Не останавливаясь на детальной критике этих теорий, скажем, что они не объясняют коммунальной революции. В самом деле, почему это движение произошло именно в данную эпоху, а не ранее? Почему оно приняло столь разнообразные формы, почему оно проявилось одновременно и в старых, и в новых городах — в городах Италии, где, может быть, сохранилось воспоминание о римской цивилизации, и в городах Севера, на которых так сильно отразилось германское влияние?
Настоящая причина освобождения городов была более непосредственна и заключалась в том экономическом и социальном перевороте, который произошел между X и XII вв., — в возрождении труда и производства во всех их формах, пробудившем Европу от сна. В конце X в. феодальный мир организуется; среди всеобщего раздробления водворяется относительный порядок. Анархия предшествующей эпохи исчезает, и каждый сеньор старается наиболее выгодным для себя способом организовать и эксплуатировать свой феод: открываются новые рынки, завязываются сношения между городами. Число купцов увеличивается, и они решаются удаляться от защищающих их стен; снова начинает входить в употребление обмен продуктами, местная торговля возрождается. В то же время общество, погибавшее от скуки в своих селениях и местечках, пристращается к путешествиям, приключениям и паломничествам вплоть до Св. земли; мир расширяется, кругозор увеличивается, снова завязываются сношения между Севером и Югом, между Западом и Востоком: возрождается всемирная торговля. Следствия этого движения немедленно отражаются на городах; по необходимости бедные и слабые, пока не было торговли, они снова населяются и обогащаются. Вскоре горожане будут в силах оказывать сопротивление своим сеньорам.
Лучшим доказательством сказанного может служить то обстоятельство, что освободительное движение распространяется именно по большим торговым путям этого времени. Первыми поднимаются итальянские города; затем идут города Рейна, этого великого менового пути, соединявшего Северную Европу с побережьями Средиземного моря, и главные центры Фландрии, Геннегау и Пикардии, то есть торговые метрополии Средних веков. С другой стороны, коммунальной революцией в каждом городе руководили купцы: их ассоциации были колыбелями коммун, и часто помещение, в котором они собирались, — их guildhall, например место собрания суконщиков, как в Бове, Иперне, Арра, — было первой городской ратушей.
Но почему — пожалуй, спросит кто-нибудь — эти купцы повсюду организовали сопротивление против своих сеньоров? Каким образом сумели они сплотить вокруг себя сограждан? Дело в том, что города везде страдали от одних и тех же зол. В предисловиях коммунальных грамот мы встречаем на этот счет чрезвычайно красноречивые признания. Людовик VII утверждает мантскую коммуну «ввиду чрезмерных притеснений, под гнетом которых стонут бедные». Графы Понтье утверждают вольности городов Аббевиля и Дуллена, «чтобы оградить их от убытков и вымогательств, которым постоянно подвергают горожан сеньоры страны». Зло, на которое указывают эти документы, было без сомнения очень старо; оно, вероятно, издавна вызывало жалобы; но когда в каждой городской общине появилась торговая аристократия, богатая, смелая, готовая посвятить свои силы делу общего освобождения, тогда от жалоб перешли к действиям, и началась революция.
Благоприятное положение городов Южной Европы. На берегах Средиземного моря, в Италии и Провансе, старые города никогда не прерывали своих деловых сношений с Востоком, их торговля, хотя и ослабленная всеобщей смутой, которая охватила Европу в начале Средних веков, по-видимому, никогда не прекращалась совершенно; даже новые города принимали участие в этой торговле, иногда довольно значительное. Не только Венеция, Генуя и Амальфи посылают свои галеры в Византийскую империю, но и менее важный город, Арль, поддерживает с Грецией настолько регулярные сношения, что летопись считает нужным упомянуть о них под 921 г. В XI и XII вв., когда распространилась страсть к паломничествам и крестовым походам, быстро развилась и торговля, притом не только с Константинополем, но особенно с неверными. Поэтому южные городские общины рано сделались более богатыми и более многолюдными, чем города какой бы то ни было иной страны; в них образовалась богатая буржуазия, привыкшая к практической деятельности, способная оказывать сопротивление сеньорам и даже одерживать верх над ними. Не следует также забывать, что население этих городов, в отличие от северных местечек, состояло не из одних простолюдинов: в них жили также мелкие дворяне, рыцари, вавассоры, капитаны, привыкшие командовать и действовать мечом, не зависевшие от крупных баронов, тем ревнивее оберегавшие свои прерогативы, что последних у них было немного, и всегда готовые поддержать требования горожан: союз, драгоценный для горожан, так как он давал им то, чего особенно недоставало северянам, именно помощь военных людей. С другой стороны, сеньоры Юга, будучи более образованными и обладая более развитым и проницательным умом, интересовались не только войной и крестовыми походами, но и торговлей, которая обогащала их, обогащая их подданных. Они, может быть, скорее поняли, какую выгоду должно доставить им освобождение рабочего класса, степень благосостояния которого зависит от степени самостоятельности, и поэтому не оказывали усилиям коммунальных общин того резкого и упорного противодействия, какое мы видим в других местах. Наконец, суверены находились очень далеко. Французский король, вероятно, никогда не вступался за вассала вроде графа Тулузского, которому угрожали честолюбивые притязания его крестьян; германский император никогда не появлялся в Провансе и лишь изредка и на короткое время наезжал в Италию. Таким образом, множество разнообразных условий способствовали тому, чтобы ускорить и облегчить полное освобождение городов средиземного побережья.
