Бар в «Гарвардском клубе» напоминал о тех золотых временах, когда вместо цветочных горшков в воздухе висел табачный дым и никакие музыкальные автоматы и спортивные комментаторы не мешали спокойной беседе. Правда, тут имелись два телевизора — недавно установленные, к большому неудовольствию Пайна, — но в этот вечер их, к счастью, не включали. Кроме Пайна и Андре в баре было всего двое посетителей: один, углубившись в свои мысли, сидел у стойки, другой читал газету за столиком. Словом, ничто не мешало человеку спокойно и с удовольствием вылить.
Они устроились в углу, подальше от члена клуба, нарушающего блаженную тишину шорохом «Уолл-стрит джорнал». Пайн неторопливо отхлебнул свой скотч, кивком выразил одобрение и уселся на высокий барный стул. Андре наслаждался безмолвием. Стук, с которым бармен вернул на полку бутылку скотча, показался оглушительным грохотом.
— У меня такое чувство, — пожаловался он, — что здесь надо разговаривать шепотом или писать друг другу записки.
— Бог мой, ничего подобного, — возразил Пайн. — Здесь, можно сказать, очень оживленно по сравнению с тем местом, куда я иногда заглядываю в Лондоне. Знаете, один из этих действительно старых клубов. Еще Дизраэли числился членом, а может, и числится до сих пор. Вот я расскажу вам одну правдивую историю. — Он наклонился к Андре, и его глаза озорно блеснули. — Там в читальне действует очень строгое требование абсолютной тишины, а в двух креслах у камина два старейших члена клуба обычно предаются послеобеденным размышлениям. Так вот, как-то старый Каррутерс входит в читальню и видит, что еще более старый Смит уже сидит в своем кресле и как обычно спит, прикрывшись «Файнэншл таймс». Каррутерс устраивается в соседнем кресле, читает, дремлет, а потом уходит из читальни, чтобы выпить традиционный стаканчик джина. Через пару часов он опять заглядывает туда — история не сообщает нам зачем: возможно, забыл в кресле свою вставную челюсть — и видит, что Смит спит точно в той же позе. Странно, думает Каррутерс и трогает его за плечо. Никакой реакции. Он трясет Смита. Снова ничего. Наконец он снимает с лица у того газету, видит остекленевшие глаза и открытый рот и приходит к единственному выводу. «Бог мой! — восклицает он. Один из членов клуба умер! Позовите доктора!» И из дальнего угла комнаты до него доносится голос еще одного члена, дремлющего там в темноте: «Тише там, вы, болтун!»
Андре смеялся, а Пайн с удовольствием смотрел на него, кивая.
— Видите? По сравнению с тем, тут просто мюзик-холл. — Он отхлебнул виски и промокнул губы. — Теперь поговорим о деле. Скажите мне, когда вы в последний раз видели этого Денуайе, у вас не сложилось впечатление, что он собирается продавать своего Сезанна? Может, слеза в глазу, когда он смотрел на фотографию? Какое-нибудь невольно вырвавшееся замечание? Или звонок в «Сотбис»? Что-нибудь в этом роде?
Андре попытался припомнить вечер, принесший ему такое разочарование.
— Нет. Я уже говорил вам, мне показалось странным только то, что он нисколько не удивился. А если и удивился, то хорошо это скрыл.
— А он вообще скрытный человек? — Мохнатые брови приподнялись и тут же опустились. — Не хочу сказать ничего плохого о французах, но они, как известно, не делают тайны из своих чувств. Импульсивная нация. Любят драматические эффекты. Непроницаемыми их никак не назовешь. И это часть их обаяния.
— Скорее сдержанный, — задумчиво ответил Андре. — Думаю, так будет вернее. Возможно, дело в том, что я для него незнакомец, но мне все время казалось, что он пару секунд думает, перед тем как ответить или что-то сказать. Сначала думает — потом говорит.
— Боже, ну и оригинал, — покачал головой Пайн. — Что стало бы с миром, если бы все были такими? К счастью, в нашем бизнесе так редко кто поступает. — Он посмотрел на бармена и покрутил над стаканом пальцем, намекая на следующую порцию скотча. — Сегодня днем я позвонил некоторым людям и был с ними не совсем правдив, должен признаться. Сказал, что действую по поручению крупного коллекционера — имя, естественно, не называлось, чтобы не потерять комиссионные, — который хочет купить Сезанна. Клиент солидный и абсолютно порядочный, деньги может перевести в любую точку мира — словом, все обычные заверения. Спасибо, Том. — Пайн отхлебнул еще виски. — И вот сейчас начнется интересное. Обычно, когда забрасываешь в воду подобного червячка, клевать начинает далеко не сразу. Но только не на этот раз.
Пайн замолчал и пару минут проницательно смотрел на Андре. Похоже, результаты осмотра его удовлетворили.
— Буду с вами откровенен, — продолжал он. — Если тут намечается серьезная сделка, я хочу в ней поучаствовать. Я, знаете ли, не становлюсь моложе, и такие шансы выпадают не каждый день. А поскольку первые сведения я получил от вас, значит, и вам по чести и совести полагается доля.
За этим последовала еще одна пауза, во время которой оба мужчины внимательно изучали друг друга. Андре еще не понимал, что ответить, и, чтобы выиграть время, взялся за бокал. До этого мысль о деньгах не приходила ему в голову — он лишь пытался удовлетворить свое любопытство.
