Декоративные искусства: живопись по стеклу. Живопись по стеклу — по преимуществу средневековое искусство. Она возникает в XII в., и ее первые образцы — оконницы в храме Св. Троицы в Вандоме, окна в соборе Сен-Дени и в фасаде шартрского собора. Эта первобытная живопись, способ исполнения которой сообщает нам немецкий монах Теофил в своей знаменитой «Schedula diversarum artium», представляет собой настоящую мозаичную работу; это — окрашенные в разные цвета, пригнанные друг к другу и спаянные свинцом кусочки стекла. Прежде всего рисовали картон, на который затем накладывали кусочки стекла; все эти кусочки оправляли в свинец; затем при помощи кисти вновь вырисовывали орнамент прозрачной черной краской; после спайки прозрачную мозаику помещали в просвете, который она должна была закрывать, вставив ее в железную раму, прикрепленную к стене. Краски употреблялись простые: синяя, красная, желтая и бледно-зеленая. Полутонов не было. Рельефность достигалась не переходами от света к тени, а грубой штриховкой, набросанной кистью. Вблизи это — совершенно варварский рисунок; но тут-то и сказывалось декоративное чутье старинных художников: снизу, издали эти оконницы поражают своими могучими массами; детали уходят вдаль; драпировка выступает, фигуры кажутся гармонически соразмерными, и стены здания представляются, по выражению одного старого писателя, «выстроенными из света». Живопись по стеклу достигла в XIII в. совершенства и большого разнообразия, хотя техника изменилась очень мало. Самые замечательные образцы живописи по стеклу в виде фигур и медальонов находятся в Шартре и Сен-Шапеле в Париже; лучшие образцы прозрачной живописи того времени находятся в Руане, Суассоне и храме Св. Сергия в Анжере. Люди Средних веков, лучше современных понимавшие необходимость приспособления искусства к условиям климата, нашли в раскрашенном стекле самое подходящее украшение для зданий, выстроенных под небом, которое часто покрывается тучами, — так как прозрачная мозаика, разлагая бледный свет Севера, обогащает его.
Низшие искусства. Средние века не занимают выдающегося места в истории интеллектуальной жизни человечества, но они играют важную роль в истории развития искусства и промышленности, которые украсили материальную сторону жизни. Правда, до нас дошло, к сожалению, лишь очень малое число ювелирных изделий и тканей той эпохи; почти все изделия из драгоценных металлов были расплавлены; позднейшие поколения расточили художественное наследие XII и XIII вв.; но древние инвентари, иконография рукописей, сборники технических сведений вроде «Schedula» Теофила и немногие обломки дают нам довольно ясное понятие о стиле и способах производства большинства предметов, которыми пользовались наши предки, — их одежды, утвари, оружия и драгоценностей.
Из промышленных отраслей искусства одной из самых цветущих была эмалировка, которую очень рано начали применять в Лиможе и долинах Мааса и Рейна. Лиможские эмали, выпуклые и углубленные, с XII в. пользовались европейской известностью. Особенно знамениты эмаль Жофруа Плантагенета (в Мансском музее) и дароносица (в Лувре). XIII в. был эпохой высшего расцвета лиможских мастерских.
Производство ковровых обоев было известно уже задолго до XII в. (обои гальберштадтского собора), и мы знаем, что тогда в Лиможе и Пуатье ткали декоративные обои. В XIII в. в Париже и Арре были уже знаменитые фабрики, но, по-видимому, не сохранилось ни одного образца их изделий. Тканье шелка и шерсти до 1100 г., по-видимому, не было широко распространено на Западе, но после этого года христианская Европа перестала привозить драгоценные ткани (самит, сандал, камлот и др.) из Сицилии и Малой Азии. Что же касается простых материй, то местное производство с избытком удовлетворяло спрос. «В XII в., — говорит Кишера, — во Фландрии, Пикардии, Шампани и Лангедоке выделывалось огромное количество сукна. В этом производстве участвовало почти все население больших городов этих провинций. Каждый город выделывал особый род сукна, который распознавался по ткани и окраске». Франция славилась в Европе своими полосатыми тканями.
Производства из дерева (плотничное, резное и столярное) достигли в Средние века редкого совершенства. В XII и XIII вв. мебель делалась гладкая и украшалась накладками из кожи или набойками, или же мелкими железными украшениями. Таковы ларцы XIII в., хранящиеся в музее Камавале в Париже, в нойонском соборе, шкафы, находящиеся в Нойоне, Обазине и Байё. К концу царствования Людовика Святого вошло в моду украшать филенки барельефами из цельного дерева (ларец в Клюнийском музее). Но наибольшего совершенства достигло резное искусство в орнаментации кресел церковных хоров; древнейшие кресла, украшенные резьбой, находятся теперь в соборе Богоматери в Ла-Роше (Сейн-ет-Ойс), в пуатьеском соборе и в церкви Сен-Андош в Салье.
