Участники экспедиции с разной степенью подробности изображали достопримечательности Александрии: колонну Помпея{737}, обелиск («Игла Клеопатры»), бани Клеопатры и т. д. Однако в их описаниях чувствуется сожаление, что увидеть знаменитый город, не раз воспетый античными историками, им не удалось. Как пишет архитектор Ш.-Д. Норри, «мы искали Александрию Александра, построенную архитектором Дейнократом; искали тот город, где были рождены и выросли столь великие люди, ту библиотеку, где Птолемеи собрали сокровищницу человеческих знаний... мы не нашли ничего, кроме руин, варварства, унижения и бедности»{738}. Архитектор отмечает, что многие руины древнеегипетских памятников служат в современной Александрии материалом для других сооружений. Увидев в одной из мечетей прекрасный саркофаг, покрытый иероглифами, Норри подчеркивает, что, без сомнения, этот артефакт французы, возьмут с собой для музея в Париже{739}. Такие же мысли высказывал и Виван Денон, в том числе и об «Игле Клеопатры»{740}, ведь, как отмечали многие участники экспедиции, запустение древних памятников было допущено «турками».
В действительности подобное восприятие французами древностей Александрии и отношение к ним вполне объясняются тем пониманием истории, которое сформировалось в эпоху Просвещения. Как отмечает французский историк Анри Лоранс, именно тогда в Европе сложилась следующая схема интерпретации арабской истории: на Востоке всегда господствовал деспотизм, что предопределено самой сутью ислама; если завоеватели-арабы, придя в Восточное Средиземноморье, смогли освоить научное наследие древних греков, обогатить его и поделиться им с Западом, то правление турок-османов деспотично и негативно во всех отношениях; европейцы должны принести свой рационализм на Восток и таким образом вернуть науку на ее родину{741}. Эта концепция, по мнению историка, служила орудием борьбы против османов и ислама, обосновывая необходимость европейской экспансии на Восток. В те же годы, полагает исследователь, возник и исторический миф века Разума о том, что европейцы являются наследниками знаний древних египтян как наиболее развитой цивилизации древности, и этот миф не только послужил идеологическим обоснованием вторжения Бонапарта в Египет, но и продолжает влиять на восприятие Востока европейцами и в наши дни{742}. В свете подобной интерпретации восточной истории европейцами того времени неудивительны выводы участников экспедиции Бонапарта относительно необходимости перемещения памятников Древнего Египта в Европу и обвинение мусульман в пренебрежении древностью.
В решающем сражении у пирамид перед боем Бонапарт обратился к армии, вновь подняв тему древности: «Только подумайте, с высоты этих монументов сорок веков смотрят на нас»{743}. Одержав решающую победу и заняв Каир, французы занялись обустройством своей жизни, в том числе научной. Однако до самих пирамид Гизы участники экспедиции добрались только осенью 1798 г. Первая группа, отправившаяся на плато 24 сентября 1798 г., состояла из нескольких ученых и была возглавлена самим Бонапартом{744}, причем эта экскурсия держалась в секрете, чтобы не вызвать слишком большого ажиотажа{745}. Посещение пирамид было небезопасным предприятием из-за возможных стычек с местным населением, поэтому туда отправлялись с военным эскортом{746}. Однако в течение всего периода французской оккупации Египта посещение пирамид пользовалось неизменной популярностью. Минеролог Кордье с сожалением замечает, что походы к пирамидам всегда сопровождались таким вниманием, что трудно было насладиться размышлениями, на которые наводят эти памятники. По его словам, подобное удовольствие доступно лишь немногим, и толпа не может этого понять{747}. Как видно из дневников капитана Ш. Франсуа и полковника Ф. Виго-Руссильона, простые солдаты старались оставить автографы на пирамидах как снаружи, так и внутри{748}.