Города Прованса и Лангедока. Освобождение общин Прованса совершилось с такой же быстротой и вследствие тех же причин, как и освобождение итальянских городов, но несколько более запоздало. Если итальянские города в XI в. достигли уже полной свободы, то преобразование городов Южной Франции в то время еще только начиналось, и эта работа по освобождению, совершаясь при менее благоприятных обстоятельствах, продолжалась до 1200 г. и дальше.
Трудно с большей точностью определить период, в который городам Южной Франции удалось свергнуть с себя иго сеньориального произвола. Было бы ошибочно думать, что они стали пользоваться известной самостоятельностью лишь с той минуты, когда приобрели коммунальную грамоту и правильно организованную муниципальную администрацию; все это появляется гораздо позже. Самые древние хартии вольностей, дарованные городам, относятся к XII в. и вовсе не древнее таких же хартий, приобретенных северными городами, а многие из них составлены даже только в начале XIII в. Между тем тогда южные коммуны уже давно пользовались — если не юридически, то de facto — непреложными привилегиями, из которых многие были приобретены ими, может быть, в очень отдаленное время. Так, например, Арль, история которого была очень бурной и который в 1154 г. еще не имел официально признанных привилегий, так как император Фридрих I предоставил этот город архиепископу в качестве полной сеньории (cum omni integritate sua), в XI и даже в X в. обладал известными правами. Жители принимали участие в общественной жизни; с наиболее выдающимися из них совещались в важных случаях, и об их одобрении особливо упоминалось в общественных актах. В 962 г. граф Бозон заключает договор с аббатством Св. Виктора в Марселе «в присутствии всех горожан Арля и по совету знатных Арля» (затем следует перечень имен). Сто лет спустя, между 1065 и 1079 гг., дарение графа тому же монастырю также получает «одобрение граждан, и все присутствующие подтверждают его». И все-таки еще долго после того мы ничего не слышим ни о хартии, ни о муниципальном строе. В 1067 г. граф Тулузский жалует жителям Муассака привилегии, а текст обычаев они получают лишь в первой половине XII в. В Ниме 7 мая 1080 г. архиепископ сзывает граждан (cives) на общее собрание, чтобы они утвердили дарение одной церкви. «На собрание явились все… Архиепископ действовал по воле и просьбам сеньоров и граждан… Этот акт был утвержден и скреплен всеми гражданами города». Но нам могут возразить, что во всех этих случаях горожане играли чисто формальную роль немых свидетелей. Вот случай, где они несомненно играют роль инициаторов. Действие происходит в Каркассоне в конце XI в., между 1096 и 1107 гг.; 485 человек, представителей общины, приносят присягу графу Барселонскому; несколько позже, около 1107 г., другая группа принимает на себя те же обязательства, но по отношению не к барселонскому графу, а к его сопернику, виконту Бернарду Аттону, в следующих выражениях: «Мы, делегаты Каркассона, рыцари, горожане и весь остальной народ и пригородные жители, обещаем тебе верность». Они ведут речь согласно со своим саном, держатся как независимые люди — не как крестьяне, а как вассалы. Между тем первая хартия вольностей, дарованная этому городу, помечена 1184 г.
Нам было необходимо привести такое большое количество примеров, чтобы показать, насколько этот обратный порядок развития был всеобщим. Как объяснить это противоречие? Надо думать, что на Юге освобождение началось очень рано, около конца X в., что, не встречая непреодолимого сопротивления, оно совершалось постепенно, росло без скачков, следуя нуждам дня, путем ряда прецедентов, которые, повторяясь, стали законом, и что таким образом установился порядок вещей, лишенный определенных форм и очень несходный в разных городах. Позже настал день, когда захотели сделать это положение дел правильным, официальным, окончательным, когда захотели облечь действительность теорией; тогда городам были даны хартии вольностей, быть может, ни на йоту не увеличивавшие их привилегий. Эта гипотеза подтверждается текстом грамоты города Альби. Она относится лишь к 1220 г. Между тем жители Альби уже в 1035 г. обладали достаточным влиянием, чтобы добиться постройки моста. Но что это была за грамота? Она представляла собой свод старых общественных обычаев в тринадцати параграфах, и ничего более. Мы узнаем, что она была подписана пос