соглашениях. То есть, если дистрибьюторам и выгодно показывать одни американские фильмы, будьте любезны не забывать отечественные.
«Patrimoine» («национальное достояние» – только по-французски это короче, обыденнее и на него выделен министр) стал требовать особого внимания и потому, что молодежь заговорила на американском сленге, ровно как у нас, что пресса частенько прибегает к английским словам и выражениям без перевода, будто перестало хватать родного языка. Не говоря уж о словах типа «факс», которое короче французского «telecopie», компьютерных терминах и даже «sweets» – «сладости», для которых во французском слов слишком много, а оттенки нынче не в моде. В моде – ясность, краткость и глобальная стандартизация. Считая все это американским влиянием, многие французы заболели антиамериканизмом: будто бы и атмосфера парижская пострадала. Вытесняются полутона, шарм, настает жесткость.
«Покушение» на моду произошло самым естественным порядком.
«Покушение» на моду произошло самым естественным порядком. Совершенно неважно, что во французские дома моды стали приходить английские модельеры, дома не перестали быть от этого французскими, и Париж по-прежнему – центр, куда съезжаются все топ-модели и где проиходят главные дефиле. Но в последний год мода перестала занимать то место в жизни, которое она держала все последнее десятилетие. Еженедельник «Пари-матч» традиционно помещает на последней странице фоторепортаж с какого-нибудь великосветского мероприятия. Подписи под снимками звучали обычно так: такая-то или такой-то в костюме от Армани, платье от Диора, шарфике от Шанель, туфлях от Ив Сен-Лорана и т. д. Теперь пояснения, кто в чем одет, исчезли. Если еще недавно обложки пестрели лицами Шифер, Кэмпбел и прочих моделей, а жизнь их отслеживалась под микроскопом, то нынче они будто сгинули, оставшись в рамках разделов моды. Флёр haute couture с ее баснословными ценами и именитыми клиентами улетучивается. Аромат роскоши, кажется, перестал завораживать обывателя. Боюсь ошибиться, но мне кажется, что интерес смещается в сторону вещей базовых, соответственно, искусство и наука могут вернуть себе пьедестал, отнятый у них культом неземной красоты (90-60-90) и больших денег.
«Обслуживание 15 % включено», читаю я в меню, как и во всех нынешних парижских ресторанах.
Что касается еще одной французской святыни – сыров, и вообще мясо-молочных ферм, которые не только обеспечивали всю Францию, но львиную долю продукции отправляли на экспорт, – тут неприятность грянула с неожиданной стороны. Пока я была в Париже, темой № 1 всех СМИ была «бешеная коровка», la vache folle. Журналы описывали, а телевидение показывало душераздирающие сцены: дети и подростки, мучительно умирающие от неизлечимой болезни коровьего бешенства. Если случаев заражения не так уж много, это никого не утешает, не говоря о том, что латентный период длится достаточно долго, и мало ли сколько жертв окажется завтра. Понятно, что больше никто не ест говядину, французские фермеры разорены. Бродят разные слухи: что опасно есть только мясо у кости, вообще говядину, все коровьи продукты. В Германии тоже зафиксировали случай коровьего бешенства. Международная комиссия постановила принять первейшие меры: тестировать всех телят старше 30 месяцев и не кормить более скотину так называемой «животной мукой»: это когда живых буренок потчевали перемолотыми останками мертвых собратьев. Французский премьер-социалист против запрета костной муки, как она называется у нас.
Случай коровьего бешенства в Германии, конечно, слегка подбодрил Францию: из нее хотя бы не будут делать пугало для остальных стран, заболеть коровка может где угодно, хотя причины этой болезни (причем очень трудно выявляемой) пока никому не ясны. Французы, охваченные паникой, стали бояться любых недомоганий, опасаясь, что это и есть начало той страшной болезни. У умирающего подростка, чья мама согласилась давать интервью и демонстрировать сына, все началось с простых приступов раздражительности.
Общее моральное состояние французов, у которых сегодня не оспаривают разве что винную пальму первенства, можно понять. Франк падает, молодежь мечтает о Лондоне (к традиционному сопернику Париж вдруг начал испытывать зависть), Германия давит своей все более усиливающейся мощью, проблемы с Корсикой, конфликт с Монако… Кто знает, что будет завтра? С Москвой, которая возьмет и осядет в социалистическое прошлое, если на столицу не хватит вдруг света и тепла, как не хватило на Приморье? Всё может быть, и потоп, и пожар, очень уж стала хрупкой устоявшаяся, незыблемая, казалось бы, жизнь. Хорошая жизнь, как в Париже. На пороге третьего тысячелетия сбой дала американская демократия, ближневосточный мир, смертельно опасным стало мясо, чуть не затопило Англию.
Мы радуемся, конечно, и вступлению в новую эру, и своей пока еще прекрасной Москве, и все еще самому посещаемому городу в мире – Парижу. И страшно – вдруг дух третьего тысячелетия не оценит всех столь драгоценных для нас завоеваний?
