— Алло, кто это?
— Конь в пальто, — радостно прошептал Антон. — Я это, Игорек, привет. Антон. Кореш твой.
— Ого! Какие люди. Ты же где-то далеко? Чем обязан такой честью?
— Сейчас объясню.
Антон постарался как можно короче и точней описать ситуацию. В отличие от Жерара, Игорек практически тут же поверил в правдоподобность и саму возможность случившегося: сказывалась долгая дружба с Антоном, вечно попадающим в фантастические передряги и затягивающим всех, кто, по несчастию, оказывался рядом.
— Короче, Склифосовский, — строго приказал Игорек, — надо проинформировать посольство, спецслужбы, твоих ментов?
— Да, только сделать это надо почти одновременно. Нашу геопозицию я тебе отправлю сейчас эсэмэской. И еще: тут где-то недалеко пиратская база. Это так, на всякий случай. Если нас возьмут, искать надо там. Или в море. На дне.
— Не понимаю, как в такой непростой международной обстановке человек твоего уровня образования решился уехать из России, — проворчал Игорек. — Отдыхать надо в Воронеже. На крайняк — в Ростове-на-Дону. Там, между прочим, сейчас самый сезон щучьей икры, свежепробойной. Ее надо с белым хлебушком, луком, еще обязательно сливочное масло…
— Спасибо, — со вздохом прервал товарища Антон. — Я учту твои патриотические советы. Давай быстро звони всем, упырь бесчувственный.
На палубе царили тишина и спокойствие. Бритта дремала. Капитан вглядывался в горизонт. Ольга принимала солнечные ванны.
— Где там мой муж? — спросила она Антона.
Глава тринадцатая
«Красивый, великолепный город Москва более не существует, поскольку Ваш губернатор Ростопчин сжег его дотла…»
Император Александр начал читать письмо Наполеона и тут же отложил его в сторону, поднялся из-за стола и, меряя широкими шагами залу, подошел к окну. Напротив царских покоев шла колонна рослых солдат овеянного славой Семеновского полка.
Глядя на своих молодцев, император вспомнил жесткое и единоличное решение Кутузова, оставившего Москву, свой гнев и обиду на старого фельдмаршала, не посчитавшего необходимым подкрепить верность столь рискованной тактики Высочайшим решением. Этот гнев, однако, явно выразился лишь в написанном к наследному принцу шведскому послании, которое император составил 19 сентября и где в сердцах пожаловался своему «брату» на своеволие военачальника.
Кутузову царь написал 29 августа несообразное случаю чрезмерно деликатное письмо, в котором лишь осторожно посетовал на плохую информированность и непонимание решения об оставлении Москвы.
И только теперь, держа в руках письмо Бонапарта, Александр осознал гениальность своего командующего, всю своевременность и даже величие принятого им решения.
«…400 зажигателен пойманы на месте преступления. Все они объявили, что жгли по указанию губернатора и полицмейстера. Их расстреляли, — “отчитывался” перед русским царем великий покоритель мира. — Три четверти домов сгорело. Поступок бесцельный и бесполезный. Хотели отнять некоторые средства, но средства сии были в подвалах и погребах, которых огонь не тронул. Как решиться уничтожить такой красивый город и произведения веков для достижения столь ничтожной цели? Но ведь подданные Ваши поступали таким образом от самого Смоленска, пустив по миру более полумиллиона семей…»
Александр читал быстро, пропуская предложения с пространными описаниями русских «глупости» и «безрассудства», сравнения с обычаями ведения войны в других европейских державах, где местные власти охотно сотрудничали с французами, которые по праву властителей континента (это звание они присвоили себе сами) города брали почти без боя.
«Я вел войну с Вашим Величеством без злобы. Одно письмо от Вас прежде или после Бородинской битвы остановило бы мое движение. Я бы даже пожертвовал Вам выгодою взятия Москвы. Если Вы, Ваше Величество, сохраняете еще ко мне остатки прежних чувств, то примете радушно это письмо. Во всяком случае, Вы не можете сердиться на меня за правду о том, что в действительности делается в Москве».
— Даже не верится, — вновь отложив письмо, произнес вслух император. — Прямо не узурпатор и агрессор, а ангел во плоти. А он не желает вспомнить, как попрекал меня прилюдно, будто бы фальшив я, как морская пена, и упрям, как осел? «Прежних чувств», — лицо Александра скривилось в презрительной ухмылке. — Господи! Как же все изменилось с середины лета!
В ночь с 11 на 12 июля по указу императора госсекретарь Шишков составил приказ армиям.
— Надобно теперь же написать в войска. Все силы Наполеона уже между Ковно и Меречем. Очевидно, что наши быстрые приготовления к неминуемой уже войне должны иметь для наших солдат и офицеров точное и честное объяснение, — наставлял госсекретаря Александр. — Европейские газеты уже кричат о том, будто Россия провоцирует Наполеона, приготавливаясь к упреждающему нападению. Вздор! Нам не нужна война. Но и Россию на поругание не отдадим. А будут у вас какие трудности при составлении приказа, помните, что я, самодержец Всероссийский, сил своих, а надо будет — и самой жизни, — не пожалею, чтобы ни одного супостата не осталось на нашей земле.
