{509}. Портной Бернуае отмечает, как изменилось настроение населения после взятия французами Каира: «За последние несколько дней я заметил изменения в отношении турок (здесь - мусульман. - Е. П.) к нам. Та почтительность, которую они нам выказали после нашего прибытия, резко сменилась определенным тоном дерзости и презрения, что, мне кажется, ничего хорошего нам не предвещает»{510}. Артиллерист Брикар отмечает, что местные жители в Александрии во время Сирийской кампании открыто передавали друг другу слух о том, что скоро в Египте не останется ни одного француза{511}. Капитан Франсуа пишет, что во время второго восстания в Каире ярость египтян против оккупантов достигла пика{512}. Догеро отмечает, что после подавления второго восстания и возвращения французов в Каир, горожане были безутешны из-за высокой контрибуции, однако «они никогда не были нам так покорны, и французы до этого времени еще не были властителями всего Египта»{513}. Таким образом, солдаты прекрасно осознавали враждебность большей части местного населения к ним и не строили иллюзий относительно методов, коими удавалось добиться его лояльности.
Свидетельства того, что именно страх удерживал местное население от стычек с французами, встречается и у ученых. Так, инженер Жоллуа отмечает, что, когда кавалькада французов отправилась к пирамидам, египтяне вышли из домов, однако не тревожили французов и были покорны, потому что боялись их{514}.
Примечательно, что если в описании устраиваемых французами праздников в Courrier de l’Égypte всячески подчеркивалось участие в них местного населения и их поддержка французской армии{515}, то в источниках личного происхождения участники экспедиции выражали и другое мнение. Так, Бернуае пишет: «Абсурдно думать, что египтяне, приглашенные на наш праздник, полностью разделяют нашу безудержную радость! Несмотря на все их попытки скрыть свой настрой, мы без труда замечали печальные последствия того ужасного наказания, которому их подверг Бонапарт за восстание. Тем не менее они пытались выказать хорошее настроение и старались выглядеть такими, какими они не были - радостными и улыбчивыми»{516}. Что же касается праздников не французских, а мусульманских, которые устраивало высшее командование, то цель этих торжеств - добиться подчинения местного населения - также не ускользала от участников похода. Если газеты писали о единении французов и жителей Египта во время торжеств, то Брикар отмечает, что пока французы из политических соображений отмечали мусульманские праздники, «войска оставались под ружьем, а артиллеристы стояли на своих местах, чтобы предупредить любое восстание»{517}.
Подводя итог, можно сказать, что Восток, который увидели участники экспедиции, отличался от того образа, который создавала пресса Восточной армии, а также от того, с которым они могли познакомиться по книге Савари. Сочинение Вольнея им казалось более реалистичным, однако мнение обоих авторов о потенциальном богатстве Египта изнуренные походом солдаты не всегда могли разделить. Жаркий климат, дефицит продовольствия и враждебность местного населения противоречили описаниям в Courrier de l'Égypte и Décade Égyptienne благодатной страны и благодарного населения.
Этнический состав населения
В корреспонденции и дневниках участников египетской экспедиции не представлено общей этноконфессиональной картины Египта, как то было в сочинениях Савари и Вольнея. Всех жителей Египта, говоря о мирном населении, в основном городском (для обозначения крестьян зачастую используют термин «феллах»), французы называют, как правило, «турками» (реже - «египтянами»), что в ту эпоху было синонимом слова «мусульманин». Османов, пришедших под руководством великого визиря отвоевывать Египет, участники экспедиции именуют также «турками» (turks), либо «османами» (osmanlis). Французы описывают различные арабские племена, с которыми они либо воевали, либо заключали союзы. Очевидно, что участники экспедиции представляли себе примерную историю мамлюков и знали о том, что те этнически чужды жителям Египта{518}. Также в дневниках и письмах упоминается о коптах, греках, иудеях и магрибинцах.
Те группы населения, с которыми французы чаще всего взаимодействовали, они описывали более подробно, выделяя присущие им черты или приписывая им таковые.
