{221}. Более того, как отмечает хронист, многие египтяне верили в то, что Бонапарт является махди{222} и «только его европейская одежда не давала поверить в это. Но если же он появлялся в восточной одежде, то, по словам ат-Турка, люди верили ему»{223}.
Кажется немного странным, что в стране, где к оккупантам относились с такой неприязнью, о чем писал и сам ат-Турк, люди могли бы воспринимать Бонапарта, иноземца, да еще и немусульманина, несмотря на его заверения в преданности исламу, как махди. Объяснение мы находим у аль-Джабарти, который в комментарии к одной из прокламаций, изданной Наполеоном, с возмущением пишет: «Я обязательно хочу привести основную часть этого послания, написанного от имени главнокомандующего, поскольку в нем содержатся обман, слабоумная ложь и наглые притязания на пророчество и появление махди»{224}. В самой же прокламации говорилось следующее: «Знайте также, что я могу открыть то, что таится в сердце каждого из вас, потому что, как только я взгляну на человека, я проникаю в его душу и познаю то, что в ней сокрыто, хотя бы я ни словом не обменялся с ним. Однако придет время, настанет день - и вы убедитесь воочию, что все сделанное и учрежденное мною есть предначертания бога, которые неминуемо осуществляются. Как ни старайся человек - он не может уйти от своей судьбы или воспрепятствовать исполнению предначертаний божьих, которые всевышний осуществляет моими руками. Хвала и честь тем, кто, поспешив объединиться со мной, проявит усердие вместе с благонамеренностью и чистосердечием души»{225}.
Таким образом, именно сам Бонапарт и заявил о своей богоугодной миссии, вполне в духе той религиозной политики, что он проводил в Египте.
В обеих редакциях текста ат-Турка деятельности Бонапарта уделяется много внимания. Хронист дает довольно подробное описание событий, происходивших во Франции после возвращения того на родину, его прихода к власти и дальнейших действий как первого консула{226}. Причем в его изображении Бонапарт выступает героем, вокруг которого сплотился народ, дабы поддержать в борьбе против Директории, боявшейся Бонапарта и мечтавшей о его смерти. Ат-Турк описывает дальнейшие кампании генерала, причем подчеркивает его блистательные победы и великодушие, говорит об открытии школ и, что особенно интересно, церквей, о заключении мира с папой римским, которому Бонапарт вернул власть. Более того, «он [Бонапарт] объявил о своей вере в Иисуса Христа и провозгласил перед всеми народами открыто эту истинную религию»{227}. Примечательно, что ат-Турк никак не комментирует этот поступок, хотя еще недавно Бонапарт заверял египтян в своей приверженности исламу.
Сведений о генерале Жан-Батисте Клебере, сменившем Бонапарта на посту главнокомандующего, в обеих хрониках дается меньше. Аль-Джабарти сообщает лишь, что «Клебер оказался не столь радушным и веселым человеком, как Бонапарт»{228}. Действительно, далее хронист дает описание приема шейхов Клебером после второго Каирского восстания. Главнокомандующий был весьма резок, приказал уплатить шейхам большую контрибуцию и часть из них оставил в своем доме в качестве заложников{229}.
Никула ат-Турк отмечает храбрость Клебера в боях на территории Египта и Сирии еще до отъезда Бонапарта: «Говорят, что отважный генерал Клебер поразил одного человека, разрубив пополам одним ударом сабли»{230}. После вступления в полномочия главнокомандующего, Клебер, по свидетельству ат-Турка, ознакомился со всеми инструкциями, которые ему оставил предшественник. «В правление этого генерала бунтарские настроения притихли. Он старался добиться спокойствия и мира, прекратить стычки среди людей. Он имел склонность к роскоши и представлениям - утром и вечером перед его домом играли музыкальные инструменты. Он мало появлялся [на публике], его боялись. Новый главнокомандующий не стал менять порядок управления в Египте, заведенный Бонапартом»{231}. По свидетельству хрониста, Клебер был «офицером чести, очень компетентным в военном деле»{232}.