К утру приказ был готов. Александр принял Шишкова и, поставив фарфоровую чашу с ароматным кофе на стол, начал читать его вслух. С каждой строчкой голос императора звучал все уверенней, в глазах появился блеск. Даже не пытаясь скрывать волнение, Александр вскочил со своего места и, уже прохаживаясь около стола, дочитал творение своего помощника.
«С давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки Французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанное возобновление новых оскорблений, при всем нашем желании сохранить тишину, принуждены мы были ополчиться и собрать войска наши. Но и тогда, ласкаясь еще примирением, оставались в пределах Нашей Империи, не нарушая мира, а быв только готовыми к обороне… Французский император нападением на войска наши при Ковно открыл первым войну. Не остается нам ничего иного, как, призвав на помощь свидетеля и защитника правды, Всемогущего Творца Небес, поставить силы наши против сил неприятельских. Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На начинающего Бог».
В те дни войска Наполеона перешли Неман — от трехсот тысяч до семисот тысяч солдат (никто так точно и не сумел сосчитать численность Великой армии), рекрутированных по всей Европе против России, — невиданная в истории войн сила. Шестого июля обнародовали манифест, призывающий всех на защиту Отечества, а вскоре дворянство единогласно избрало на роль спасителя его Михаила Илларионовича. Высочайшим повелением князь Кутузов был назначен главнокомандующим над всеми войсками и ополчением.
Тревога висела в воздухе, полыхали разоряемые врагом города и села, не чувствовалось еще того общего, национального подъема, что уже вскоре станет возрастать с каждым новым преступлением полчищ Наполеона. Беженцы потянулись вглубь страны. Обозы, обозы, понурые люди… Тоска и печаль.
Мысль о том, что и ему придется спасаться бегством в Сибирь и там собирать новую армию для защиты России, впервые появилась у Александра именно в эти дни. Она не давала ему покоя. Он не спал ночами, мечтая, чтобы в одном из сновидений к нему явилась бабушка Екатерина Великая и дала четкие указания, как ему быть.
А сейчас Александр, как политик и как отличный знаток военного дела, понимал: война для Наполеона проиграна. Спесивый француз ни за что не стал бы писать столь пространные письма своему «брату», будь он в достаточной силе поставить его на колени или даже сильнейшим образом осложнить ему жизнь.
Однако следовало теперь понять, как действовать. Английское лобби, чрезвычайно сильное при дворе, настаивало на планировании иностранной экспедиции русской армии. Кутузов вежливо возражал. Александр не верил, что истинная причина колебаний убеленного сединами фельдмаршала — боязнь заразить русских дворян вирусом вольнодумства и революций. Всякому, кто знаком с Кутузовым, была известна его природная доброта и забота о солдате. Прекрасно понимал Михаил Илларионович, что русский солдат будет в одиночку добывать победу. Прусский император Фридрих-Вильгельм не пожелает вступить в активные боевые действия, пока не будет уверен в гарантированном поражении Наполеона. Да что там, у России с Пруссией пока и союзного договора даже нет.
— Так и ждут при дворе Фридриха, кого выгодней предать: Александра или Бонапарта, — размышлял вслух государь. — Нет, не дождаться нам другого фронта на западе, не дождаться.
Царь поверил в полководческий дар Кутузова, однако же, вернувшись с театра военных действий в теплые залы Зимнего Дворца, он мечтал на белом коне прокатиться по освобожденным от тирана городам. И пускай рядом едет Кутузов. Он не возражает. Хотя, конечно, червь ревности безжалостно искушал его душу.
Будучи государем выдающегося ума, чрезвычайно проницательным, чувствительным к настроениям при дворе и даже в обществе, Александр понимал: сегодня в России он — человек номер два. И это понимание порой так удручало его, что он вопреки христианской морали начинал ненавидеть славного фельдмаршала. И никакие заслуги и победы не могли в такие моменты спасти императора от испытываемой злости на самый народ России за такую любовь к Кутузову.
— Ростопчин сжег Москву… Ой ли? Сам придумал небылицу, сам в нее и поверил. Силен же француз сказки сочинять. Конечно, Ростопчин — не подарок. Да, бабушка как-то назвала его «сумасшедшим Федькой». Но не настолько же он лишился разума, чтобы дойти до столь ужасного решения без Высочайшего на то соизволения! Да и народ не обмануть: все только и говорят, что Москва стала жертвой разнузданной армии Бонапарта. Определенно не понимаю, как он управляет таким сбродом?
Александр вспомнил сочиненные солдатами куплеты: «Гость незваный к нам явился не во сне, а наяву, и тем изверг веселился, что жег матушку-Москву».