.
Климат и природа Египта, связанные с ними трудности переходов, красочно описываются почти во всех дневниках и письмах: «Наш путь был очень труден, под знойным небом, через пески и бесплодные пустыни, зачастую без воды и хлеба»{479}; «Облик страны, которую мы пересекаем, ужасен: это равнина с песками, без травы и кустарников...»{480}; «Чрезмерная жара вызывает обильное потоотделение и невыносимую жажду...»{481}; «Кампания, которую мы только что провели, без сомнения, самая мучительная из всех, которые когда- либо совершали французы - наши переходы через пустыни под огненным небом, через обжигающие пески, по пять дней без воды, по пятнадцать без хлеба, по три месяца без вина, без остановок на бивуак»{482}.
Ко всему прочему, солдаты зачастую питались одними лишь арбузами и вынуждены были пить воду из Нила, не могли купить себе еды, так как им подолгу не платили жалование. Как сообщает в одном из писем портной Бернуае, Бонапарт просил солдат перетерпеть трудности пути до Каира, потому как там они получат много хлеба. На это солдаты, по словам портного, вполне могли бы ему ответить: «Совсем не обязательно было отправлять нас в Африку искать того, чего и в Европе имеется в изобилии»{483}. Родные просторы Европы казались французам намного плодороднее. Неизвестный в послании своей возлюбленной пишет: «Эта страна, столь восхваляемая, не заслуживает своей репутации. Самое дикое и глухое место во Франции намного лучше»{484}.
Кроме того, участники экспедиции страдали от блох, москитов и скорпионов{485}. Неоднократно в их корреспонденции и дневниках встречаются описания такого необычного для французов явления, как мираж{486}. Постоянно в письмах и дневниках упоминаются вызванные климатом глазные болезни{487}. Конечно, солдаты описывают благодатную природу Дельты, особенно область Рашида (Розетты), но, в целом, климат Египта оказался для участников экспедиции крайне тяжелым. В дневниках и письмах встречается множество упоминаний о самоубийствах солдат, не выдержавших трудностей кампании{488}.
Разумеется, все эти тяготы и разочарования не могли не вызвать у участников похода ненависть к столь негостеприимной земле и острое желание вернуться домой. Египет в письмах и дневниках характеризуется как «проклятая» страна{489}, отмечается, что даже генералы мечтают уехать отсюда{490}. Недовольство испытывали не только солдаты, но и ученые. Так, зоолог Жоффруа Сент-Илер пишет другу: «Я никогда так страстно не желал вернуться к моим друзьям, как сейчас... До сих пор я старался бодриться даже через силу, хотя все вокруг предались отчаянию... Египет для меня невыносим»{491}. Стремление вернуться на родину звучит лейтмотивом в большинстве писем и дневников на протяжении всей кампании. Как видно из сочинения Догеро, солдаты с нетерпением ждали этого и во время Сирийской кампании{492}, и, особенно, после заключения эль- Аришского соглашения{493}, и в период командования Мену{494}. Даже в дневнике неизвестного драгуна 14-го полка, который был настроен очень патриотично, прослеживается разочарование как в Египте, так и в самой кампании по завоеванию страны. В начале похода он утверждал, что «Египет станет французским, несмотря на все усилия англичан помешать этому, и я без труда привыкаю к идее обитания в этой стране, столь далекой от нашей дорогой родины»{495} и осуждал тех офицеров, кто, несмотря на прекрасное самочувствие, требовали отъезда во Францию: «Поведение этих военных презренно. Я не понимаю, как можно отважиться покинуть свой пост в подобных условиях»{496}. После отъезда Бонапарта из Египта драгун уже сообщает о плачевном состоянии и в том числе моральном разложении армии, покинутой главнокомандующим{497}, а в конце кампании в феврале 1801 г. вообще с горечью восклицает: «Кажется, будто Республика нас позабыла в этих далеких краях», «я не могу оставить надежду вернуться в свою страну»{498}.
На страницах писем и дневников зачастую встречаются обвинения в адрес правительства и военного командования в том, что солдат втянули в эту авантюру. Портной Бернуае сообщает возлюбленной: «Боюсь, описывая тебе подробности событий этого проклятого путешествия, подвергнуть слишком большому испытанию твою чувствительность. Я увидел, правда, слишком поздно, что нас принесли в жертву ради исполнения ребяческих мечтаний нескольких взбалмошных персон, удовлетворяющих собственные непомерные амбиции»{499}.