После смерти Клебера пост главнокомандующего занял Жак Мену. Как сообщает аль-Джабарти, «было известно, что он принял ислам, стал именоваться Абдаллахом и женился на мусульманке»{233}. По словам ат-Турка, армия его за это обращение ненавидела, причем в его искренность не верили ни солдаты, ни египтяне{234}. Хронист показывает хорошую осведомленность о жизни главнокомандующего: «Генерал Мену был высокопоставленным лицом при дворе Людовика XVI. После убийства короля республиканцами, принял их политические взгляды. Когда французы пришли в Египет и укрепились там, Бонапарт сделал его губернатором Рашида [в европейской традиции - Розетты]. Здесь он оставался долгое время, женился на мусульманке из благородной семьи, сам принял ислам и взял имя Абдаллах. Мену был немолодого возраста, хитер и коварен. Когда он стал главнокомандующим французской армии, то сделал множество изменений в системе управления и в чинах. Он создал партию своих сторонников среди французов и ослабил партию его предшественников. Это разделило французов. Затем Мену осуществил множество изменений. Первым делом он закрыл мечеть аль-Азхар, собрав по этому случаю диван, где объявил, что аль-Азхар превратился из места, где обучают наукам, религии и законам, в место, где созревают заговоры и замышляются мятежи»{235}.
У аль-Джабарти также описывается эпизод с закрытием аль- Азхара, однако хронист упоминает, что сами шейхи настояли на закрытии мечети из-за опасения, что в нее могут проникнуть враги и расправиться с проживавшими там мусульманами: «Французский главнокомандующий разрешил запереть ворота аль-Азхара, так как это совпадало с его тайными целями»{236}.
Военная деятельность главнокомандующего в глазах хронистов отличалась излишней самоуверенностью и даже упрямством: оба автора описывают эпизоды, когда Мену не слушал советов других генералов, из-за чего французская армия терпела поражения{237}. Так, по свидетельству ат-Турка, умирающий генерал Ланюс обратился к Мену: «О генерал, ты нас бросил в океан погибели из-за своих ошибочных взглядов, своей гордыни. Никогда еще человек, подобный тебе, не был главой французской армии и ее командиром в боях. Тебе нужно быть руководителем на кухне республики! Если бы ты дал армии следовать тем планам, которые были у нее до тебя, англичане бы не завладели частью территории Египта и не укрепились бы там. Это - результат твоей надменности и упорства»{238}.
Однако сам ат-Турк в конце повествования оправдывает Мену, который с отрядом не соглашался сдавать Александрию, в то время, когда армия османов и англичан уже овладела остальными территориями Египта: «Он себя прославил тем, что отдал Александрию только после грозных боев и страшного голода, поскольку он следовал законам республики и инструкциям своего государства»{239}.
Таким образом, Мену был для обоих хронистов наименее приятной фигурой из всех главнокомандующих французской армии в Египте. Вряд ли этому стоит удивляться - период его командования был самым тяжелым с точки зрения отношений оккупантов и местного населения, поскольку в основе его политики лежало не заигрывание с египтянами, а их устрашение.
Итак, во время французской оккупации жители Египта столкнулись с людьми другой цивилизации, которые вели иной образ жизни, по-другому выглядели, воевали и принесли с собой важные новшества - печатный станок, оборудованные научные лаборатории и библиотеки, показав научные и технические достижения, о которых египтяне даже не подозревали. Хроники позволяют нам проследить отношение к чужеземцам различных социальных, религиозных и этнических групп населения Египта и их взаимоотношения.
Оккупационные власти находили поддержку в основном среди некоренного или немусульманского населения, в частности коптов, греков и сирийцев-христиан, поскольку те видели в сотрудничестве с новыми правителями страны способ достигнуть равноправия с мусульманами и выйти из обычной для них системы запретов и религиозного неравенства. Маргинальные слои населения также относились благосклонно к оккупантам - но только в периоды, когда французы пытались задобрить жителей Египта (например, во время праздников). Однако во время восстаний проявлялось истинное отношение населения к оккупантам, ведь большей частью египтян, которую составляли последователи ислама, вне зависимости от социального положения, французы воспринимались прежде всего как иноверцы и завоеватели, обладающие большой военной мощью. Образованная часть общества, представленная улама, понимала необходимость сотрудничества с завоевателями и могла оценить их впечатляющие научные и технические достижения, однако и в их среде религиозный фактор по отношению к французам являлся определяющим.
Демагогичность политики французов, заявлявших об уважении к исламу и необходимости привлечения местных жителей к управлению страной, была очевидна египтянам. Шокирующее поведение завоевателей, так мало вязавшееся с их лозунгами, вызывало неприятие у большей части жителей страны. Сами оккупанты пытались расположить к себе египтян, однако, не всегда понимая местные реалии, зачастую нарушали заведенные традиции ближневосточного общества, настраивая против себя мусульман еще больше. Именно поэтому политика оккупантов в Египте могла быть подкреплена только военной мощью.