Несмотря на то что генерал Клебер также понимал значимость Египта для Франции, о чем писал Директории 16 вандемьера VIII года (7 октября 1799 г.){455}, он в том же послании сообщал об испытываемых армией тяготах, об усталости подчиненных, о болезнях, связанных с неблагоприятным климатом, и о неприятии завоевателей местным населением: «Люди взволнованы и, несмотря на все то, что мы могли бы сделать для страны, они в нас видят только врагов своей собственности». Также генерал заявлял, что Османская империя не смирится с потерей своих владений и будет сражаться за их возвращение.
Ж.-Б. Пуссьельг, управляющий финансами Восточной армии, в письме Директории от 1 вандемьера VIII года (22 сентября 1799 г.) отмечает, что образ Египта как богатой страны был ранее создан путешественниками по Востоку и французскими шпионами в Египте, однако объявляет их сведения преувеличенными и недостоверными{456}. В подробном расчете финансовых доходов от Египта Пуссьельг выделяет множество факторов, которые затрудняют получение прибыли, в том числе - нежелание местного населения оплачивать дорогую военную кампанию французов: «Серебро христиан почти израсходовано; а у турок [мусульман] мы не можем его истребовать, поскольку это вызовет мятеж... Турки... скорее позволят взять себя под стражу или избить, а некоторые - даже отрубить себе голову, чем отдадут свои богатства»{457}. Красочно описывается и то, как местные жители бегут от отрядов французов, пришедших за сбором денег. Иными словами, ни о каком доброжелательном отношении местного населения к завоевателям и тем более добровольной финансовой помощи им, как это описывалось в Courrier de l’Égypte, речи не шло. Отмечая усталость и истощение солдат, их болезни, вызванные климатом и тяготами пути, Пуссьельг подчеркивает, что обстоятельства сложились для французов не лучшим образом, хотя в целом Египет - прекрасная страна{458}.
Многие участники экспедиции, как военные, так и ученые, на заре экспедиции также были полны энтузиазма и увлечены идеей тех преимуществ, что получит Франция от завоевания Египта. Хотя, находясь в Италии, солдаты не знали еще, куда направятся, тем не менее, по свидетельству генерала Ш. Морана, уже тогда в армии царило приподнятое настроение: «Цель нашей экспедиции еще была скрыта покровом тайны, но любовь к переменам и необычным предприятиям вызывала у всех шумное оживление»{459}. По его же словам, после известия о том, что солдаты отправляются на Восток, генерал Л. Дезе собрал в библиотеке «все книги и брошюры о Египте, Сирии и Персии»{460}. Сам Моран отмечает, что план экспедиции казался «несбыточным, тем, кто знал, что для того, чтобы прибыть в Индию по земле, нужно пересечь необъятные жаркие, бесплодные страны, населенные свирепыми людьми»{461}. Однако, как следует из большинства писем и дневников, подобный образ Востока рисовали себе лишь немногие, основная же масса людей либо вообще не представляла, куда направляется, либо находилась под очарованием образа потенциальной богатой колонии и пропаганды Бонапарта. Так, во фразе интенданта Жобера, писавшего из Александрии своему брату, отчетливо слышен отголосок книг Савари и Вольнея: «Вот такова эта страна, столь богатая изнутри, и которая под управлением просвещенного правительства сможет увидеть возрожденными века Александра и Птолемеев»{462}. Некто Ле Пер сообщает жене из Александрии, что после пересечения Нила и вступления в Дельту, французы найдут там край, «богатый сельскохозяйственными культурами и изобилующий всеми видами продовольствия»{463}. Некто Буае пишет своим родителям уже из Каира: «Несмотря на все ужасы и беды, которые мы здесь переносим, несчастья, которые терпит армия, я признаю, тем не менее, что это - наиболее подходящая страна, способная стать для Франции колонией, приносящей неисчислимые выгоды, для чего, однако, нужны время и люди. Я догадываюсь, что не солдаты основывают колонии - не наши уж точно»{464}. Тот же Жобер оптимистично ссылается на опыт Александра Македонского: «Завоевание увеличивает количество ресурсов, но большую часть таковых извлечь удается некоторое время спустя. Александр все сделал за один год»{465}. Архитектор Норри видел в Египте огромный потенциал, отмечая, что страна богата колониальными товарами, станет «источником богатства для Франции и Италии» и сможет заменить Антильские острова{466}.