Не только непривычный климат и природа создавали трудности французам - не меньшим испытанием для них стало отношение местного населения. Уже упомянутый выше Пистр пишет: «Я задаю вопрос самому себе, как правительство Франции пошло на подобное предприятие и подвергло опасности армию в сорок тысяч человек, отправив ее подчинять столь свирепых и столь темных людей»{500}.
Несмотря на заверения наполеоновской пропаганды на страницах Courrier de l'Égypte в преданности и благодарности местного населения французам, источники личного происхождения показывают иную картину. С первых дней вторжения оккупанты столкнулись с противодействием египтян. Неизвестный пишет своей возлюбленной: «Мы встречаем везде сильное сопротивление и еще большее предательство. Для француза в одиночку невозможно пройти через населенный пункт расстояние даже в один мушкетный выстрел, не рискуя быть убитым или стать жертвой ужасающей страсти, которая распространена в этой стране, особенно среди мамлюков и арабов- бедуинов»{501}. Контр-адмирал Перре также сообщает другу о подстерегающей везде французов опасности: «Я тебя уверяю, если б эти люди [крестьяне] умели стрелять, мы бы уже были убиты»{502}. Капитан Ге в письме родителям пишет об упорстве сопротивления местного населения: «Представьте себе, что нам пришлось сражаться с варварами, которые не знают правил войны и, как следствие, используют всю возможную жестокость против несчастных французов, оказавшихся в их руках: одним они отрезают уши, другим носы, третьим - головы и делают другие вещи, о многих из которых я помню и холодею при мысли о них»{503}.
Не только стычки с племенами бедуинов и с мамлюками досаждали французам, но и враждебное отношение жителей городов и деревень. Догеро в своем дневнике отмечает, что крестьяне не хотели давать французам ни воду, ни еду даже за деньги: «Мы не смогли испить воды из болотца, находившегося неподалеку от деревни и имевшего трупный запах. Местные жители не хотели даже за золото нас туда отвести. Они нам казались настолько подозрительными, что мы даже направили пушки на их жилища, чтобы их припугнуть»{504}; «Там, как и в других деревнях, которые мы проходили, мы могли достать пропитание только угрозой кары и за деньги. Но население пренебрегало нашими деньгами... они были злобными и убивали французов, если те шли поодиночке»{505}. Часто в дневниках упоминается о массовом бегстве крестьян, с семьями, скотом и продовольствием при приближении французских войск, о чем писал Пуссьельг в отчете Директории{506}.
Немусульманское население относилось к французам в целом более доброжелательно и сотрудничало с ними активнее. Впрочем, и мусульманам приходилось так или иначе взаимодействовать с завоевателями, потому как они прекрасно знали, что сопротивление чревато расправой: в своих прокламациях Бонапарт прямо предупреждал об этом. Первая же прокламация содержала следующие слова: «Да будут дважды благословлены те жители Египта, которые перейдут на нашу сторону, - их положение улучшится, и они повысятся в чинах. Да будут благословлены также те, кто останутся у себя дома и не присоединятся ни к одной из воюющих сторон. Когда они нас узнают лучше, они поспешат стать на нашу сторону от всего сердца. Но горе, горе тем, которые станут на сторону мамлюков и будут сражаться против нас. Не найдут они после этого пути к спасенью и бесследно исчезнут»{507}.
Французы заключали мирные соглашения с отдельными племенами бедуинов, организовывали в населенных пунктах администрацию с участием местных жителей. В то же время французское командование предписывало солдатам уважать традиции страны. В дневниках нередко встречаются упоминания и о том, что жители того или иного населенного пункта хорошо отнеслись к французам, и это действительно могло иметь место{508}. Тем не менее основным стимулом для египтян, если не дружить с французами, то хотя бы сохранять нейтралитет, была не благодарность «освободителям», как утверждала наполеоновская пропаганда, а страх. В воздухе постоянно витала враждебность. Восстания против оккупантов, когда ненависть оказывалась сильнее страха, свидетельствовали об этом, поэтому и сами участники экспедиции не строили иллюзий по поводу подлинного отношения к себе египтян. Так, Догеро писал, что во время похода из Каира в Александрию жители местечка эль-Менаир «отнеслись с большим почтением к нам, что не является обычным обращением этих господ с заблудившимися путниками»