2000
Все изменилось за шесть лет и коровье бешенство сгинуло, и дыру в медицинском страховании залатали, и Жоспена прогнали, и Франция снова расцвела, в то время как франк почил в бозе, а евро поначалу вызвало шок– цены поползли вверх, но теперь все устаканилось. Кофе в Париже дешевле, чем в московских кофейнях, между прочим. Люкс никуда не делся, разве что модели перестали быть главными ньюсмейкерами, и вправду, как я предположила в 2000-м, искусство воспряло. Мишель Уэльбек и Фредерик Бегбедер взорвали уснувший было навеки литературный процесс. Но вот с вином как раз приключилась неприятность: Чили, Аргентина, Австралия и ЮАР стали забивать французских производителей на мировых рынках за счет дешевизны и пристойного качества. Все равно, с хорошим французским ничто не сравнится, жаль только, что некоторые русские поставщики их подделывают. И этнические конфликты, к сожалению, прогрессировали, и в Париже, и в России
2006
la flamme
La flamme d’antan soutient mon discours d'aujourd’hui.
Le pont le plus vieux de Paris s’appelle le Pont Neuf.
Je l’ai connu orne des fleurs – une fête, faillite faite, a déposé le bilan, et le pont, tout nu, à poil, renvoie ma pensée vers les pierres plus habillées.
Le Palais des Ducs – par le père architechte – est le frère du Chateau de Versailles. Je visite les deux et je meurs du désir. Je meurs, je meurs, je meurs, et finalement je survis. C’est le désir qui meurt.
Dans une bataille sans pitié entre lui et le reste du monde. Le reste du monde reste, et le désir s’en va.
Le reste du monde reste toujours, et le désir, ce sans-abri pitoyable, prétend être un roi ruiné et réclame ses ruines royales.
Je ne l’entend pas, ce fou à lier, je suis de l’autre côté du pont, où aucune restitution n’est prévu.
Два полушария парижа
Когда приезжие спрашивают: «Где у вас тут центр?», парижане отвечают вопросом на вопрос: «Центр чего?». Посреди Парижа – река, она делит город на два берега – левый и правый. Хотя сегодня дух и достаток двух берегов сблизились, в парижской мифологии Сена остается ватерлинией: правый берег – буржуазный, аристократический, чиновничий, левый – демократический, артистический, студенческий. Для парижан вообще понятия правого и левого – главный ориентир. Аполитичных людей в Париже нет: одни голосуют за левых, другие – за правых, примерно поровну. И если сегодня связи между местом жительства и политической ориентацией нет, то еще лет тридцать назад она сохранялась: жители правого берега голосовали за правых, левого – за левых.
Фредерик Дифенталь и Жерар Кравцик
Спрашивать о том, за кого парижанин голосует, нельзя, неприлично, но вот вы видите, как в кафе респектабельный господин в клетчатом шарфе разворачивает газету «Liberation» – и все ясно, он левый. А может и какой-то тип в дешевой куртке достать из кармана «Le Figaro» – значит, правый. Хотя, повторяю, сегодня лево-право не так полярны. Голосуют согласно традициям: вся культура – левая (единственное исключение – Ален Делон). Коко Шанель и Кристиан Диор – два первопроходца, которые превратили портняжное дело в высокую моду, конечно, тоже были не «буржуями», а артистами. Это сегодня их «дома» и вся haute couture – на правом берегу, на самом дорогом авеню Парижа – avenue Montaigne, куда простому смертному лучше не ходить. Конечно, никто не выгонит, если состоятельный (по парижским меркам – среднего достатка) русский заглянет в пустынные бутики-дворцы авеню Монтень, но он почувствует себя неуютно со своими ботинками прошлого сезона, укладкой, сделанной парикмахером не утром, а неделю назад, и вообще, чтоб выглядеть в «доме» Диора, Валентино или обувщика Harel комильфо (comme il faut), – так, как надо, надо быть не просто очень богатым, а уметь по-парижски, по-правобережному блюсти себя как произведение искусства жизни. Если вам на все это плевать – левый берег с вами солидарен. Подзаголовок марки «Ив Сен-Лоран» – «левый берег», для юного преемника дома Кристиана Диора это было принципиальным добавлением: великий кутюрье передавал ему огонь искусства, а не мешок с деньгами. Но это было так давно!
Жерар Депардье
Политически активная кинозвезда Катрин Денев живет на левом берегу, в 6-м округе на улице Бонапарт, и вы можете встретить ее в одном из знаментых тамошних кафе: Bonaparte, Aux deux Magots, Flore, brasserie Lipp, где туристы, студенты и писатели скучиваются за маленькими столиками, поставленными почти вплотную друг к другу. Здесь, на Saint-Germain-des Pres, где жил Сартр, 6-й округ переходит в 7-й, самый тихий, респектабельный и дорогой на левом берегу. В 7-м – универмаг «Au bon march», буквально – «дешевый», но уж давно один из самых дорогих в городе, в 7-ом – резиденции послов, здесь же, на rue du Bac, – личные апартаменты Жака Ширака, на набережной Вольтера жил Рудольф Нуриев.
Анни Жирардо