрация
Королевство нуждалось в мире; королевская власть нуждалась в восстановлении своих ресурсов, в том, чтобы вновь протянуть свою руку до самых границ страны, а для этого ей необходимо было прибегнуть к помощи местных учреждений, курии сотни (hundred) и курии графства.
Для этой необходимой работы никто не был полезнее Плантагенетам, чем шериф. Во времена Генриха II шериф, обузданный энергией и упорной волей короля, сделался чиновником почти современного типа. Впрочем, нет ничего характернее эволюции этой должности, начиная со времен англосаксонских, эволюции, выясненной в недавнее время учеными. Ее история дает нам возможность присутствовать при переходе феодальной монархии в монархию централизованную.
В конце англосаксонской эпохи шериф (reeve shire’a — управляющий графством) представляет собой крупного землевладельца в округе, заведующего доходами короля; но этот shirereeve является прежде всего наместником вельможи — олдермена, управляющего одним или несколькими шайрами. После нормандского завоевания шериф, называемый в официальных текстах и в хрониках vice comes, но гораздо более могущественный, чем нормандский виконт, по существу своему является королевским чиновником, почти всегда назначаемым самим королем. Это уже агент исполнительной власти. Однако должность эта имеет тенденцию сделаться наследственной в знатных фамилиях. Шериф — феодал, который часто злоупотребляет своим могуществом. Генрих I, твердая политика которого в столь многих отношениях является прообразом политики Генриха II, поручает обязанности шерифа, насколько только возможно, людям верным, и служащие в курии за ним наблюдают.
В начале своего царствования Генрих II, вынужденный искать опоры в некоторых знатных семьях, должен был раздать много шерифских должностей баронам, светским или духовным. Во время его продолжительного пребывания в Нормандии, с 1166 по 1170 г., эти магнаты и их агенты совершили ряд очень крупных злоупотреблений властью; они производили произвольные аресты, набивали себе карманы всевозможными способами. Вернувшись, Генрих II поручил своим разъездным судьям произвести обширное расследование, подобное тому, какое пришлось приказать сделать Людовику Святому. Все лихоимцы, не исключая церковных судей, в особенности же шерифы, подверглись преследованию. Множество шерифов было устранено от должности. С этих пор, несмотря на некоторые колебания, которыми отмечались повышения и понижения королевского авторитета, шерифы стали послушными и не выходящими из-под надзора чиновниками, вышедшими из средних классов. Это не мешало им пользоваться значительным могуществом.
В каждом графстве шериф (или шерифы, так как их бывало по два и даже по три) является сборщиком доходов короля; из находящегося у него на откупе домена он извлекает выгоду, которая должна быть значительной, так как нередки случаи, что свою должность он купил и дал за нее хорошую цену.
У него много еще и других обязанностей. Он поддерживает общественный мир, арестовывает преступников, подготовляет дела для разъездных судей и приводит в исполнение их приговоры. Он сам разбирает дела о краже, нанесении побоев и ран в обычных собраниях курии графства, он заведует снабжением королевских замков и иногда является их кастеляном. Он руководит крупными административными расследованиями. Он обнародует и выполняет распоряжения короля. Он — политический агент, держит в своих руках города и духовенство. Несмотря на сокращение, которому благодаря деятельности разъездных судов подверглась его юрисдикция, его авторитет растет вместе с самой королевской властью. Начиная с 1170 г. его полномочия в действительности исходят от королевской курии; впрочем, он очень часто и занимал какую-нибудь должность в курии, например в Палате шахматной доски.
Над шерифами, являющимися связующим звеном между центральным правительством и древними местными учреждениями графства и сотни, стоят королевские люди, пребывающие в курии, которые создают традиции монархической бюрократии и, после смерти их господина, Генриха II, продолжают его дело.
Из Curia regis в Англии выросли — не с одинаковой, впрочем, быстротой — администрация и политический парламент.
В эпоху Генриха II и его сыновей парламент существовал только в зародыше, но администрация уже рождается, и отдельные ее ведомства специализируются раньше, чем во Франции.
Однако природа курии не изменяется по существу своему. Она сохраняет свой феодальный и дофеодальный характер и напоминает собой одновременно то, чем была курия нормандских герцогов, курия и витенагемот англосаксонских королей и каролингский «Дворец» (Palais). Среди этой толчеи служащих, прислуги, шутов, шарлатанов и плутов, которую нам описал Петр Блуаский, изо дня в день все более и более выделяются родственники и личные друзья короля, должностные лица его дома, специалисты канцелярий и суда; это — курия в своем ограниченном виде. Когда же вассалы, светские и духовные, в большем или меньшем количестве, являются для выполнения своих обязанностей — давать сюзерену помощь и совет, собрание, которое они образуют вместе с приближенными короля, является курией в расширенном виде. Все функции, которые выполняет королевская курия, она может выполнять под тем или под другим из этих видов. Общее собрание курии может при случае насчитывать тысячи человек, наподобие больших собраний, которые устраивал Карл Великий перед своими военными походами; таким было собрание «графов, баронов и рыцарей королевства» в Винчестере в 1177 г., когда Генрих II намеревался предпринять экспедицию во Францию. Но чаще всего это бывал «concilium», «colloquium» крупных баронов, прелатов и служащих курии, которых король Англии созывает, когда это ему нужно, как и Капетинги во Франции. Это прежде всего феодальная курия[50]. Но в силу своей королевской прерогативы государь может созвать, кого он хочет. Эти собрания занимаются всякого рода делами, так что нельзя точно различить их компетенцию от компетенции курии ограниченной. Они разбирают крупные процессы об измене, дела, касающиеся общественного порядка; но король сохраняет при этом свою судебную прерогативу. Они дают свое согласие на крупные административные реформы, высказывают свое мнение по вопросам войны и мира, союзов, королевских браков, но может случиться и так, что с ними об этом не совещаются.
В 1191 г. собрание баронов и прелатов сыграло, ввиду некоторых обстоятельств, политическую роль, которую не следует ни преувеличивать, ни недооценивать. Его вмешательство, по внешности своей революционное, так как никакой правильный созыв не предшествовал его сессии, было, без сомнения, вызвано интригами Иоанна Безземельного, а не какой-нибудь инициативой светских и духовных баронов. Ричард находился тогда в Святой земле. Его верный канцлер Вильгельм Лоншан исполнял обязанности своего рода регента: он вызывал неудовольствие одновременно и знати, и королевских служащих, своей спесью и алчностью. Иоанн Безземельный решил его низвергнуть, чтобы ловить рыбу в мутной воде, и подстрекаемые им бароны собрались в Лондоне, где волнующиеся горожане требовали себе права образовать коммуну: Иоанн рассчитывал на лондонцев, чтобы возвыситься. Собрание баронов и прелатов, к которым присоединились горожане столицы, дало Иоанну почетный титул регента, summits rector totius regni. Но в то же время оно признало архиепископа Руанского юстициарием, согласно грамоте о назначении, которую он получил от Ричарда. И именно архиепископ Руанский в действительности и стал управлять, опираясь на авторитет королевы Алиеноры. Вильгельм Лоншан вынужден был покинуть Англию. Таким образом, собрание баронов отняло у него власть и этим предупредило гражданскую войну. Очевидно, баронами руководили какие-нибудь умные советники, которые, взывая к помощи вельмож, сумели тем на менее охранить интересы короля и мир в королевстве. Иоанну Безземельному, одураченному ими, оставалось лишь смолчать.
