— Прошлась до реки: там так тихо и прохладно.
— В самом деле, миледи?
— Представьте, я и не знала, что там есть бухта. Чудесное место, словно в сказке. Отличное укрытие для беглецов вроде меня.
— Вполне вероятно, миледи.
— А как лорд Годолфин? Вы видели его?
— Нет, миледи, его светлости не было дома. Я передал слуге ваши цветы и письмо для его госпожи.
— Спасибо, Уильям.
Она принялась рассеянно расставлять в вазе ветви сирени, затем, словно спохватившись, сказала:
— Ах да, Уильям, пока не забыла. Завтра я устраиваю небольшой званый ужин. Довольно поздно — в десять часов.
— Очень хорошо, миледи. Сколько будет приглашенных?
— Нас будет двое, Уильям: я и еще один джентльмен.
— Понятно, миледи.
— Уильям, вы умеете готовить?
— Я кое-что смыслю в этом искусстве.
— Тогда отошлите слуг спать и сами приготовьте нам ужин.
— Согласен, миледи.
— И… нет необходимости сообщать кому-либо об этом, не так ли, Уильям? — с любопытством спросила Дона.
— Ни малейшей, миледи, — ответил он в тон.
— Откроюсь вам, Уильям: я собираюсь преступить закон.
— Похоже на то, миледи.
— Наверно, вы возмущены до глубины души.
— Нисколько, миледи.
— Почему — нет, Уильям?
— Что бы ни делали вы или мой прежний господин, это не может меня возмутить.
Тут Дона не выдержала и, стиснув руки, расхохоталась.
— Ах, Уильям, мой серьезный Уильям! Вы же поняли все с самого начала, но как, не откроете ли секрет?
— Вначале меня насторожила ваша прогулка. А окончательно вас выдало выражение вашего лица, когда вы вошли в комнату. Оно было — надеюсь, вы не обидитесь — чрезвычайно оживленным. А так как вы возвращались от реки, то я, сложив два и два, получил ответ: свершилось. Они наконец встретились.
— Отчего «наконец», Уильям?
— По натуре я фаталист, миледи. Я всегда знал, что ваше знакомство неизбежно состоится.
— Несмотря на то, что я почтенная замужняя дама с двумя детьми, а ваш господин — Француз, пират и объявлен вне закона?
— Несмотря ни на что, миледи.
— Это преступно, Уильям. Я иду против интересов моей страны. Меня могут посадить в тюрьму.
— Еще бы, миледи.
Он уже не прятал улыбку, напряжение не сковывало его лица. Дона поняла, что отныне он станет ей другом, союзником, которому можно довериться до конца.
— Вы одобряете занятие своего господина, Уильям? — спросила она.
— Одобрять или не одобрять — эти слова не из моего словаря, миледи. Моему господину нравится быть пиратом, и этим все сказано. Корабль — его королевство. Он приходит и уходит, когда хочет: ни один человек на свете не вправе указывать ему. Он сам себе закон.
— А разве нельзя обрести свободу, не преступая закон?
— Мой господин полагает, что нет. В нашем мире те, кто живет обыденной жизнью, попадают в рабство привычек, обычаев, правил этого мира, которые убивают инициативу, непосредственность существования, — так считает он. Человек становится спицей в колесе, частичкой целого механизма. Пират, бунтовщик и отщепенец ускользает от мира. Для него не существует пут, его не связывают принципы, возведенные людьми.
— Проще говоря, у него остается время быть самим собой, — уточнила Дона.
— Да, миледи.
— А то, что пират своим ремеслом причиняет вред, не смущает его?
— Он грабит тех, кто может себе позволить быть ограбленным. И раздает много из того, что отнимает: в Бретани не переводится беднота. Нет, моральная сторона вопроса не угнетает его.
— Он не женат, я не ошиблась?
— Нет, миледи. Брак не уживается с пиратством.
— А если жена тоже любит море?
— Женщины подчиняются законам природы, миледи, они имеют обыкновение производить на свет детей.
— О Уильям! Как верно сказано!
— Родив ребенка, женщина хочет иметь домашний очаг, ей надоедает скитаться. И мужчина встает перед выбором: либо остаться дома связанным по рукам и ногам, либо уйти и быть несчастным. В любом случае он пропал. Нет, чтобы обрести настоящую свободу, мужчина должен оставаться один.
— В этом и заключается философия вашего господина?
— Отчасти, миледи.
— Жаль, что я не мужчина, Уильям, — вздохнула Дона.
— Почему, миледи?
— Я бы тоже нашла свой корабль и постаралась бы жить по собственным законам.
Сверху донесся плач, сменившийся отчаянным воплем. Усмехнувшись, Дона покачала головой.
— Ваш господин прав, Уильям. Все мы пленники в этом мире, а матери — особенно. Свободны одни пираты, — сказала она и пошла наверх, чтобы утешить детей и вытереть им слезы.
Ночью Дона долго ворочалась в постели. Она достала из стола том Ронсара, но читать не могла. Она думала о нем: как странно, он здесь лежал, голова его покоилась на ее подушке, в руках он держал эту книгу. Она явственно представила себе, как, почитав, он откладывает книгу, поворачивается на бок и засыпает. В таинственной тихой бухте волны плещут о борт его шхуны. Спит ли он сейчас в своей холодной каюте? Или так же, как она, лежит на спине, закинув руки за голову, и глядит широко открытыми глазами в темноту.