Многие участники экспедиции упоминают о пирамидах в своих записях. Так, Виван Денон, одним из первых посетивший знаменитые сооружения древности, пишет, что он был счастлив видеть «памятники, эпоха и цель сооружения которых теряются во мгле веков; моя душа была взволнована великим видом этих великих сооружений; я с сожалением наблюдал, как ночь опускает свой покров на картину, столь внушительную для глаз и для воображения»{749}. Художник восторгается грандиозными постройками Гизы, отмечая, что люди, их соорудившие, пытались «соперничать с природой в безграничности и вечности, и им это удалось, ведь горы, которые соседствуют с этими памятниками в своем дерзновении, ниже и не так хорошо сохранились»{750}. Однако, несмотря на восхищение пирамидами, Денон отмечает, что они построены деспотами-правителями и их послушными подданными{751}. Та же идея встречается во многих других описаниях пирамид. Так, по словам Бернуае, эти огромные глыбы, не скрепленные цементом, стоят многие века на своем месте, вызывая изумление и восхищение. Однако «при их виде воображение приходит в состояние растерянности: оно с трудом воспринимает существование людей достаточно глупых, тщеславных и могучих, чтобы создать сооружения столь огромные и дорогостоящие, которые, однако, не имеют никакой общественной пользы. В возведении этих громадных конструкций разум не может увидеть ничего, кроме сумасбродства горделивых тиранов»{752}.
Таким образом, французы переносили свои представления о современном обществе Египта на его древнюю историю. Например, Ж. Гробер, оставивший подробное исследование пирамид Гизы, называет их «диковинными памятниками невежества и гордости»{753}, отказывает пирамидам в красоте и величии, находя в них только необъятность, слезы строителей, «покорность и усталость порабощенной нации»{754}, считает, что египтяне прокляли царей, сооружавших великие пирамиды Гизы{755}, и идеализирует строителя наименьшей пирамиды плато Микерина, полагая, что тот «старался справедливостью и умеренностью предать забвению тиранию своих отца и дяди»{756}. Гробер в рассуждениях об истории Древнего Египта и в оценке построивших пирамиды царей опирается на рассказы античных историков (прежде всего Геродота и Диодора), которые изображали Хеопса и Хефрена в негативном свете, но в то же время мнение об этих памятниках древности как о символах тирании вполне отражают взгляды его времени на восточное общество, где, как считалось, царят деспотизм и рабство.
Минеролога Кордье, который много внимания уделяет описанию пирамид, очевидно, задевало такое отношение к древним монументам: «Большинство видевших пирамиды французов не обнаружили в них ничего, кроме безвкусных глыб, состоящих из нагроможденных друг на друга камней; другие, признавая мастерство, которое было необходимо для их строительства, называли их памятниками тирании и страданий. Не знают ли они, что не существует в мире ни одного великого памятника, которые невозможно не связать с одним из трех великих бедствий человечества: честолюбием, суеверием и тиранией? И если где-то и когда-то существовало исключение, так это в Египте, где царь, как и простые люди, подчинялся закону, который даровал благо погребения или отказывал в таковом, без чего, считали они, нельзя обрести счастья после смерти; сей благотворный институт - следствие еще более благотворного убеждения»{757}. Как предполагал ученый, только цари, принцы и большие вельможи могли возводить пирамиды, чтобы «наблюдать... после смерти за людьми, коими они правили при жизни»{758}. Более того, по мнению Кордье, если бы древние египтяне не испытывали такого почтения перед мертвыми и не возводили бы такие огромные постройки, древний Мемфис никогда бы не удалось найти потомкам{759}. Как видно, ученый испытывает большое уважение перед культурой древних египтян, осознавая ее уникальность. Тем не менее в духе философии того времени Кордье полагает, что деспотизм и рабское сознание характерны для общества древнего Египта так же, как и для современного ему. Описывая население Дельты, он восклицает: «Кажется, это все те же [люди], что жили здесь 4 тысячи лет назад. Те же люди, кто работал над возведением пирамид, кто питался хлебом, луком и сыром, невежественные, как и тогда, смиренные, подчиненные привычному рабству, почитающие домашних животных, без которых не могут выжить, и знающие из религии Магомета только ежедневные ритуалы, как ранее знали только ритуалы культа Исиды»{760}.
Участники экспедиции писали не только о пирамидах Гизы, но и о других пирамидах (Саккары, Мейдума и т. д.), описывали Сфинкса, отмечая, что его тело засыпано песком{761}, а нос отбит{762}.
Однако ученые не находились все время в Каире, они исследовали Дельту, помогали военным, участвовали в Сирийской кампании и изучали Верхний Египет. Первым из них, посетившим долину Нила, стал Виван Денон. Его путешествие было прелюдией к методическому и тщательному изучению Верхнего Египта, которое началось весной 1799 г. и продолжалось до ноября того же года