Что касается прерогативы в деле обложения, феодальный характер этого «colloquium’a» выступает отчетливо. Согласия на налог, в современном смысле этого слова, на существует. В Средние века было в обычае, что вассалы доставляют сюзерену помощь, в которой он нуждается, включая сюда и помощь денежную; а, с другой стороны, сбор «датских денег», которые продолжают уплачивать вплоть до 1163 г., приучил англичан к общему налогу, подобного которому во Франции того времени не существовало. Король объявляет или в общих собраниях, или в куриях графств суммы, которые ему необходимы; судя по текстам, которые очень неясны, эти суммы ему «дают», или же он их «берет», «решает, что их ему дадут». Имеется несколько случаев отказа, но это отказы индивидуальные, заявленные людьми, принадлежащими к церкви; у нас нет ни одного примера коллективного отказа. В 1163 г. Генрих II требует, чтобы внесли в его счет в качестве дохода, который должен получать король, вознаграждение, даваемое в каждом графстве шерифу как плата за оказываемые им услуги; на собрании в Вудстоке архиепископ Кентерберийский Фома Бекет (и это был первый акт конфликта, который закончился лишь через семь лет убийством архиепископа) заявляет, что при таких условиях он не станет больше платить этих денег[51]. В 1198 г. на собрании в Оксфорде происходит случай более характерный. Вот как рассказывает о нем Роджер Ховеденский, разъездной судья и хронист:
Король Ричард предъявил требование через Хуберта, архиепископа Кентерберийского (в то время бывшего юстициарием), чтобы люди королевства Англия доставили ему триста рыцарей, которые оставались бы с ним на его службе в продолжение года, или дали ему достаточно денег, чтобы он мог держать на своей службе в продолжение года триста рыцарей, считая жалованье по три шиллинга английской монетой в день каждому рыцарю. В то время как все другие, не смея противиться воле короля, готовы были это сделать, один только епископ Линкольнский Гуго, истинный ревнитель божий, который воздерживался от всякого дурного дела, ответил, что в том, что его касается, он не покоряется воле короля, потому что с течением времени получится ущерб для его церкви, и его преемники будут говорить: «Наши отцы съели зеленый виноград, а у сыновей на зубах оскомина».
Сопротивление епископа было основано на том соображении, что рыцари требовались для службы вне пределов Англии. По его примеру епископ Солсберийский в свою очередь также отказался. Юстициарий не настаивал, объявил собрание распущенным и написал королю, что он потерпел неудачу[52]. Как мы видим, не было никакого голосования и высказанные отказы являлись индивидуальными.
Генрих II собирал много общих собраний курии именно потому, что ему почти не приходилось опасаться организованной оппозиции. Для него это был способ сохранять связь со своей знатью, узнавать ее настроение, находить в ней поддержку. Она не обнаруживала никаких политических чувств, которые могли бы его беспокоить; очень редко она брала на себя инициативу какой-нибудь реформы; можно указать, пожалуй, только на Ассизу о мерах, обнародованную королем Ричардом «по просьбе и совету всех его епископов и всех его баронов».
Генриху II и Ричарду не приходилось также сталкиваться и с традициями королевского совета, постоянного и организованного. Такого совета еще не существовало. Но при них были родственники и близкие им люди. Алиенора до своей ссоры с мужем занимала выдающееся место в курии, издавала письменные приказы (на основании королевской грамоты «из-за моря»), разбирала тяжбы; во время междуцарствия 1189 г., во время плена Ричарда и при воцарении Иоанна Безземельного она принимала участие в управлении. Генрих Молодой в качестве соправителя исполнял на самом деле обязанности регента во время отлучек своего отца. Иоанн Безземельный мог бы играть ту же роль в царствование своего брата Ричарда, но сумел быть только бунтовщиком. Наряду с королевской семьей самыми влиятельными лицами были канцлер, казначей и в особенности юстициарий, который с XII в. стал чем-то вроде первого министра. Нам еще придется говорить о них. Обычно они покупали свои должности. Что касается наследственных должностей нормандского происхождения, соответственные которым можно найти и в курии Людовика VII, то все они находились в руках крупных баронов, которым недоверие короля не оставляло никакой действительной власти. Наконец мы видим часто упоминаемых в хрониках, а также среди лиц, свидетельствующих своей подписью королевские акты, familiares, aulici, consiliarii — очень различного социального происхождения: епископов, баронов, клерков., рыцарей. В 1166 г. в одном письме к папе клирики Кентерберийской провинции говорят о «доверенных лицах и приближенных, занимающихся специально секретными делами короля и. рука которых руководит королевскими советами и делами государства». Существовал, таким образом, на практике совет, составлявшийся из людей, которые обладают доверием Генриха II, или же, в царствование Ричарда, этого короля, бывшего всегда в отсутствии, умеют выдвинуться и стать необходимыми. Это или вельможи, исполнявшие феодальную обязанность помогать советом, или сановники курии. Но не следует видеть в этом совете орган особый и постоянный. Это лишь один из аспектов курии. Только в XIII в. королевский совет принимает вид учреждения; в то же время будут происходить споры по конституционному вопросу о выборе советников: в XII в. этот вопрос еще не ставился.
Специализация ведомств произошла лишь по отношению к королевской канцелярии, финансовой администрации и суду.
Канцлер — хранитель королевской печати и, если можно так выразиться, «главный редактор» королевских актов, становится важным лицом: это все более и более главный юридический советник государя. Вначале же он был всего лишь чиновником «Дворца» (Hôtel). Да канцелярия и является все еще отделом «Дворца» и остается такою же кочевой, как и он. Генрих II беспрестанно переезжает с места на место, и, несмотря на существование некоторых административных центров, как Вестминстер в Англии, Кан, Руан, Анжер на материке, где имеется постоянный персонал служащих, за королем следуют клерки для того, чтобы составлять в случае надобности письма и приказы (writs) в городах, деревнях, охотничьих домах, аббатствах, через которые он проезжает. Несмотря на эту разбросанность, канцелярия Генриха II подчиняется однообразным правилам: редакция исходящих от нее актов[53] поражает своей точностью, ясностью, сжатостью, в то время как стиль капетингских грамот все еще отличается расплывчатостью и многословием. Это потому, что у клерков Плантагенетов нет времени задерживаться на разных околичностях и разводить узоры риторики. Им нужно каждый день составлять огромное количество актов, в особенности грамот судебных и финансовых. Мы в этом уверены, несмотря на то, что сейчас у нас имеется лишь ничтожная часть актов. Генриха II. Хранение архивов оставляло еще желать лучшего. Впрочем, чиновники Палаты шахматной доски со времен царствования Генриха I уже заботились о том, чтобы регистрировать, т. е. переписывать на свитках пергамента, счета шерифов, и у нас имеется почти полный комплект таких «Казначейских свитков» («Pipe Rolls»), относящихся к царствованию Генриха II. В царствование Ричарда и в особенности в начале царствования Иоанна Безземельного произведены были большие реформы в канцелярии. Стали составлять собрания копий хартий, жалованных грамот, секретных грамот, судебных решений курии, дел, касающихся Нормандии, и т. д.; эти собрания хранились, и время пощадило их. Эта свитки представляют собой самые богатые из древних архивов и самые полные, какие только может историк найти в Европе[54].