Утром ее встревожила погода: дул сильный восточный ветер, небо было пронзительно ясным. «Как-то там корабль в бухте? Прочно ли стоит на якоре, надежно ли спрятан среди деревьев? — подумала она. — Впрочем, не стоит беспокоиться: ему не страшен сильный ветер, нагоняющий огромные потоки воды».
Она вспомнила о предстоящем вечере, условленном ужине, ощутив приятное возбуждение. День казался прелюдией к вечерней встрече. Она срезала в саду свежие цветы, хотя те, что стояли в доме, еще не увяли. Когда чувства взбудоражены, ничто так не успокаивает, как цветы. Как приятно срезать их, укладывать в корзину, а затем расставлять в вазе один цветок за другим.
Уильям с невозмутимым видом чистил в столовой серебро.
— Воздадим должное Наврону, Уильям, — предложила Дона. — Давайте вытащим на свет божий все серебро и зажжем свечи. Я остановила свой выбор на обеденном сервизе с розовым ободком, том, что предназначен для банкетов.
Приготовления забавляли и волновали ее. Она сама достала сервиз, перемыла все пыльные тарелки, устроила в центре стола украшение из бутонов свежесрезанных роз. Вдвоем они спустились в погреб и при свете свечи долго копались среди затянутых паутиной бутылок. Наконец, Уильям нашел любимое вино своего хозяина, которое, по счастью, оказалось в погребе. Они перешептывались, и Дона чувствовала себя нашкодившим ребенком, который спрятался от родителей и тайно от них беззвучно смеется.
— Что мы приготовим поесть? — спросила Дона, но он покачал головой, давая понять, что это его дело.
— Не волнуйтесь, миледи, отдыхайте. Я не обману ваших ожиданий.
Наконец миновал жаркий полдень. Время тянулось утомительно долго. Днем пили с детьми чай под тутовым деревом, ближе к вечеру снова сели за стол. Пришло время укладывать детей спать. На закате ветер затих, в небе засверкали первые звезды. Дом погрузился в тишину. Слуги, предупрежденные о том, что их госпожа устала и легла спать, разошлись по своим комнатам, лишний раз поздравив себя с необременительной службой. Где-то в своей комнате Уильям колдовал над ужином. Дона больше не приставала к нему с расспросами.
Она задумчиво стояла перед гардеробом в своей комнате, перебирая платья, пока не остановила свой выбор на кремовом. Она любила надевать это платье и знала, что оно ей к лицу. К платью Дона подобрала рубиновые серьги и рубиновую подвеску на шею, доставшиеся ей в наследство от матери Гарри. «Вряд ли он отметит все мои ухищрения, — с иронией подумала Дона. — Такому человеку, как он, безразличны женщины вкупе с их одеждой и украшениями». Тем не менее, она придирчиво осмотрела себя, подкрутила локоны, стараясь приладить их за ушами. Часы на башне пробили десять. Отбросив гребень, Дона спустилась по лестнице в столовую. На миг ее ослепил свет множества свечей, усиленный светом, отраженным в сверкающем серебре, которое было расставлено на длинном столе. Уильям стоял поодаль, разбирая посуду на буфете. Дона подошла на цыпочках и заглянула ему через плечо.
— Ах, Уильям, теперь я понимаю, зачем вы ездили в Хелфорд сегодня днем и почему вернулись с корзиной.
На буфете лежал огромный краб, разделанный и приготовленный по французскому рецепту, гарниром к нему была молодая картошка, салат, сдобренный чесночным соусом, и свежая редиска. На столе стояли блюдо с узкими тонкими вафлями, украшенными кремом, и вазочка с лесной земляникой.
— Уильям, вы — гений! — в порыве воскликнула Дона.
В ответ он поклонился, довольно улыбаясь:
— Рад, что угодил вам, миледи.
— Как я выгляжу? Что скажет обо мне ваш господин? — кокетливо спросила Дона, поворачиваясь на каблучках.
— Вида-то он не подаст, миледи, — хитро улыбнулся Уильям, — но маловероятно, что вы оставите его равнодушным.
— Благодарю, Уильям, — учтиво сказала Дона и выпорхнула в гостиную ждать гостя. Для пущей безопасности Уильям задернул шторы, но Дона распахнула их, впуская в комнату летний ночной воздух, и почти сразу же увидела высокую фигуру Француза, неслышной тенью приближавшегося к дому.
Предвидя, что она станет разыгрывать светскую даму, он оделся как на королевский прием. Дона это сразу оценила. Лунный свет подчеркивал белизну его чулок, сверкал на серебряных пряжках туфель. На нем был длиннополый камзол темно-вишневого цвета и такой же шарф, только более глубокого оттенка. Ворот и манжеты украшали кружева. Дона подала ему руку, над которой он галантно склонился, чуть щекотнув губами. Выпрямившись, он с улыбкой глянул на обладательницу прелестной ручки. Дона вдруг смутилась.
— Ужин ждет нас, — проговорила она и повела гостя в столовую, где их ожидал Уильям. Гость запнулся на пороге, с удивлением взирая на пламя свечей, сияние серебра и матовый блеск фарфора, затем насмешливо улыбнулся, что, впрочем, не удивило Дону.
— Чистое безумие выставлять перед пиратом такое богатство, — с расстановкой проговорил он. — А вы как считаете?