Генерал Жерар разозлился на Груши, который терзался сомнениями, но не решался двинуться в другую сторону.
– Господин маршал, ваш долг – идти на звук пушек! – кричал Жерар.
На это Груши возражал:
– Император сказал мне вчера, что намерен атаковать английскую армию, если Веллингтон примет бой. Потому все это меня нисколько не удивляет. Если бы император пожелал, чтобы я принял в этом участие, он не отослал бы меня на такое расстояние в тот самый момент, когда идет против англичан.
Эдит Саундерс констатирует: «Ответ Груши был вполне резонным, и если бы Наполеон был более склонен признавать свои ошибки, мы вряд ли узнали бы об этой сцене. Акцент следовало бы сделать не на отказе Груши идти на звук пушек, а на том факте, что Наполеон отправил его слишком далеко, чтобы он мог помочь в битве при Ватерлоо».[197]
Но даже если бы Груши, вопреки приказу императора, пошел на звук пушек, что бы произошло? На этот вопрос отвечает российский историк В.Н.Шиканов: «Ну, а если бы маршал прислушался к требованиям своих корпусных командиров и пошел на гром пушек? В этом случае, на поле битвы при Ватерлоо, с разницей в несколько часов, оказались бы дополнительно тридцать тысяч французов и более семидесяти тысяч пруссаков. Да еще Тильман привел бы по следам Груши двадцать две тысячи солдат. В результате чудовищная «мясорубка» у плато Мон-Сен-Жан просто приняла бы вдвое большие масштабы и, скорее всего, с тем же финалом. Итак, перед Груши была поставлена практически невыполнимая задача (и к тому же поздно)».[198]
Как бы то ни было, Груши решил не поддаваться эмоциям и продолжить выполнение поставленной перед ним задачи. Различные историки трактуют это решение маршала по-разному.
Например, академик А.З. Манфред вешает на Груши «всех собак»: «Фатальную ошибку допустил Груши. Преследуя пруссаков, он не заметил, как основные силы Блюхера оторвались от него и пошли на соединение с Веллингтоном. Он сбился с пути и шел по пятам небольшого отряда Тильмана, ошибочно полагая, что он преследует Блюхера. Даже когда корпус Груши услышал звуки канонады сражения при Ватерлоо, вопреки настояниям своих старших офицеров, Груши, выполняя букву приказа, продолжал следовать прежним неверным курсом, удалявшим его от места решающего сражения».[199]
Историк Виллиан Слоон сомневается: «Если бы Груши двинулся прямо на выстрелы к Мон-Сен-Жану, то ему навряд ли удалось бы изменить этим ход событий. Надлежало идти верст двадцать по самым трудным дорогам. Накануне войска Груши прошли в девять часов немногим более половины этого расстояния».[200]
А вот французский историк Алексис Сюше оправдывает Груши, утверждая, что Наполеон «отправил курьера к Груши с приказом возвращаться как можно быстрее», однако маршал, слышавший пушечные выстрелы с 11 утра, получил это послание «только в 19 часов». Так что, делает вывод историк, виноват сам Наполеон, который «забыл собственные слова о том, что управление военными делами – только половина работы генерала, а обеспечивать связь – одна из главнейших его обязанностей».[201]
Эдит Саундерс подводит итог этой заочной дискуссии следующим образом: «Груши решил не поворачивать на запад. Ему показалось, что безопаснее будет атаковать тех пруссаков, что находятся поближе, в Вавре, чем рисковать отправиться в опасный марш-бросок, который мог прийтись не по нраву императору. Опасности перехода, вероятно, представлялись ему менее значительными, чем опасность не подчиниться Наполеону, поскольку он считал, что в первую очередь должен подчиняться приказам, а приказ был – идти за пруссаками».[202]
Кажется, А.Н.Толстой писал, что жизнь армии – в выполнении боевого приказа. Есть приказ – значит, нужно его выполнять. Именно такое простое поведение является наиболее оптимальным в большинстве запутанных ситуаций. Особенно в армии. В любом уставе написано, что обсуждение приказа недопустимо, а неисполнение приказа командира является преступлением против военной службы. И, кстати, не сам ли Наполеон утверждал, что «если офицеру не подчиняются, то он не должен более командовать».[203]
Подчиненным император не позволял проявлять никакой инициативы, и его гений был гением одного человека.