Королевская курия как учреждение финансовое, «курия короля, заседающая в Палате шахматной доски» (Curia regis ad Scaccarium), также дошла до высокой степени организации.
Мы знаем ее по «Диалогу о Палате шахматной доски» (Dialogus de Scaccario), составленному казначеем Ричардом Фиц-Нилем в конце царствования Генриха II. Это диалог между автором и одним из членов Палаты шахматной доски, который давно уже заседает в ней, но не постиг еще всех ее тайн и просит объяснений. Автор различает нижнюю Палату шахматной доски, Inferius Scaccarium, которая представляет собой казначейство, и верхнюю Палату шахматной доски, Superius Scaccarium, являющуюся счетной палатой. Два раза в год, на Пасху и в день св. Михаила, шерифы графств являлись сдавать счета в верхнюю Палату шахматной доски и вносить деньги в нижнюю[55]. Из этих двух отделов более древним являться казначейство, главными деятелями которого были казначей и его клерк и два шамбеллана Палаты шахматной доски, которым помогали два рыцаря. На их обязанности лежало хранение Domesday Book, «Pipe Rolls» и деревянных бирок, по которым отмечались полученные суммы; наконец, на их попечении находилась касса. Как общее правило, они требовали от шерифов уплаты чистым серебром; его сплавляли и ставили пробу. Казначей и шамбелланы нижней Палаты шахматной доски участвовали также и в верхней, но в эту счетную палату, очень торжественную, входили также юстициарий, канцлер, коннетабль, маршал и все, попадавшие туда по воле короля, избранные среди «самых великих и самых благоразумных из всего королевства». Члены этой палаты назывались баронами Палаты шахматной доски. Технические служащие и важные особы королевского дома, светские и духовные бароны соединялись здесь, чтобы внушать спасительный страх специалистам, и они действительно терроризировали их. Но только специалисты производили полезную работу, и мы имеем пикантное доказательство этого в словах, которыми обменялись собеседники, выведенные в Диалоге шахматной доски.
— Почему ты не преподаешь другим науки о Шахматной доске?
— Но, друг, ведь ты давно заседаешь в Палате шахматной доски, и ничто не ускользает от тебя, так как ты человек добросовестный.
— Я заседаю как бродящий во тьме ощупью и часто наталкивающийся; многие там так заседают и, глядя, не видят, слушая, не понимают.
— С какой непочтительностью ты говоришь…
Технические служащие и фигуранты сидели вокруг или около стола, длиной в десять футов и шириной в пять, покрытого черным клетчатым сукном, деления которого напоминали поле шахматной доски. Считали при помощи жетонов: смотря по месту, которое жетон занимал, он мог обозначать и один динарий, и десять тысяч фунтов[56].
Кроме этой проверки, на обязанности верхней Палаты шахматной доски лежало составление «Свитков трубки», и, кроме того, она, в случае надобности, превращалась в судебную палату для разбора спорных дел. Палата шахматной доски отличалась не только разнообразием аспектов, подобно королевской курии, но и такой же подвижностью, потому что она могла и смешиваться с ней. Обычно она пребывала в Винчестере или в Лондоне, но могла заседать и в других местах.
Королевская курия превращалась в судебный трибунал не только во время сессий Палаты шахматной доски. Одним из главных ее занятий на протяжении всего года было — творить суд либо в каком-нибудь центре, как Вестминстер, либо в виде выездных делегаций.
До царствования Генриха II главная масса тяжб разбиралась или в сеньориальных куриях, или в старинных местных куриях графства или сотни (hundred). Сеньориальные курии разбирали не только мелкие дела, имеющие отношение к эксплуатации домена, но и все гражданские дела, касающиеся держаний; наконец, защита имущества зависела прежде всего от лорда, С другой стороны, в курии графства преобладала нотабли, а курия сотни часто находилась, и с очень давних времен, во власти сеньора. Это был суд по уголовным делам, в котором лорд пользовался своей юрисдикцией на основании иммунитета. Несмотря на судебную власть, предоставленную шерифам и на назначение нескольких королевских судей, действовавших на местах в условиях, нам неизвестных, местный суд в значительной степени ускользал от короля; в конце концов он был или народным, или феодальным;. В центре курия, например курия англосаксонских королей, разбирала дела, касающиеся интересов монарха, и принимала апелляции; как и курия древних герцогов нормандских, она была также феодальной курией, которая ликвидировала распри между баронами. Иногда она принимала очень торжественную форму, а иногда сводилась к небольшой группе сведущих юристов, деятельность которых уже заметна в царствование Генриха I. Словом, она очень близко напоминала собой капетингскую курию в ее судебном аспекте.
Начиная с царствования Генриха II, вследствие чрезвычайно любопытной юридической эволюции, о которой мы сейчас будем говорить, королевская курия сделалась могучим орудием, содействовавшим успехам монархии. Вместо того чтобы быть судом чрезвычайным с очень малым количеством дел, она превратилась в обыкновенный суд для всего королевства. Для этого нужно было, чтобы она организовала делегации, чтобы она посылала missi; в этом отношении существовали прецеденты каролингские, англосаксонские и англо-нормандские, но, по-видимому, только Генрих II привел выезды в систему: Англию стали объезжать приближенные короля, среди которых находились Ричард де Люси, Фома Бекет, Гланвиль, хронист Роджер Ховеденсуий, повествователь Вальтер Мап.
Составители Pipe Roll в 1176 г. дали им название iusticiarii Itinerantes (странствующие, или разъездные, судьи), которое и вошло во всеобщее употребление. Начиная с этого 1176 года учреждение окончательно устанавливается: почти каждый год совершаются выезды. Все королевство разделяется на округа (например, шесть округов в 1176 г.), и каждый округ объезжает группа судей. Эти разъездные судьи занимаются всякого рода делами, но главным образом «тяжбами короны» (Placita coronae), т. е. такими, в которых заинтересованы король и доброе управление королевством. Это — путешествующая королевская курия в дороге. Но при этом разъездные судьи только пользуются куриями графства, Когда они председательствуют в курии графства, то она превращается в королевскую курию, и на такую чрезвычайную сессию призываются по двенадцати полноправных людей из каждого города.
Эта систематизация выездов представляет собой важное нововведение. Но к в самом центре осуществлена значительная реформа. С 1178 г. начинает организовываться capitalis curia regis (такой термин употребляет Гланвиль), отличная от феодальных concilia (так как в ней не заседают бароны) и отличная от Палаты шахматной доски. Она составляется из пяти испытанных юристов, двух клириков и трех мирян, которые и судят именем короля. Это то, что впоследствии будут называть Королевской скамьей (King’s Bench). Королевская скамья находится в распоряжении государя, который может и увезти ее с собой. Это и будет часто делать Иоанн Безземельный, и тогда произойдет разделение: верховный судья останется в Вестминстере с другим составом судящих, и этот двойник Скамьи станет Судом общих тяжб (Common Pleas).