Кузнецы, обрабатывавшие металлы молотом, умели делать их настолько мягкими, что делали из них украшения в форме листов или симметричных ветвей (вроде тех, какие находятся на створках дверей Парижского собора Богоматери), которыми еще в наше время восхищаются наиболее искусные мастера. Ювелиры, судя по «Schedule» Теофила, умели гравировать драгоценные металлы грабштихом и резцом, делать барельефы и фигуры, отделывать их чеканкой и украшать чернью[31]. Они отливали также из воска большие вещи. Это искусство достигло блестящего развития в Германии в XII в. (рака Сен-Серве в Маастрихте, изображения волхвов в Кельне). Лучшим образцом бронзовой пластики во Франции является гробница епископа Эврара де Фуйуа в амьенском соборе, сделанная в 1223 г.
Музыка. Период, простирающийся от IV в. приблизительно до середины XIII в., можно рассматривать как первую эпоху образования новейшей музыки. Народы-завоеватели принесли с собой зародыш нового искусства, о котором не имел представления ни один древний народ. Музыка, какой мы ее теперь знаем, с ее бесконечной негой, с ее удивительной гибкостью, с ее многочисленными средствами выразительности и колорита, эта музыка — варварского происхождения. Древние имели особую музыку, в основе которой лежали принципы, очень отличные от принципов нашей музыки; они пользовались ею, правда, вполне артистически, но их средства были ограничены. В тот день, когда в «Изречениях» Исидора Севильского (VII в.) впервые было выражено ясное понятие о гармонии: «Музыка есть согласование нескольких звуков и их одновременное соединение», — родилось новое искусство — наше искусство.
Новизна возвещенной таким образом музыки состояла в чувстве тональности, из которого вышли наши гаммы, наша мелодия, наша гармония, — словом, весь наш музыкальный язык; этот, теперь, по-видимому, столь простой принцип тональности и равенства гамм пробивал себе дорогу восемь веков. Он проявляется в зародыше у теоретиков X и XI вв.; в XIII в. он все яснее выступает в некоторых прозаических сочинениях, в песнях труверов и трубадуров, особенно Адама de la Halle, пока, наконец, тональность новой музыки, применяемая все чаще и чаще, не укореняется окончательно в конце XVI в.
В течение этого долгого периода не было недостатка в музыкантах, и первые столетия Средних веков полны музыки. Уцелевшие музыкальные произведения из эпохи до XII в. теперь довольно трудно читать вследствие их своеобразной нотной системы. Мы имеем в виду невмы. Это были условные знаки, состоявшие из частей букв алфавита, которые, будучи помещены без строк над словами, указывали звуки с их высотой и ритмическим значением. Эта система была довольно неопределенна, как признают сами современники; но позднее стали проводить на пергаменте линии, обозначавшие место различных звуков, а в XI в. Гвидо д’Ареццо установил тот принцип, что все знаки, помещенные на одной строке и снабженные одним ключом, «обозначают всегда одну и ту же ноту». Это была теория пяти нотных линий — теория плодотворная, которой мы обязаны нашей нотной системой.
Тогда же возникает и полифония, то есть появляются первые пьесы для двух, трех, четырех и даже пяти голосов; действительно, Гукбальд де Сент-Аманд в конце IX в, опираясь на примеры, пространно говорит о diaphonia и organum — варварском скоплении звуков, из которого вышла наша гармония.
За недостатком музыкальных образцов мы черпаем сведения о состоянии светской и религиозной музыки до XII в. в сочинениях теоретиков вроде Режинона Прюмского, Одона Клюнийского, Гукбальда, Вернона, Германа Контракта, Гвидо д’Ареццо.
В эту минуту поднимается занавес, скрывавший от нас историю музыки; документы многочисленны, рукописи снабжены нотами и легко читаются, трактаты становятся ясными и подробными; XIII и XIV вв. представляют собой эпоху расцвета музыки. Как светские, так и духовные школы достигают замечательного развития. Нотная система, прочно утвердившаяся на пяти линиях и вооруженная своими ключами, требует от изучающего ее ничтожных усилий. Существует уже вполне удовлетворительное деление музыки на виды: песня трувера отличается от прозы или гимна церковного композитора; в мелодии есть переходы, ритм и известное изящество. Варварские какофонии organum начинают исчезать и уступают место дисканту, подчиненному законам более правильной гармонии, многочисленные инструменты сопровождают пение искусных артистов. Музыка проникает всюду: в церковь — и лучшие напевы литургии относятся именно к тому времени, когда представления мистерий напоминают настоящие оперы; в замок, где мы встречаем не только отдельных певцов, но и обширные, хорошо организованные концерты; в общественные места, где, кроме напевов мистерий, раздаются трубные звуки княжеских пиршеств. Наконец, в 1285 г. в Неаполе была исполнена пастораль Robin et Marion трувера Адама de la Halle, — первая светская лирическая пьеса, достойная этого названия. В ней видны все признаки настоящего искусства: музыка вступила на тот путь, на котором она уже не остановится.
В течение этого долгого периода первое место в истории музыки занимает Франция; она имеет преобладающее влияние в музыке, как и в поэзии. В Испании задавали тон французские трубадуры и менестрели; в Италии мы видели триумф Адама де ла Халле при неаполитанском дворе; в Англию французская музыка естественно была перенесена нормандскими, пикардийскими и артуаскими труверами. Только Германия уже, по-видимому, задумывает создать собственную музыку; песни миннезингеров, сохранившиеся в большом числе, сильно отличаются от французских; в тех мелодиях лежит зародыш особого искусства, особого музыкального языка, с которым придется считаться позднее в истории музыки.