французский дипломат
Меттерних открыл заседание, сказав несколько слов о долге, лежащем на конгрессе и заключающемся в том, чтобы укрепить только что восстановленный в Европе мир. Князь фон Гарденберг добавил, что для прочности мира нужно свято соблюдать взятые на себя обязательства, и что таково намерение союзных держав…
– Союзных держав? – перебил его Талейран. – Но против кого же направлен этот союз? Уж не против ли Наполеона? Но он, если я не ошибаюсь, находится на острове Эльба… Так, может быть, против Франции? Но мир заключен, и французский король служит порукой его прочности. Господа, будем откровенны, если еще имеются союзные державы, то я здесь явно лишний.
Было видно, что слова Талейрана произвели впечатление на присутствовавших. А он вновь заговорил:
– Если бы меня здесь не было, вам бы недоставало меня. Господа, я, может быть, единственный из всех присутствующих, который ничего не требует. Подлинное уважение – это все, что я желаю для Франции. Она достаточно могущественна, благодаря своему богатству, своей протяженности, численности и духу своего населения, единству своей администрации, а также защите, которую природа дала ее границам. Повторяю, я ничего не желаю для нее, но бесконечно много могу дать вам. Присутствие здесь министра Людовика XVIII освящает начала, на которых покоится весь социальный порядок. Основная потребность Европы – это изгнание навсегда мысли о возможности приобретения прав одним завоеванием и восстановление священного принципа легитимности, из которого проистекают порядок и устойчивость. Показав теперь, что Франция мешает вашим совещаниям, вы этим самым сказали бы, что вы не руководствуетесь больше истинными принципами, и что вы отвергаете саму справедливость. Эта мысль далека от меня, так как мы все одинаково понимаем, что только простой и прямой путь достоин той благородной миссии, которую нам предстоит выполнить.
Пьер Поль Прюдон. Портрет Шарля-Мориса де Талейрана-Перигора.
1817. Метрополитен-музей, Нью-Йорк
В зале заседаний поднялся шум, но Талейран, как ни в чем не бывало, продолжил:
– Парижский договор гласит: «Все державы, участвовавшие на той и другой стороне в настоящей войне, отправят в Вену полномочных представителей для того, чтобы принять на общем конгрессе постановления, которые должны дополнить предписания Парижского договора». Когда откроется общий конгресс? Когда начнутся его заседания? Эти вопросы ставят все те, кого привели сюда их интересы. Если бы некоторые державы, находящиеся в привилегированном положении, захотели, как об этом уже распространяются слухи, осуществить на конгрессе диктаторскую власть, то я должен сказать следующее: опираясь на условия Парижского договора, я не мог бы согласиться на признание над этим собранием какой-либо высшей власти.
Говорил Талейран почти два часа, и, надо признать, его выступление изменило тональность всей конференции. Во всяком случае, после этого державы-победительницы не устраивали больше совещаний без участия Франции. Более того, Талейран каждый раз вел себя так, как если бы он был министром не побежденной, а победившей страны.
Теперь за столом переговоров сидела уже «большая пятерка», и Франция получила равное право управлять работой конгресса.
Напомним, Наполеон в это время находился в ссылке на средиземноморском острове Эльба. А в это время в Вене «большая четверка», казалось бы, уже договорилась отдать России Польшу, а Пруссии – Саксонию. Но очень скоро в ней наметился раскол.
Безусловно, Талейрану не было особой нужды настраивать Меттерниха против императора Александра: они и так почти не переносили друг друга. В свое время они сильно повздорили по вопросу о судьбе Швейцарии, и вследствие этого в их отношениях появилась зияющая брешь, которая потом переросла в открытое противоборство на всех фронтах.
В Вене благородный Меттерних заявил, что его страна ни за что не отдаст Галицию, южный край Польши, и не позволит Польше сделаться марионеткой России. В ответ, говорят, Александр пригрозил ему дуэлью, но поединок, конечно же, не состоялся. После этого они долго не разговаривали друг с другом.
Политика Меттерниха всегда была последовательной и независимой от часто непредсказуемых решений таких людей, как Александр или Наполеон. В этом смысле, ему гораздо ближе был Талейран. Тот, в свою очередь, всегда симпатизировал Австрии, а теперь убеждал Меттерниха в том, что Австрии не нужна полностью восстановленная Польша, что поляки никогда не смогут стать полностью независимыми от России и т. д. В том же духе он говорил и о Саксонии.
Талейран писал Меттерниху: «Как вы можете допустить, чтобы такой давний и достойный сосед, как Саксония, был отдан вашему подлинному врагу?»[170]
Гораздо труднее Талейрану было иметь дело с флегматичным Каслри. Дело в том, что в Лондоне хотели видеть Польшу возрожденной и независимой, и британцев не устраивало то, что она окажется под пятой у России.