Это необычайное развитие королевских судов в Англии происходит параллельно с развитием законодательства и права. В какие-нибудь пятьдесят лет оказывается законченным один из самых быстрых переворотов, какой только знал Запад в Средние века, в смысле централизации и установления монархического единообразия. В то время как раньше королевские судьи знали почти только те тяжбы, которые касались их господина, или общественного порядка, или людей, непосредственно зависящих от короны, новое законодательство привлекает к ним множество дел. Победа тем более важная, что она является окончательной. В XIII в., несмотря на слабый отлив, отмеченный Великой хартией, подымающаяся волна королевской юстиции будет продолжать затоплять сеньориальную юрисдикцию. От этой последней останется лишь несколько островков.
Король в конце концов считает, что иммунитеты («franchises») существуют только на основании его пожалования, что суд производится лишь по его уполномочию и что он имеет право отнять отчужденную им функцию. Но в то же время учреждением присяжных Генрих II укрепляет в стране, и на долгие века, дух децентрализации и self government’а (самоуправления).
III. Законодательство. Ассизы. Присяжные
Благодаря Генриху II, который, как говорят, был способен к юридическому творчеству, и его советникам, высоко ценившим принципы римского права и знакомым с его техникой, английская монархия была единственной на Западе светской державой, которая создает общее право. Во Франции и Германии все еще преобладает местное обычное право. Для королевского суда в Англии характерно, что он мало считается с местными кутюмами и что своими ассизами и «приказами» (breve) он создает судопроизводство и право, доступные общему пониманию, в конечном счете благоприятные свободному среднему классу и враждебные сеньориальному духу[57].
Можно было бы прибавить: враждебные клерикальному духу, так как Генрих II хотел ограничить церковный суд и обеспечить наказание преступных клириков. Кларендонские постановления составляют значительную и характерную часть его законодательства. Но в этом он потерпел частичное поражение, и, с другой стороны, вопрос этот так тесно связан с конфликтом между ним и примасом Фомой Бекетом, что лучше пока не говорить о нем. За исключением Кларендонских постановлений все законодательные документы царствования Генриха II называются ассизами. Словом этим обозначаются, кроме того, и заседания курии, а также присяжные, производящие расследования и устанавливающие фактическую сторону дела, и даже дело, при ведении которого применяется процедура ассизы. До нас дошел текст Кларендонской ассизы (1166 г.), Нортгемптонской ассизы (1176 г.), Ассизы о вооружении (1181 г.) и Ассизы о лесе (1184 г.). Подобно каролингским капитуляриям, большей частью бывшим своего рода циркулярами, вручаемыми missi, чтобы помочь им разобраться в трудных случаях, ассизы, в большинстве своих постановлений, являлись скорее правилами для практического применения, чем законами. В таком же роде должны были быть и Ассиза о новом захвате (1166 г.?), Великая ассиза (1179 г.), Ассиза о смерти предшественника (1176 г.?), Ассиза о последнем представлении на приход, которые нам известны только по комментариям Гланвиля.
Мы еще будем иметь случай говорить об Ассизе о вооружении и Ассизе о лесе. Ассиза Кларендонская и ассиза Норгемптонская были прежде всего обширными указами полицейского характера об устройстве облав на разбойников, которых в 1166 г. было еще великое множество и которых вновь породила гражданская война 1173 г. Впредь никакая привилегия не могла гарантировать безнаказанности преступников. Еще более важными в истории права являются ассизы, которые нам известны благодаря Гланвилю; они имели прецеденты и были основаны на процедуре, применявшейся уже во времена Генриха I и Стефана; но эти ассизы систематически заменяют царство насилия царством закона, и они дают истцам возможность избегнуть волокиты феодального суда и варварских приемов судопроизводства. Они, однако, не ставят себе непосредственной целью уничтожение феодального суда. Они предоставляют всем скорую и рациональную процедуру, которой при случае может воспользоваться и сама знать. Они стремятся оградить владение, как нечто отдельное от собственности. То, чем человек владеет, нельзя у него отнять без вмешательства суда, даже если владение является в данном случае сомнительным. Например, после «смерти предшественника» его наследника нельзя насильственно лишить того, чем владел покойный. Предположим, что сеньор считает свои права превосходящими права покойника и захватывает оставшееся после него наследство; присяжные из соседей должны сказать, умер ли покойный, находясь в обладании данного держания, и является ли держатель, у которого оно отнято, его наследником; и если это окажется именно так, то юн будет восстановлен в праве владения до решения суда.
Великой ассизой (1179 г.) баронам был нанесен еще более сильный удар, и они его стерпели, несмотря на то что было затронуто самое право их творить суд: никакое постановление об отнятии владения, если дело идет о свободном держании, уже не могло быть вынесено без королевского «приказа», разрешающего возбудить судебное дело; с другой стороны, ответчик мог отказаться от судебного поединка (нормандский обычай, введенный после завоевания и очень непопулярный) и, даже если он был подсуден феодальному суду, требовать, чтобы его судили королевские судьи.
Присяжные, к которым разрешалось прибегнуть, чтобы избежать поединка, представляли собой группу соседей, вызванных правительственным чиновником для того, чтобы ответить под присягой на какой-нибудь вопрос и вынести вердикт (le «ѵгаі dit»). Это было учреждение франкского происхождения: франкские короли пользовались присяжными, чтобы обнаружить преступников и чиновников-лихоимцев; Вильгельм Завоеватель ввел присяжных в Англию и воспользовался ими, чтобы составить Domesday Book[58]. Но до Генриха II к ним прибегали чаще в. порядке административном, чем судебном. Генрих II не переставал пользоваться присяжными для получения нужных сведений, но ему принадлежит честь превращения их в судебное учреждение, скоро ставшее обычным. В делах о «новом захвате» присяжные отвечали на вопросы, устанавливающие факт, но тяжущиеся имели право объявить их вердикт для себя обязательным. Наконец, в каждом графстве двенадцать человек от каждой сотни и четверо от каждой деревни должны были делать перед разъездными судьями заявления об убийцах и ворах; шерифам было дано распоряжение пользоваться обвинительными присяжными для обнаружения преступлений.
Такие «обвинительные присяжные» сотни, во времена Генриха II намечавшиеся шерифом, с конца XII в. стали выбираться. Способ производства выборов, внушенный одним церковным обычаем (la ѵоіе de compromis — выборы через посредников), был сложный: в Средние века к простым избирательным системам относились вообще с недоверием. Нотабли графства, вероятно, те, которые заседали в курии, избирали четырех рыцарей, а эти четыре рыцаря от графства избирали двух «полноправных рыцарей» на каждую сотню (hundred); эти два «полноправных рыцаря» (legales milites) вместе с десятью другими, которых они избирали сами, и составляли коллегию присяжных сотни. За недостатком рыцарей могли быть избраны простые свободные[59].
Пользуясь, таким образом, выборными присяжными, короли Англии сеяли в своих графствах семена представительной системы. Мы еще встретимся с присяжными, когда будем говорить о налогах.