— А вы думаете, эта реально? Сделка, я имею в виду.
— Кто знает? Во всяком случае, я могу завтра же найти как минимум трех покупателей на картину, если она продается и если Денуайе поручит это мне.
— А вы думаете, она продается?
Пайн рассмеялся и тут же заслужил суровый взгляд задумчивого члена клуба.
— Вы увиливаете от ответа, милый юноша. Нам придется проделать кое-какую домашнюю работу, чтобы это выяснить.
— Нам?
— А почему бы нет? Я знаю эту кухню, вы знаете Денуайе. У меня сложилось впечатление, что вы вполне приличный молодой человек, а я и вовсе образец порядочности, хоть и сам об этом говорю. И две головы всегда лучше, чем одна. Так что у нас имеются вполне веские основания для сотрудничества. Давайте я закажу вам еще вина. — Он повторил свой жест пальцем, не сводя глаз с Андре. — Ну так что? Согласны? Может получиться довольно интересно.
Андре поискал и не нашел ни одного довода против, да ему совсем и не хотелось отказываться.
— Только я буду делать это не ради денег, — сказал он. — Деньги не имеют значения.
— Не говорите глупости, молодой человек, — рассердился Пайн, и его брови сурово сдвинулись. — Деньги всегда имеют значение. Деньги — это свобода. — Брови вернулись в прежнее положение, и Пайн улыбнулся. — Но если вам нужна благородная цель, считайте, она у вас есть.
— Какая?
— Моя обеспеченная старость.
Андре еще раз взглянул на его серебряную шевелюру, блестящие глаза и изысканную бабочку, чуть съехавшую набок. Пайн считал, что предприятие может оказаться интересным, и Андре вдруг почувствовал уверенность, что так оно и будет.
— Хорошо, — сказал он. — Я сделаю что смогу. Только имейте в виду, что мне еще и работать надо.
— Ну и молодец. Я очень рад. Как-нибудь совместим это с вашей работой, не беспокойтесь. А теперь я расскажу вам, что мне удалось узнать сегодня днем. — Он подождал, пока отойдет бармен, принесший Андре новую бутылку вина, и заговорил опять: — Полагаю, пока рано радоваться, потому что это даже не слух, а так — слушок. Но, как я уже сказал, реакция последовала буквально через пару часов, после того как я бросил наживку. У меня есть одна чудная старая подружка, которая работает в «Метрополитен», я пару раз в год угощаю ее ланчем — так вот, у нее самые длинные уши в этом городе. Она поведала мне, что случайно перехватила чей-то намек — подозреваю, подслушала какой-нибудь разговор или прочитала записку на чужом столе, — что на рынке вот-вот должен появиться очень недурной Сезанн. Разумеется, ничего определенного и никаких подробностей. — Пайн наклонился к самому уху Андре. — Кроме следующего: полотно находится в частной коллекции и уже очень давно не переходило из рук в руки. Что вполне соответствует вашим сведениям, не так ли?
Андре тоже наклонился к собеседнику и инстинктивно оглянулся через плечо:
— Но ведь таких картин может быть много. Сезанн, кажется, был очень плодовит?
— Совершенно верно. Одних видов горы Сен-Виктуар он написал шестьдесят штук и умер практически с кистью в руке. И все-таки вряд ли это просто совпадение. — Он взглянул на пустые стаканы, а потом на часы. — Может, пообедаете со мной? Здесь приличное вино и хорошая больничная пища. Хотя вы наверняка заняты сегодня вечером?
— Сайрес, если бы я начал рассказывать вам о своей светской жизни, вы заснули бы от скуки. Единственные девушки, с которыми я общаюсь последнее время, — это те, что проверяют, пристегнул ли я ремень.
— В самом деле? Вам следует заняться Кортни. Славная малышка, но с кавалерами ей как-то не везет. Я видел пару из них — скучнейшие типы, в двадцать пять лет уже старики и заняты только собой.
— Подтяжки и полосатые рубашки?
— И подобранное по цвету белье, я уверен. Ну что, пойдемте?
Из бара они перебрались в двухъярусный зал, в котором легко разместились бы сотни три лучших сыновей Гарварда и еще осталось бы место для целой армии официантов. Интерьер представлял собой нечто среднее между феодальным замком и охотничьим домиком. Стены были украшены чучелами и прочими охотничьими трофеями — в большинстве своем жертвами охотничьих экспедиций Тедди Рузвельта, как объяснил Пайн. Тут были головы слонов и бизонов, клыки и бивни и длинная вешалка из оленьих рогов. Человеческие трофеи были представлены множеством портретов солидных мужчин с серьезными лицами: «Либо президенты клуба, либо президенты Соединенных Штатов», — объяснил Пайн.
Сверху по всему периметру комнаты шел широкий балкон, на котором тоже стояли столики, и за ними, к своему удивлению, Андре заметил нескольких женщин.
— Мы были последним университетским клубом, который допустил женщин. Кажется, в семьдесят третьем году. Ну и слава богу. Все-таки на них смотреть приятнее, чем на все эти пыльные чучела.
Пайн приветствовал знакомого за соседним столиком — высокого, щеголеватого мужчину с эффектно закрученными кончиками роскошных усов.