Жан Карпантье,
французский историк
Конечно же, в поражении при Ватерлоо виноват сам Наполеон. Прежде всего, он виноват в том, что предоставил 16-часовую передышку пруссакам после сражения при Линьи. «Считая, что враг «раздавлен», император поздно вечером отказал маршалу Груши, просившему дать ему приказ о немедленном преследовании армии Блюхера. Тем самым он фактически спас пруссаков и дал им время оторваться от французских войск. Наполеон упустил свой шанс, а военная фортуна не прощает таких промахов![204]
Именно Наполеон дал Груши ложное направление движения на Намюр.
Это его Генеральный штаб вместо того, чтобы 17-го вечером отправить инструкции Груши (хоть десятью посыльными, если бы это потребовалось), оставил его в полном неведении относительно передвижений и намерений императора и прислал приказ о соединении только после того, как выполнение этого приказа стало невыполнимым.
Это именно Наполеон не позаботился о том, чтобы четко информировать командующих корпусами о том, что отныне они должны подчиняться приказам Груши. В результате генерал Жерар потратил три часа 17 июня на принятие боевого порядка, а потом вяло двигался 18-го, словно он не признавал распоряжений маршала. А генерал Вандамм подошел к Вавру и своим неподчинением парализовал там весь 3-й корпус, лишив его возможности идти на Сен-Ламбер.
Теперь, когда мы лучше понимаем то, что произошло на самом деле, вернемся к выводу, который делает Эдит Саундерс: «Пропаганда с острова Святой Елены сделала из Груши козла отпущения: некомпетентного, апатичного маршала, который мог бы спасти положение. <…> Наполеон, как всегда, вел себя безукоризненно; он дал своему маршалу точнейшие указания; он рассчитывал на его приход и участие в сражении. Нас даже пытаются уверить в том, что ночью Груши сообщили о готовящейся битве и проинструктировали на предмет координации усилий. <…> На самом деле ситуация была гораздо более сложной, чем представлено в легенде. Поле боя находилось очень далеко; войска не могли маршировать туда напрямую, им пришлось бы идти в обход по извилистым дорогам, которые были в ужасном состоянии после невиданного ливня накануне. <…> Необходимо также помнить, что пруссаки следили за каждым его движением, и маловероятно, что они позволили бы ему легко воссоединиться с Наполеоном».[205]
До сих пор во французских школах учат детей, что Груши предатель, который не пошел на звуки артиллерийской канонады. Печально, что во Франции, да и не только, в случае военного поражения для спасения национального тщеславия обязательно необходимо найти козла отпущения.
Анри Лашук,
французский историк
Конец Наполеона Бонапарта
B сражении при Ватерлоо Наполеон «не умер как солдат», он «бежал с поля боя вместе с первыми из побежавших солдат».[206] Он помчался в Рошфор, надеясь уплыть в Америку, но потом сдался на милость победителей и был сослан на остров Святой Елены, затерянный в Атлантическом океане, где и умер 5 мая 1821 года от рака желудка (отметим, что все, что было написано об отравлении после того, как в 1961 году в волосах Наполеона был обнаружен мышьяк, это всего лишь набор слухов и желание обратить на себя внимание путем создания сенсации).
Несмотря ни на что, Наполеон, безусловно, – великая историческая личность. Император французов, король Италии, неординарный полководец и выдающийся государственный деятель, который заложил основы современного французского государства. Наполеон, «согласно опросам, считается самым великим героем в истории Франции».[207]
Франц Йозеф Сандманн. Наполеон на острове Святой Елены.
Ок. 1820. Музей Наполеона, замок Мальмезон
Есть акт насилия, который никогда не изгладить из памяти поколений, – это мое изгнание на остров Святой Елены.
Наполеон I,
император французов
О Наполеоне говорили, говорят и будут говорить, и, конечно же, он этого заслуживает.
Корсиканец смог очаровать мир своим блеском, но это был блеск Сатаны, переодетого ангелом света.
Уильям Стирнс Дэвис,
американский историк
Бронзовый император в лавровом венце, со скипетром в одной руке и державой в другой, стоящий в центре Парижа на вершине своей колоссальной Вандомской колонны, отлитой из взятых им пушек, как бы напоминает, до какой степени он упорно при жизни цеплялся за безумную мысль держать в своей руке Европу, а если можно, то и Азию, и держать так же крепко, как на памятнике он сжимает символический шар державы, эту геральдическую эмблему всемирной монархии. Но мировая империя рухнула <…> А в памяти человечества навсегда остался образ, который в психологии одних перекликался с образами Аттилы, Тамерлана и Чингисхана, в душе других – с тенями Александра Македонского и Юлия Цезаря, но который по мере роста исторических исследований все более и более выясняется в его неповторяемом своеобразии и поразительной индивидуальной сложности.
Е.В.Тарле,