IV. Доходы королевской власти
Будем ли мы иметь в виду доходы с королевского домена или другие доходы, поступающие в казну, мы одинаково будем поражены объемом прав, которые присваивает себе английская монархия. В этом отношении она, несомненно, выходит из феодальных рамок[60].
Считалось, что Плантагенеты, так же как и Капетинги, обыкновенные свои доходы извлекали из своего домена. Он сдавался на откуп шерифам, так же как домен Капетингов был на откупе у прево[61]. Но к разным сборам и доманиальным доходам в Англии присоединялась еще одна чрезвычайная привилегия именно «Заповедные леса» (Foresta), франкского и нормандского происхождения. «Foresta», говорит автор «Диалога о Палате шахматной доски», состоят из охотничьих заповедников, которые король устраивает себе в некоторых очень лесистых графствах. Сюда он является забыть свои заботы и насладиться отдыхом и свободой на лоне природы. Проступки против «Foresta» не подлежат ведению обыкновенных судов: законы, относящиеся к «Foresta», исходят не из общего права, а из воли государей, так что, как говорят, то, что делается на их основании, не абсолютно справедливо, а справедливо по закону о «Foresta».
Заповедник заключает в себе главным образом леса, но также и ланды, пастбища, даже возделанную землю и деревни, и не только в королевском домене, но и в держаниях, находящихся во владении подданных, даже крупных сеньоров. В ХІІ в. из тридцати девяти графств было только шесть, в которых не существовало таких заповедников. Эссекс, являющийся, правда, исключением, весь был превращен в сплошной заповедник. Все эти огромные заповедники кишат дичью. И находящиеся в них жители, будь то крестьянин, или рыцарь, или человек, принадлежащий к церкви, не имеют права касаться не только животных, но и растительности, которая их питает и укрывает. Штрафы и добавочные повинности дождем сыплются на них. В своей Ассизе о лесе, принять которую он заставил своих баронов в 1184 г., Генрих II восстанавливает во всей строгости древние правила:
«Пусть никто не нарушает прав короля ни на его дичь, ни на что-либо иное в его заповедниках… Впредь, если кто-либо будет уличен в совершении проступка, король хочет получить от него полное возмездие, как это бывало во времена короля, его деда… Пусть его лесники следят за тем, чтобы деревья не истреблялись в лесах рыцарей и других, имеющих леса в пределах королевского заповедника; в случае истребления да знают те, чьи деревья будут истреблены, что штраф будет взыскан с них или с их земель, а не с кого другого… Король запрещает иметь луки, стрелы или собак в его заповедниках без особого разрешения… Он впредь запрещает охотиться ночью в его заповеднике или в тех местах, которые посещает его крупная дичь или где она обычно отдыхает, под страхом заключения в тюрьму на один год, а также возмещения убытков и выкупа по воле короля».
Заповедник является одновременно и проявлением королевского произвола, и фискальным орудием. Он доставляет монарху не только развлечение тирана, но и произвольные доходы. На него не распространяется действие кутюмюв королевства, он находится под защитой деспотической власти.
Поборы, производимые Плантагенетами в качестве сюзеренов, более прибыльны, чем те, которыми пользуется какой-нибудь Людовик VII или даже Филипп Август, так как они более обременительны, и действие королевской власти здесь ничем не ограничено, кроме пределов королевства. «Escaeta», т. е. владения, ставшие выморочными, давали казначейству значительные доходы. Гланвиль утверждает, что наследник, какой-нибудь крупной барон платил «рельеф», «какой только вздумается сеньору королю». Знатные люди и церкви немало терпят от злоупотребления правом опеки (Ward), вдовы и несовершеннолетние дочери — от злоупотреблений правом выдачи замуж (maritagium). Бароны жалуются на то, что король завладевает евреями и присваивает себе право на часть их наследства. Феодальная «помощь» (aide, auxilium), уплачиваемая в трех известных случаях (для выкупа сюзерена из плена, при посвящении в рыцари старшего сына и при выдаче замуж старшей дочери), становилась иногда невыносимым бременем; чтобы выкупить из плена короля Ричарда, его подданные должны были отдать четвертую часть своего движимого имущества. Наконец, регулярность сессий Палаты шахматной доски и объездов разъездных судей, расширение круга дел, подсудных королевским судам, судопроизводство по ассизам — все это придавало королевской юстиции такое фискальное значение, какого она никогда раньше не имела.
Если мы хотим измерить наступательную и оборонительную силу анжуйской династии, то должны, конечно, не забывать, что Нормандия и другие лены, которые Плантагенеты держали от короля Франции, были для них источниками не только расходов, но и доходов: в особенности Нормандия доставляла им значительные сборы, которыми они пользовались не для одной лишь местной защиты, но и для удовлетворения любой неотложкой потребности. Перевозка денег через Ла-Манш производилась часто. У Капетингов же вне пределов их королевства не было ничего, подобного тем доменам и доходным правам, которыми король Англии пользовался во Франции.
Особенного же внимания заслуживает раннее развитие в Англии налоговой системы. Расширение администрации, задачи империалистической политики, затруднения, испытываемые Палатой шахматной доски по взысканию недоимок, — все это не позволяло Плантагенетам удовлетворяться доходами со своего домена и феодальными пошлинами. Они взимают «кутюмы» (налоги) с торговли в портах и на рынках, и ни один из них не усомнится брать либо с земли, либо с движимости многократные прямые налоги, которые под той или другой формой падают на все классы населения — духовенство, феодалов, свободных держателей, горожан. Старинный danegeld, сдававшийся на откуп шерифам и выгодный только для них, был уничтожен Генрихом II и заменен налогами, приносящими больше дохода. Все виды обложения XIII в. существовали уже в XII в. Прибегают то к одному из них, то к другому. Налог взамен военной повинности; с рыцарских ленов, так называемый «щитовой налог» (scutagium), не Генрих II выдумал: пример его взыскания был и при Генрихе I; но он собрал его семь раз, для того чтобы добыть себе наемников, более надежных и более удобных на войне, чем феодальные отряды, при этом он освобождал от военной службы тех, с кого требовал «щитовой налог»: этот налог составлял обычно две марки с каждого лена облагаемого рыцаря. Ричард Львиное Сердце придумал земельный налог на земли всех видов, называемый carucagium или hidage, потому что земля в Англии делилась на «плуги» (carucae) или гайды (hidae). Наконец, были в эту эпоху и примеры налогов на движимость, взимаемых на нужды Святой земли.
