— Кто знает? Возможно, пожалеешь, разочаруешься, будешь с тоской оглядываться назад.
— С тобой — никогда! — с жаром проговорила Дона.
— Может быть, и не пожалеешь. Но что нас ждет? Новое гнездышко, дети, их воспитание… Однажды я снова уплыву один, а ты останешься на берегу. Видишь, моя дорогая Дона: бегство для женщины невозможно, разве что на одну ночь, на один день…
— Пожалуй, ты прав — у женщины нет выхода. Но если снова уплыву с тобой, то останусь навсегда юнгой, одетым в штаны Пьера Бланка, и у тебя не будет хлопот с моей примитивной женской натурой. Мы будем жить в полном согласии, понимая друг друга с полуслова. Ты будешь брать на абордаж корабли и совершать набеги на берег, а я, твой верный юнга, буду ждать тебя с нетерпением, разогрею для тебя ужин и, когда ты вернешься, не буду докучать тебе пустой болтовней.
— И сколько же продлится такая жизнь?
— До тех пор, пока она будет доставлять нам удовольствие.
Дрова в костре прогорели, лишь иногда вспыхивали низкие языки пламени.
— Ты знаешь, какой сегодня день? — спросила Дона.
— Да, середина лета, самый длинный день в году.
— Останемся ночевать здесь, а не на корабле. Такая ночь уже не повторится. Может быть — для других, но не для нас, не здесь, не в этой бухте.
В ожидании ответа она подняла глаза, но не смогла разглядеть выражения его лица — оно было скрыто густой тенью, надвигавшейся со всех сторон по мере того, как угасал костер. Француз легко поднялся на ноги и без лишних слов спустился к лодке, возвратившись с одеялами и подушкой в руках. Одно из одеял он расстелил на земле под деревом, у самой воды.
Прилив кончился, убывающая вода обнажила впадины, заполненные грязью. От легкого ветра зашелестела листва, и снова все стихло. Молчал козодой, спали морские птицы.
— Завтра чуть свет я наведаюсь в Наврон, — сказала Дона. — На восходе солнца, когда ты еще будешь спать.
— Хорошо, — только и сказал он.
— Пока все в доме спят, я вызову Уильяма. Если с детьми все в порядке и во мне нет надобности, я сразу же вернусь в бухту.
— А потом?
— Потом? Не знаю. Решай сам. По-моему, нет ничего бессмысленнее, чем строить планы. Жизнь так часто их опрокидывает, принося лишние разочарования.
— Тогда давай пофантазируем. Ты вернешься и позавтракаешь со мной, а затем мы спустимся на лодке вниз по реке, и ты наконец проявишь себя заправским рыболовом — не то что в прошлый раз.
— У нас будет богатый улов!
— Поживем — увидим.
— А наловив рыбы, мы пойдем купаться. Будем плавать в полуденный зной. Потом поедим и подремлем, лежа на маленьком пляже. С отливом на отмель прилетит кормиться цапля, и ты сможешь дорисовать ее.
— Нет, я нарисую не цаплю, а моего юнгу с «La Mouette».
— И все это повторится завтра, послезавтра, через день. Время замедлит свой бег.
— Да, середина лета — самый длинный день в году, — задумчиво проговорил Француз.
Она проснулась ранним серым утром. Два лебедя, словно привидения, скользили по воде со своим выводком. Пепел от костра был белым, словно пыль. Француз спал. Дона подумала, отчего все мужчины во сне похожи на детей. Складки на лице разглаживаются, исчезают следы забот, и они снова превращаются в мальчуганов, какими были когда-то. Уняв первый озноб, Дона скинула с себя одеяло и встала босыми ногами прямо на золу костра, провожая взглядом исчезающих в тумане лебедей. Быстро закутавшись в накидку, она отправилась вверх по узкой петляющей тропинке, ведущей в Наврон.
Дона вышла из лесу и остановилась на лужайке. В утреннем тумане Навронский замок выглядел торжественно и как-то напряженно. Озираясь, Дона перебежала лужайку, серебряную от росы, и взялась за ручку двери. Дверь была заперта. Обождав немного, Дона обогнула дом и вышла во двор, куда выходило окно комнаты Уильяма. Оно было открыто, но занавеси задернуты.
— Уильям, — позвала Дона. — Уильям, вы здесь?
Не дождавшись ответа, она подобрала с земли небольшой камешек и бросила его в окно. Наконец в окне появился Уильям, уставившийся на свою хозяйку, словно на привидение. Приложив палец к губам, он сразу исчез. Лицо у него было измученное и бледное. «Что-то случилось, — с тревогой подумала Дона. — Может быть, Джеймс болен… А вдруг он собирается сообщить мне, что Джеймс умер!»
Она услышала, как мягко отодвинулся засов входной двери. Уильям приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы она могла проскользнуть в нее.
— Дети? — в ужасе спросила Дона, вцепившись ему в рукав. — Дети? Они больны?
Он отрицательно покачал головой, жестом умоляя ее молчать и поглядывая через плечо на лестницу, ведущую в зал. Дона вошла в дом, тревожно озираясь по сторонам. Внезапно сердце ее дрогнуло — она увидела дорожный плащ, брошенный на стул, хлыст для верховой езды и обычный беспорядок, какой бывает после недавнего приезда. Она заметила также шляпу, валявшуюся на каменном полу, второй хлыст и толстый плед.