Талейран в своих директивах, подготовленных к конгрессу, представлял себе «равновесие сил» в Европе совсем не так. Он писал: «Это может быть только система относительного равновесия. Абсолютное равенство сил между государствами не только невозможно, но и нежелательно для политического баланса и в некотором смысле может навредить. Такой баланс заключается в соотношении между силой сопротивления и силой нападения. Если Европа будет слагаться из государств, соотносящихся между собой таким образом, что минимальная сила сопротивления самых малых из них была бы эквивалентна максимальной силе агрессии самых крупных, тогда мы и имели бы подлинное равновесие сил. Но такой ситуации нет и никогда не будет в Европе. Реальная ситуация допускает лишь искусственный и неустойчивый баланс сил, который может поддерживаться, лишь когда крупные государства, чтобы сохранить его, руководствуются чувством меры и справедливости».[171]
В конце концов Каслри согласился с теорией Талейрана, но вот император Александр резко заявил, что русские войска находятся в Польше, что их там много, и если кому-то это не нравится, пусть он попробует выгнать их оттуда.
В политике то, во что люди верят, важнее того, что является правдой.
Шарль-Морис де Талейран-Перигор,
французский дипломат
К концу 1814 года на конгрессе запахло новой войной. И вот тогда-то Талейран выиграл и второй раунд: на этот раз в закулисной борьбе со своими главными оппонентами – Россией и Пруссией. Ему удалось уговорить Меттерниха и Каслри заключить секретный договор об альянсе против России и Пруссии, и 3 января соответствующий документ был подписан. По сути, три страны договорились, что, «если одной из них будет угрожать нападение, другие будут помогать ей мирным, а потом и вооруженным содействием».
Талейран ликовал и в своем секретном донесении Людовику XVIII с гордостью доложил:
«В самых дерзких своих мечтах я не смел обольщать себя надеждой достичь такого оглушительного успеха. Я могу с уверенностью сказать, сир, что коалиция распалась, раз и навсегда. Франция не просто покончила со своей изоляцией в Европе. У Вашего Величества теперь есть федеративная международная система, какую маловероятно создать и за пятьдесят лет переговоров. Франция идет теперь рука об руку с двумя великими державами <…> и скоро сможет объединиться со всеми государствами, придерживающимися принципов и правил поведения, не приемлющих революции. Франция будет стержнем и душой этого союза, формирующегося для защиты принципов, которые она первой и провозгласила. Таким великим и счастливым событием мы обязаны Провидению, возвратившему нам Ваше Величество».[172]
Итак, коалиция была разрушена, и теперь побежденная Франция вышла из международной изоляции и могла оказывать ощутимое давление на «большую четверку». Талейрану в этом деле удалось гениально использовать противоречия между недавними союзниками, которые легко находили общий язык, только пока были связаны друг с другом целью разгромить Наполеона. При этом он проявил блистательное дипломатическое искусство, если не сказать неподражаемую ловкость.
Как пишет биограф Талейрана Дэвид Лодей, «это оказался грандиозный блеф, побудивший пойти на блеф царя Александра и короля Фридриха-Вильгельма, когда они узнали о тайном сговоре. Они вовсе и не собирались развязывать войну из-за Польши и Саксонии».[173] В итоге, «подковерная» дипломатия Талейрана дала результат, внезапно открыв двери для всевозможных компромиссов.
А тем временем наступил новый 1815 год. Конец января и начало февраля не принесли ничего нового. Конфронтация между участниками конгресса сохранялась, компромиссы кое-как достигались, и все практически полностью погрузились в рутину совещаний и развлечений… И тут вдруг грянул гром! В Вену пришла страшная весть: Наполеон бежал с острова Эльба!!!
Предательство – это вопрос даты. Вовремя предать – это значит предвидеть.
Шарль-Морис де Талейран-Перигор,
французский дипломат
Наполеон вернулся!
Свидетельствует генерал А.И.Михайловский-Данилевский: «Два дня прошли в догадках о том, где Наполеон выйдет на берег; одни полагали, что он отправится в Америку, другие – что он пристанет в Неаполе; но большая часть, основываясь на неудовольствиях, произведенных слабым правлением Бурбонов, думали, что он высадит войска свои во Франции».[174]
Так и произошло: 1 марта 1815 года Наполеон высадился на юге Франции, в бухте Жуан, что недалеко от города Канны.
Карл Генрих Раль. Высадка Наполеона в бухте Жуан.
XIX век
После моей высадки в Каннах парижские газеты запестрели заголовками: «Мятеж Бонапарта»; через пять дней: «Генерал Бонапарт вступил в Гренобль»; одиннадцать дней спустя: «Наполеон вступил в Лион»; двадцать дней спустя: «Император прибыл в Тюильри»; вот и ищите после этого в газетах общественное мнение!