Эти чрезвычайные виды денежной «помощи» (aides) являлись, правда, лишь приблизительно прообразами современных налогов. В основе их лежала идея помощи, которую человек обязан оказывать своему сеньору в случае крайней нужды, и поэтому они не были ежегодными и не распространялись регулярно на всех подданных. Часто от них были свободны королевский домен и церковные земли, добраться до которых король мог другими способами, обложив податью жителей домена и требуя с церкви «даров». Наконец, хронисты преувеличили тяжесть этих налогов. Например, Гервасий Кентерберийский говорит, что в 1159 г. «большой щитовой налог» дал 130 000 фунтов стерлингов; а на самом деле вся сумма, взысканная под видом щитового налога, составила в общем лишь 2240 фунтов. С другой стороны, при сборе и раскладке налога королевские люди прибегали к очень либеральным приемам: они делали объезды (часто совпадавшие с объездами разъездных судей), чтобы сговориться с заинтересованными лицами, принимали их заявления и даже обращались к присяжным. Но обложение становилось все тяжелее и тяжелее, и феодальной фикции о «помощи», оказываемой сеньору, становилось уже недостаточно, чтобы оправдать поборы, все более и более обременительные и произвольные. Назревали конфликты, но никто не думал создать для их предупреждения пути, приспособленные к новым временам.
V. Войско и флот
Мы видели, что Вильгельм Завоеватель, чтобы установить свою власть, в частности свою военную силу, использовал и англосаксонские, и датские, и каролингские, и нормандские традиции. Он сохранил английское национальное войско fyrd и ввел нормандскую феодальную военную повинность. Нормандские короли пользовались также и наемниками. Эти принципы и эти обычаи подверглись в значительной степени вырождению в царствование Стефана и произвели беспорядок и анархию. Генрих II постепенно восстановил королевское войско.
Его предшественники сговорились с графами Фландрии, чтобы получать от них рыцарей и воинов (sergents). Многосемейное мелкое фламандское дворянство поставляло прекрасных солдат, сильных и храбрых, но страшных грабителей. Генрих II при вступлении своем на престол очистил от них королевство. Но вынужденный иметь наемников для своих войн во Франции, он заключил начиная с 1163 г. ряд договоров с фландрскими баронами и роздал им денежные лены под условием оммажа; военная повинность, исполнять которую они при этом обязывались, равнялась одному рыцарю за каждые три марки ежегодной ренты. Такой же договор о поставке воинов он заключил и с графом Геннегау, который сделался его вассалом за ренту в 100 марок. Ричард нанял для своего Крестового похода в Святую землю рыцарей и сержантов со всех стран Запада, и этих уэльсцев, брабантцев, фламандцев, наварцев можно было потом видеть рядом с ним в его войнах во Франции. Иоанну Безземельному также пришлось пользоваться наемниками и даже злоупотреблять ими.
Генрих II для поддержания и восстановления порядка в Англии имел благоразумие довольствоваться своими рыцарями и fyrd’ом. В результате больших обследований, которые он произвел в 1166 г. в Англии и в 1172 г. в Нормандии, он заново установил число рыцарей, которых ему должен поставлять каждый главный держатель; при этом определялся и размер шагового налога, в случае если он потребует таковой с кого-нибудь из своих баронов. Наконец, в 1181 г. он реорганизует и fyrd своей знаменитой Ассизой о вооружении. Этот любопытный указ имеет очень большое сходство с капитуляриями Карла Великого о военной повинности свободных людей. Все подданные, и знатные, и просто свободные, должны иметь вооружение и присягнуть хранить его для службы королю. Тот, который держит рыцарские лены, кто бы он ни был, должен иметь столько кольчуг, шлемов, щитов и копий, сколько у него ленов; свободный мирянин, имеющий 16 марок дохода, должен иметь такое же вооружение, как и рыцарь; имеющий 10 марок дохода должен иметь панцирь, железную шапку и копье; остальные свободные — подбитый шерстью кожаный камзол, железную шапку и копье. Вывозить оружие за границу воспрещается. Разъездным судьям поручается составить на основании обследований при содействии присяжных списки свободных, распределенных по этим категориям, и принимать присягу относительно вооружения.
Та же ассиза запрещает экспорт кораблей и строевого леса. Это один из самых древних текстов, касающихся английского морского законодательства, происхождение которого затемнено легендой. Первые Плантагенеты, конечно, должны были заботиться о том, чтобы иметь средства быстрого и надежного сообщения с Нормандией, а Ричард Львиное Сердце собрал внушительный флот для своего Крестового похода. Начиная со времен Генриха II конфедерация Пяти портов (первоначально Гастингс, Сандвич, Дувр, Ромни и Хайт) должна была в уплату за свои привилегии поставлять корабли во время войны.
VI. Король и его английские подданные. Столкновения
Как реагировали англичане на наступательное движение этой могущественной монархии, хорошо обслуживаемой и богатой, которая стремилась восстановить общественное спокойствие и порядок и прерогативы нормандской королевской власти, исчезнувшие во время анархического царствования Стефана, и даже создать новое право и заставить всех подданных признать королевскую юстицию? Происходили ли между ними столкновения?
Происходили, и даже очень серьезные, в особенности в царствование Генриха II, но конфликты и реакция чередовались и оставили почти нетронутым дело, которое мы сейчас резюмировали. Объединение обиженных групп привилегированных произойдет лишь в эпоху Великой хартии. При Генрихе II было столкновение между королем и архиепископом Кентерберийским, потом восстание феодалов, которое было менее опасным в Англии, чем на материке. Города, в частности, Лондон, стали вызывать в королевской власти тревогу лишь в конце изучаемого периода.
Здесь не место излагать историю Фомы Бекета. Для нас важно лишь то, что мы узнаем из этой великой драмы об отношениях между церковью и государством в Англии в эту эпоху. Мы увидим, что Бекет не олицетворял собой церкви, ни даже английского духовенства. Этот прелат, страстный и озлобленный, не выносивший никакого принуждения, столкнулся с королем, ревнивым к своей власти, который не сумел остаться благоразумным и проницательным до конца. На почве, на которой мир мог бы быть достигнут исключительно при помощи гибкой и осторожной дипломатии, с большим шумом наскочили друг на друга два гордеца. И тот, и другой плохо защищали свое дело; но для того, что служит предметом изучения в этой книге, интересно установить, в чем была суть вызвавшего это столкновение вопроса и как он разрешился.
Фома Бекет был сначала канцлером и другом короля, и Генрих II, думая, что может рассчитывать на него, заставил избрать его архиепископом Кентерберийским (в 1162 г). Безупречный священнослужитель, Фома был надменным прелатом, сварливым и задиристым крупным землевладельцем, несговорчивым подданным. Он уже оттолкнул от себя часть епископов и баронов, и Генрих II уже был раздражен занятым им положением, когда обнародование Кларендонских постановлений окончательно побудило их схватиться друг с другом.
Имеющийся у нас протокол, без сомнения, официальный, собрания, происходившего в Кларендоне (в январе 1164 г.), а также текст постановлений ясно указывают на то, как был поставлен вопрос. Королевские советники Ричард де Люси и Жоселин де Байёль, изготовившие этот текст, вовсе не намеревались вводить какое-нибудь новшество. Вот его начало:
«В присутствии короля была зачитана и утверждена некоторая часть кутюмов и вольностей и прерогатив предков короля, а именно короля Генриха I и других, которые должны соблюдаться и поддерживаться в королевстве. И ввиду разногласий и споров, которые поднялись между духовенством, с одной стороны, и судьями сеньора короля и баронами королевства по поводу этих кутюмов и прерогатив, этот просмотр был произведен в присутствии архиепископов и епископов, и духовенства, и графов, и баронов, и знатных людей королевства».