Однако во время похода по стране, испытывая тяготы пути в непривычном климате и трудности пребывания в чуждой культурной среде, участники экспедиции все более переполнялись чувствами разочарования в Египте. Письма и дневники солдат Восточной армии исполнены жалоб на тяжесть пребывания здесь и пожеланий скорее вернуться домой. Невзгоды экспедиции в большинстве случаев перевешивали осознание важности покорения Востока. Так, адъютант генерала Бертье Ле Тюрк пишет отцу: «Я не скрываю, что для меня, уже бывалого солдата, большая честь совершить путешествие столь важное и поучительное, но, зная теперь, что из себя представляет страна, и зная обо всех лишениях, что мы здесь терпим, я не уверен, что, если бы пришлось отправиться вновь в подобное путешествие, я бы принял в нем участие»{467}.
Таким образом, позитивный изначально настрой части участников похода по мере продвижения по Египту сменялся пессимизмом. Шок от столкновения с египетской действительностью оказался весьма болезненным для завоевателей. В письме к дяде офицер Лакюе пишет: «Египет совсем не похож на то, о чем говорили наши писатели. Его почва плодородна, но ее не так много. Сама природа велит возделывать эту землю, которая, однако, пуста и практически не обработана»{468}. Ученый Ж. Проспер прямо указывает на то, какое негодование вызывало «беспомощное состояние, в котором оказалась масса молодых людей, которых оторвали от родины, от родителей и друзей и которым пообещали чудеса в решете»{469}. Зоолог Жоффруа Сент-Илер также сообщает о полном несоответствии образа Востока, представленного в книге Савари, и увиденной реальности: «Как же были разочарованы те, кто ожидал найти здесь радости столицы Франции! Они судили по сочинению Савари, изобразившего Египет чарующим раем, а обнаружили, что во всем был прав Вольней»{470}. Неизвестный, в одном из писем, перехваченном англичанами, отмечает: «Савари обманул нас. Здесь не та прекрасная страна, где дует ветерок, не та благоухающая роса, которую вдыхают по утрам. Это страна нищеты»{471}. Те же мысли встречаются в письме участника экспедиции Гире{472}. Капитан Рози в письме своему другу Гриве высказывается максимально откровенно: «Мы находимся в стране, которая никому до смерти не нравится. Если бы армия знала это до отправления из Франции, никто бы из нас не сел на корабль, и предпочел бы миллион раз смерть, чем невзгоды, выпавшие на нашу долю. Всюду нас окружают враги: сзади, спереди и с флангов. Прямо как в Вандее!»{473} Бригадный генерал Ф. Э. Дама также упоминает о Вандее, считая, однако, войну в Египте еще более разрушительной{474}.
Египет оказался для участников экспедиции миром, не похожим как на привычный им, так и на тот, который они рисовали в своем воображении. Эту разницу хорошо показал Моран в письме другу: «Египет - страна, о которой невозможно получить представление, не увидев ее и не пройдя насквозь, поскольку здесь нет ничего общего с Европой. Жители, население, обычаи и нравы, почва, воздух, раскаленный от жары и пронизанный светом, - все нам чуждо. Наконец, мы не находим в этой стране ни одного из привычных для нас чувств. Самый удачливый путешественник и самый лучший писатель не способны передать европейцу то, что они увидели и испытали здесь»{475}. Моран отмечает, что изумление солдат от увиденного было столь велико и столь диссонировало с сочинением Савари, что они буквально стали проклинать последнего. О радикальном отличии Египта от Европы говорит и некто Пистр в письме родственнику: «После поверхностного очерка о Египте, что я тебе написал, ты можешь себе представить, что армия крайне недовольна этой экспедицией в страну, где нравы, пища и жара не имеют ничего общего с нашим образом жизни в Европе»{476}. Художник Виван Денон также пишет про резкое, бросающееся в глаза различие Востока и Европы, вспоминая описание Вольнеем первых впечатлений от страны и разделяя их, и отмечает, что «в этом протяженном городе [Александрии], столь меланхоличном, о Европе и ее оживлении мне напоминали только воробьи»{477}. Генерал Моран подчеркивает, что подобной кампании у французов еще не было: «Никогда, мой друг, я не смог бы вам описать более ужасной страны из всех тех, что мы завоевывали. Никогда я не мог бы вам передать, как мы страдали с первых же мгновений после высадки здесь»{478}