— Сэр Гарри приехал, миледи, — шепотом сказал Уильям. — Он прибыл на закате, прискакал из Лондона. И лорд Рокингэм с ним.
Дона ничего не сказала, не отрываясь, она смотрела на дорожный плащ, брошенный на стул. Внезапно сверху раздался пронзительный собачий лай.
Глава 16
Уильям нервно поглядывал на лестницу. Дона, покачав головой, на цыпочках прошла через зал в гостиную. Уильям зажег две свечи и замер перед Доной, ожидая ее решения.
— Что он сказал? — спросила Дона. — Отчего они приехали?
— Думаю, что сэр Гарри соскучился без вас в Лондоне, миледи, — сказал Уильям. — А посоветовал ехать лорд Рокингэм. Его сиятельство встретил в Уайтхолле родственника лорда Годолфина, и тот передал величайшую просьбу лорда к сэру Гарри прибыть в Корнуолл. Вот все, что я мог понять из их беседы за ужином, миледи.
— Да, да, — вслух подумала Дона. — Наверняка это Рокингэм. Гарри слишком вял и ленив, чтобы решиться на приезд без постороннего толчка.
Уильям даже бровью не повел, он стоял перед ней с подсвечником в руках.
— Как же вам удалось убедить сэра Гарри не входить в мою комнату?
Подобие улыбки скользнуло по изможденному лицу Уильяма.
— Чтобы попасть в вашу комнату, миледи, сэру Гарри пришлось бы предварительно убить меня, — безо всякого пафоса произнес он. — Едва только джентльмены спешились, я доложил им, что вы в бреду уже несколько дней и лишь накануне вам удалось задремать. Я сказал сэру Гарри, что его внезапный приезд может в высшей степени пагубно отразиться на состоянии вашего здоровья, поскольку вам показан полный покой.
— И он поверил вашей басне?
— Как ягненок, миледи. Правда, он громко чертыхался и честил меня за то, что я не послал за ним раньше. Мне пришлось сослаться на строжайший запрет вашей светлости ставить его в известность. Потом к сэру Гарри подбежали мисс Генриетта и мистер Джеймс, наперебой рассказывая ему ту же историю. Тут подоспела и Пруэ. С необычайно удрученным лицом и скорбью в голосе она доложила, что ваше сиятельство даже не разрешили ей поухаживать за вами. Поиграв с детьми и отужинав, сэр Гарри и лорд Рокингэм удалились почивать. Сэр Гарри в голубой комнате, миледи.
Дона грустно улыбнулась и положила ладонь на его руку.
— Верная душа, — сказала она, — ведь и вы не сомкнули глаз в ожидании утра. Предположим, я бы не вернулась, что тогда?
— Без сомнения, я бы склонился к тому или иному решению, миледи. Хотя задача была не из простых.
— А что лорд Рокингэм? Как он отнесся к последним событиям?
— Его сиятельство выглядел явно разочарованным, узнав о невозможности видеть вас. Впрочем, говорил он мало. Его заинтриговали слова Пруэ о том, что никто, кроме меня, не допускался к вам во время болезни. Его сиятельство с таким острым любопытством взглянул на меня, будто у него заново открылись на все глаза.
— Весьма похоже на него, Уильям. У лорда Рокингэма необычный склад ума. Он просто создан для того, чтобы вынюхивать чужие секреты, у него даже нос вытянутый, как у терьера.
— Не смею возражать, миледи.
— Странно, Уильям. Какая-то фатальность лежит в составлении планов. Мы с вашим господином хотели позавтракать вдвоем в бухте, поудить рыбу и поплавать, а потом снова устроить ужин под открытым небом. И вот — все кончено, все перечеркнуто одним махом.
— Ненадолго, миледи.
— Теперь ничего не известно. В любом случае, нужно сообщить на «La Mouette», что с первым приливом она должна покинуть бухту.
— Разумнее дождаться сумерек, миледи.
— Последнее слово остается за вашим господином. Ах, Уильям!
— Да, миледи?
Она горестно покачала головой и съежилась, сидя на стуле. Лишь глаза выдавали то, что никогда не произнесли бы уста. Неожиданно Уильям склонился и похлопал ее по плечу, будто она была Генриетта.
— Понимаю, миледи, — сочувственно произнес он, вытянув губы. — Все образуется. Вы снова будете вместе.
Страшная усталость навалилась на Дону. Крушение надежд, участливый и, тем не менее, нелепый жест Уильяма, похлопавшего ее по плечу, — все это вывело ее из равновесия. Дона почувствовала, как слезы градом покатились у нее по щекам, и она не могла унять их, как ни старалась.
— Простите меня, Уильям, — всхлипывала Дона.
— Миледи!
— Глупая, непростительная слабость — и ничего больше. Но мы были так счастливы!
— Ничего другого я и не ожидал, миледи.
— А ведь такое происходит не часто, не правда ли?
— Раз в миллион лет, миледи.
— Все. Больше не будет слез. Как бы ни сложилось дальше, но того, что было, у нас никто не отнимет. Мне по-настоящему удалось ощутить полноту жизни. А это уже немало. Сейчас, Уильям, я поднимусь в свою комнату и лягу в постель. Утром вы принесете мне завтрак, а когда я почувствую себя достаточно подготовленной к нелегкому испытанию — пригласите сэра Гарри. Постараюсь выяснить, надолго ли он пожаловал.
— Очень хорошо, миледи.
— И необходимо найти способ предупредить вашего господина.
— Предоставьте это мне, миледи.