И действительно, дело в общем шло о том, чтобы произвести реставрацию, чтобы приостановить и свести на нет успехи, сделанные в ущерб государству церковью и Святым престолом или благодаря анархии времен Стефана, или в связи с григорианской реформой и новым каноническим правом. Английская церковь во времена Вильгельма Завоевателя, Вильгельма Рыжего и Генриха I в конце концов находилась в подчинении; и дело шло о том, чтобы вернуть ее в это положение. Король находил, что некоторые прелаты стремились теперь к политической независимости; они забывали, что на них как на баронах лежат известные обязанности, не являлись в курию, отправлялись на материк заводить там интриги с разными подозрительными людьми. Право регалии оспаривалось, выборы епископов и аббатов не всегда производились согласно с волей короля, и избранный получал посвящение раньше, чем приносил королю ленную присягу (оммаж). Король учитывал также и личные обиды своих баронов; отлучение производилось слишком поспешно и несправедливо; церковь отнимала у сеньора его крестьян, посвящая их в духовный сан без его согласия; она оспаривала права патронов церквей, которые должны были назначать бенефициариев. Но особенно захваты церковного суда[62], неосторожно учрежденного Вильгельмом Завоевателем, угрожали светскому обществу и мешали восстановлению общественной безопасности. Церковные суды притязали на то, чтобы им одним судить виновных клириков, и убийцы отделывались лишением сана; эти суды оставляли за собой дела о долговых обязательствах под тем предлогом, что должник клялся заимодавцу; архидиаконы, алчность которых вошла в поговорку, всякими правдами и неправдами притягивали мирян к своему суду, чтобы несправедливо вымогать у них штрафы. Конфликты между светскими и церковными судами были тем более многочисленны, что происхождение и характер держаний часто являлись спорными; на какую-нибудь тяжбу, касающуюся светского держания, церковный суд заявлял притязания под тем предлогом, что оно было держанием «de franche aumône», а за королевскими судами не признавали права на установление факта относительно этого пункта.
Кларендонские постановления и имели целью устранить эти злоупотребления и предупредить конфликты. Они обязывали прелатов вести себя, как подобает верным баронам, и ограничивали церковный суд, но они были проникнуты духом умеренности и в некоторых случаях требовали широкого пользования присяжными для разрешения тяжб; они, например, определенно устанавливали, что архидиакон ничего не должен терять из своих прав; что, если дело шло о земле, которую присяжные признавали перед королевским судом держанием «в свободной милостыню», то такое дело должно быть решено церковным судом. Король обещал также прибегать к принуждению по отношению к знатным людям королевства. Если они будут отказываться признать церковную юрисдикцию над собой и над своими людьми. Из шестнадцати параграфов шесть папа объявил впоследствии приемлемыми, и среди них тот, который ставил посвящение крестьянского сына в зависимость от предварительного согласия сеньора, а также тот, который заставлял архидиакона допускать «обвинительных присяжных» в тех случаях, когда он привлекал к суду мирян. Но другие параграфы противоречили букве или, по крайней мере, духу канонического права, каким оно в то время преподавалось, в особенности тот параграф, который запрещал апеллировать к папе без разрешения короля, и еще два, которые необходимо привести здесь дословно.
«В случае вакантности архиепископства, епископства, аббатства или приорства, зависящих от короля… когда приступают к их замещению в данной церкви, то сеньор король должен призвать главных должностных лиц этой церкви, и выборы должны происходить в часовне сеньора короля, с согласия сеньора короля и по совету с людьми королевства, которых он призовет для этого дела. И здесь избранный до своего посвящения принесет сеньору королю ленную присягу (оммаж) и присягу на верность, как своему сеньору, к которому он привязан своей жизнью, своими членами и своей земной честью, но без ущерба для своего духовного звания.
Клирики, обвиненные в каком-нибудь преступлении и вызванные королевским судьей, явятся на его суд, чтобы на нем дать ответ в том, в чем королевский суд найдет, что они должны отвечать там, а также в церковный суд, чтобы на нем дать ответ в том, в чем окажется, что они должны отвечать там; и притом так, что королевский судья пошлет в суд Святой церкви посмотреть, как будет решаться дело. И если клирик будет уличен или сознается, церковь не должна больше оказывать ему свое покровительство».
Этот знаменитый параграф о виновных клириках, слишком сжатый и плохо составленный, вызывает затруднения при толковании. Мы, со своей стороны, думаем так, что этим делом раньше должен заняться светский суд, и клирику надлежит на нем дать ответ в тех преступлениях, которые входят в компетенцию этого суда. Оттуда его передают в суд церковный, где его дело, если эти преступления будут доказаны, будет продолжать рассматриваться в присутствии представителя королевского суда; если он будет признан виновным и лишен сана, светский суд приговорит его к тому наказанию, которого он заслуживает, и приговор будет приведен в исполнение.
Ввиду большого количества преступлений, которые совершались в те времена клириками, такое решение было разумно, и многие английские епископы признали его таковым. Но Бекет, после некоторых колебаний, отверг его; он повторял при этом слова пророка Наума: «Бог не наказывает дважды», — и он уперся на этом с упрямством человека, который нашел подходящую формулу. Он отказался принять Кларедонские постановления. Генрих II пустился на всякие ухищрения, чтобы заставить его отказаться от должности: он засыпал его штрафами, обвинил его в хищении королевских доходов в бытность его канцлером. В конце концов он заставил свою курию осудить его как изменника и клятвопреступника. Покинутый епископами, которые ограничились тем, что не присутствовали на суде, Бекет бежал во Францию. Это был единственный путь, открытый для человека, который заявлял, что духовная власть бесконечно выше светской. Он рассчитывал на папу Александра III, но Александр, поссорившийся с Фридрихом Барбароссой и сам убежавший к Людовику VII, не мог порвать с могущественным Генрихом II. В течение десяти лет противники бесплодно обменивались взаимными оскорблениями. Бекет отлучал от церкви английских епископов и советников Генриха II, не осмеливаясь отлучить самого короля. Уклончивое поведение папы поставило короля и архиепископа в такое затруднительное положение, что оба врага заключили своего рода перемирие. Бекет вернулся в Англию в 1170 г., совершенно не склонный к уступкам. Известно, как он был убит четырьмя рыцарями, принадлежавшими к королевскому двору. Генрих II не давал им распоряжения убить, но, по собственному признанию, бессознательно подбивал к этому своих приближенных своими укорами против архиепископа. И он согласился на унизительную епитимью (в Авранше, 21 мая 1172 г.).
Это преступление, совершенное в порыве монархического усердия, не увеличило натянутости отношений между церковью и государством, даже наоборот: Генрих II был вынужден теперь сделать уступки церкви, а церковь была готова удовлетвориться ими. Свобода апелляции к Святому престолу была признана. Клирики, совершившие преступления, за исключением государственной измены и нарушений правил о заповедниках, не подлежали королевскому суду. Церковный суд сохранил свою компетенцию не только в делах чисто церковных и тех, которые касались держаний «de franche aumône», но также при наложении кары за грехи (прелюбодеяние, ростовщичество и т. д.) и в вопросах, относящихся к браку, завещанию, обещанию под присягой; таким образом, область, подчиненная юрисдикции церкви, была, как и на материке, очень обширной. Но назначение на церковные бенефиции патронами церквей осталось правом мирян, и в это церковный суд не должен был вмешиваться, и этот принцип, характерный для Англии, должен был впоследствии привести к важным результатам.