Бедуины изображаются в источниках личного происхождения обычно как свирепые и беспощадные люди. Брикар пишет о них: «Многие из тех, кто был захвачен в плен этими злодеями, имели счастье сбежать и вернулись в Александрию в ужасающем состоянии, до этого в течение многих дней удовлетворяя жестокую страсть этих монстров»{519}. Моран также называет их «свирепыми бедуинами» и описывает их жестокость по отношению к французским пленникам{520}. Участники экспедиции отмечают вероломство и алчность, присущие племенам: Догеро возмущается, что они исподтишка нападают на солдат{521} и что их единственной целью является грабеж{522}, Брикар отмечает, что их жертвами становятся даже безоружные солдаты{523}. Капитан Рози пишет: они - «звери, которые грабят свой народ так же, как иностранцев»{524}. Пистр называет их «разбойниками на лошадях, привыкшими жить грабежом и перерезать глотки тем, кто, истощенный жаждой и усталостью, не может следовать за колонной»{525}.
Помимо вероломства бедуинов, оккупантов также поражало, что те не соблюдали «правил войны» и их действия отличались от привычных для французов. Так, Рози, называя арабов, мамлюков и бедуинов наиболее варварскими народами, пишет о первых: «В первые дни они не брали пленных. Когда генерал Бонапарт увидел это, он отправил им манифест на их языке, чтобы сообщить, что, если они будут убивать пленников, то это навлечет на них наше мщение. Несмотря на это, они продолжали поступать в том же духе»{526}.
Капитан Рози отмечает, что племена бедуинов ведут кочевой образ жизни, живя в палатках, и постоянно перемещаются с места на место со всем своим скарбом{527}. Капитан-адъютант Шеши пишет, что «арабы напоминают древних скифов... эти бедуины разделены на племена, которые зачастую воюют друг с другом. Они очень грозны, никогда не смешиваются с иными народами, и не хотят отказываться от своих привычек и образа жизни - и в этом основная причина их силы»{528}. Он же довольно подробно описывает их внешность, образ жизни и обычаи. Необычный и устрашающий внешний вид бедуинов, их суровое поведение настолько поразили французов, что большинство участников экспедиции связывало такое поведение с варварством, считая кочевников дикарями. Наиболее эмоционально эта мысль выражена у Брикара: «Эти дикие существа [бедуины] вызывают ужас. Их варварский наряд и облик, вкупе с преступлениями, которые они совершают каждый день, заставляют саму природу содрогнуться от ужаса. Они более устрашающи, чем [оседлые] арабы; их черные блуждающие фигуры напоминают чудовищ»{529}. По мнению французов, племена бедуинов настолько дики, что сама возможность их приобщения к культуре вызывает сомнение. Так, Лакюе пишет дяде, что арабов «будет труднее цивилизовать, чем нас вернуть в дикое состояние»{530}. Генерал Бельяр в своем дневнике отмечает, что «Бонапарт окажет большую услугу Египту, если ему удастся или цивилизовать их, или истребить»{531}. В то же время Рози высказывает надежду, что французам удастся усмирить племена арабов: «Султан (le Grand Turc), их заклятый враг, так и не смог их побороть. Это должны сделать французы. Они [бедуины] совершенно не страшатся нашей кавалерии... они боятся только пушек... у них нет пушек, но, если бы были, никто бы не смог их победить»{532}. Виван Денон также пишет о том, что французам нечего предложить воинственным бедуинам, привыкшим к независимости и охоте за добычей с ранних лет. Тем не менее он не считает их жестокими варварами: по словам художника, попавшие в плен к бедуинам французы страдали не от суровости или плохого обращения бедуинов, а от трудностей и непривычности их кочевого аскетичного образа жизни{533}. Более того, Виван Денон называет бедуинов толерантными, поскольку те свободны от «предрассудков религии»{534} и даже описывает их традицию гостеприимства - по его словам, вождь бедуинского племени, в плену которого находился один французский офицер, разделил с тем в трудный момент свой единственный кусок хлеба. Впечатленный этим рассказом художник, восклицает: «Как можно ненавидеть этот народ, каким бы диким он ни был? Их сдержанность имеет преимущество перед нами, создавшими самим себе разные потребности»{535}.