Наконец, Генрих II и его сыновья остались хозяевами в деле выборов епископов и аббатов, которые опять стали свободными лишь в эпоху Великой хартии вольностей.
В оставшейся непримиримой небольшой части английского духовенства сохранился остаток горечи по отношению к монархии. В ней поддерживалось восхищение святым Фомой Бекетом, мучеником, а также теми, кто его защищал, и это явилось зародышем английской партии, сочувствовавшей Капетингам из ненависти против тирании Плантагенетов. Но значительное большинство духовенства не сохранило злобы против короля за проявленную им жестокость, осталось верным Генриху II и Ричарду и продолжало поставлять им советников и чиновников.
Однако этот великий конфликт способствовал тому, что королевская власть пошатнулась. В Средние века короли, вынужденные принести публичное покаяние, не могли ожидать ничего хорошего от своих людей; если своим авторитетом они были обязаны преимущественно внушаемым ими страхом. А Генрих II, даже в Англии, не очень был любим крупными феодалами. Он не был склонен ни к пышности, ни к бесполезной расточительности. Свое золото он берег для управления и для подкупа. Он эгоистически оставлял себе лучшие места для охоты, даже в доменах своих баронов. Он предпочитал дипломатию войне и не находил удовольствия в турнирах. В его время, говорит автор «Истории Вильгельма Маршала», Англия не представляла собой привлекательного местожительства, разве только для мелких деревенских дворян; тот, кто хотел вращаться в рыцарском обществе, должен был отправляться в Бретань или в Нормандию. Незаметно, чтобы английская знать очень сильно чувствовала на себе все возраставшую тяжесть налогов; но она была недовольна захватами королевской юстиции, и эти шерифы, которых король уже не выбирал из баронов и которые имели притязания на то, чтобы хватать скрывающихся преступников даже в замках, часто встречали очень плохой прием. В конце концов жалели о добрых временах короля Стефана, и в тот год, который следовал за унижением короля в Авранше, они додумали, что представился случай стряхнуть с себя иго.
Престиж королевской власти был так велик, администрация достигла уже такой силы, что восстание не было бы, вероятно, серьезным, если бы оно не нашло себе очага в самом королевском семействе. Именно сыновья Генриха II и его жена Алиенора были главными коноводами коалиции 1173 г. Эта коалиция распространила пожар по всей «анжуйской империи», и опасность была еще сильнее на материке, чем в Англии. Графы лестерский, честерский, норфолкский, епископ Даремский располагали в центре и на севере острова грозными замками, и их восстание было поддержано королем Шотландии. Но они не нашли никакой опоры среди остального населения, и это было очень характерно. Строгая администрация, установленная Генрихом II, пришлась по душе почти всему духовенству, мелкому сельскому дворянству, свободным держателям, городской буржуазии. Под предводительством баронов новой формации и королевских чиновников они храбро сражались в отсутствие Генриха II и усмирили могущественных англо-нормандских графов. Генрих II, вышедший победителем на материке, показал себя великодушным, когда вернулся на остров, и всех простил. Семейные раздоры, омрачившие конец его жизни, производили волнение только в его французских владениях.
В то время как царствовал Ричард Львиное Сердце, часть знати сопровождала его в Святую землю. Ричард, несмотря на многочисленные совершенные им неловкости и несмотря на вероломство молодого Иоанна Безземельного, мог пробыть почти все свое царствование вне пределов Англии без того, чтобы пострадала королевская власть. Мир в его отсутствие поддерживался очень суровыми полицейскими мерами[63]. Когда Иоанн вступил на престол, положение его было прекрасное.
Мы только что видели, что Генрих II в 1173–1174 гг. подверг испытанию преданность горожан. Какое понятие следует себе составить о политической роли английских городов в эту эпоху? Могли ли они оказать и оказали ли анжуйским королям ту поддержку, какую нашел, как мы увидим, Филипп Август во французских коммунах?
То обстоятельство, что Плантагенеты в XIII в. считали выгодным для себя призывать городских депутатов в некоторые «парламенты» своей курии, не должно вводить нас в заблуждение. Не будем воображать себе, что в Англии в те времена существовали, кроме Лондона, большие города, щедро наделенные вольностями и занимавшие положение вассалов короля. Это были маленькие поселки, наполовину деревни[64].
Несмотря на свои торговые сношения с Нормандией, Пуату и Фландрией, а также некоторое влияние муниципальных кутюмов материка на их кутюмы, они следовали лишь очень издали и очень робко за освободительным движением французских городов в XII в. Один только Лондон был крупным центром, да и то пестрым по составу населения и космополитичным, только он один мог пытаться устроиться по образцу французских коммун. Его именитые люди иногда назывались «великими баронами города» (Cite). Это были, как замечает один легат, так сказать, магнаты королевства. Они были непокорными, и королям приходилось идти на уступки.
Генрих I разрешил им непосредственно брать на откуп Сити (город) и все Мидлсекское графство и самим избирать своего шерифа. Они участвовали в избрании Стефана и объединились под присягой в 1141 г., чтобы изгнать «императрицу» Матильду.
Генрих II держал их в ежовых рукавицах. Но они воспользовались отсутствием Ричарда Львиное Сердце и конфликтом между Вильгельмом Лошнаном и Иоанном Безземельным, чтобы учредить у себя коммуну и избрать мэра в 1191 г., а некоторые горожане, не стесняясь, говорили, что у них нет иного короля, кроме их мэра. Ричард по возвращении своем уничтожил коммуну, но оставил лондонцам их мэра.
Другим городам[65] Плантагенеты продавали за хорошие денежки наличными привилегии судебные, торговые, финансовые, в частности, право собирать и вносить непосредственно в Палату шахматной доски «фирму бургов», но они редко разрешали им иметь своих выборных должностных лиц. Генрих II видел в даровании хартий лишь способ обогащать свою казну; впрочем, чаще всего он только подтверждал вольности, дарованные Генрихом I. Ричард показал себя немного более либеральным, тем более что он очень нуждался в деньгах.
Но нужно дойти до царствования Иоанна Безземельного, чтобы заметить политику, благоприятную, хотя и с перерывами, для развития муниципальных свобод. Именно при своем вступлении на престол и во время серьезных кризисов своего царствования, в 1204–1205 гг. и в 1215–1216 гг., он даровал большую часть из тех шестидесяти одной хартии, которые зарегистрированы в Charter Rolls; это было, конечно, фискальным средством, но в то же время и своего рода способом добыть себе союзников. Две трети этих актов помечены годами 1199, 1200, 1201-м. А именно в это самое время, с целью, которую мы подчеркнем позднее, Иоанн умножал свои милости и по отношению к городам Нормандии и Пуату. Необходимо сопоставить эти факты, чтобы найти их истинное значение: это одно из многих доказательств того, что ученым не следует отделять историю Англии в эту эпоху от истории «анжуйской империи».