Чаще всего президента упрекают в том, что по его вине пострадали сотни тысяч франко-алжирцев и харки: «Де Голль и левые, — пишет А. Б. Широкорад, — предали 1200 тысяч французов, живших многие десятилетия в Алжире». Надо сказать, что это мнение разделяет сегодня немало исследователей. К примеру, Лев Вершинин так характеризует события, связанные с получением Алжиром независимости: «Переговоры де Голля с ФНО завершились в марте 1962-го в Эвиане — практически капитуляцией, не менее позорной, чем трагедия 1940-го. Даже более. Ибо на сей раз великую державу поставила на колени не инфернально зловещая сила, а стайка уже загнанного в угол зверья и собственное ничтожество. Алжир получил независимость. Поселенцам дали выбор: покинуть прадедовский кров, забрав с собой лишь то, что можно было увезти, или принять алжирское гражданство и стать арендаторами. За год уехали около полутора миллионов человек, из них треть — «лояльные» мусульмане, понимавшие, что оставаться на родине им нельзя (к слову сказать, благородство де Голля этим и ограничилось: «офранцуженным» дали приют, но никаких мер по их обустройству не приняли, и бывшие надежные друзья превратились в презираемых всеми клошаров)». Более того, историк убежден, что именно эти действия де Голля привели к возникновению новой террористической организации, оставившей кровавый след в истории обеих стран. Вот что он пишет по этому поводу: «Уже в то время он (де Голль. — Авт.) считал, что Алжир надо «сдать», поскольку он «все равно никуда не денется», а обустройство «великой Пятой республики» гораздо важнее каких-то колонистов. И за спиной парламента вел переговоры с лидерами уже почти не существующего Фронта[30]. Когда тайное стало явным, «алжирцы» ответили созданием ОАС, тайной боевой организации, начавшей «охоту на предателей» дома, во Франции».
То, что после получения Алжиром независимости судьба франко-алжирцев и «офранцуженных» мусульман действительно оказалась незавидной, не вызывает никакого сомнения. Нельзя не согласиться с мнением, высказанным в статье Немырича о том, что де Голля к принятию идеи «алжирского Алжира» подтолкнула ситуация. Однако произошло это слишком поздно, а вот «если бы выбор был сделан ранее, результаты для Франции и особенно «черноногих» были бы существенно лучше». В результате в независимом Алжире вместо мирного сосуществования им предложили чудовищный выбор: «Чемодан или гроб». А Франция не пожелала помочь возвратившимся в нее репатриантам и харки ни тогда, когда у власти был генерал де Голль, ни теперь, когда с момента окончания войны прошло более пяти десятилетий. Поэтому даже сейчас сообщество вернувшихся на родину алжирских французов, которое уже насчитывает 3 млн человек, не может добиться от алжирского правительства компенсации за разграбленное после провозглашения независимости страны имущество.
Что же касается обвинения де Голля в измене, то с ним тоже… можно согласиться. Вот только изменил он не Франции, а тому имперскому лозунгу, под которым победил на президентских выборах. Он сам признался в этом, заявив: «В политике приходится изменять или своей стране, или своим предвыборным обещаниям. Я предпочитаю второе». Де Голль, без всякого сомнения, был тонким и мудрым политиком, одним из главных достоинств которого, по словам Игоря Ходакова, являлась интуиция, выражавшаяся «в предчувствии грядущих событий». И эта интуиция подсказывала ему судьбу Алжира с момента его прихода к власти. Позже он говорил об этом друзьям: «Когда я пришел в 1958 году, Алжир был уже потерян. Вы думаете, мне это было приятно? Я страдал еще больше, чем вы». Эта же интуиция, политический опыт и здоровое честолюбие человека, отдавшего всю свою жизнь на благо родине, определили выбор его решения в пользу мнения большинства французов в метрополии, которые были против продолжения войны. И единственное, за что можно было бы упрекнуть де Голля, состояло в том, что прими он это решение раньше, удалось бы сохранить немало жизней с обеих сторон. Дальнейшие события, по словам Дмитрия Назарова, стали вполне предсказуемой ответной реакцией на действия президента со стороны ультраправых. «Неизвестно, чего было больше в этом решении — государственной мудрости или тщеславия политика, — размышляет историк. — Так или иначе, 29 января 1960 года де Голль заявляет о праве Алжира на самоопределение, а в июле начинаются переговоры с ФНО. В стране проводится референдум. Семьдесят пять процентов французов поддерживают предоставление Алжиру независимости. Военные не могут этого простить. В тот момент, когда «боевики» практически уничтожены, президент начинает переговоры! Естественно, его объявляют предателем».
А между тем даже после признания права Алжира на самоопределение де Голль все еще пытался найти такой вариант «сосуществования» с Алжиром, при котором его связь с Францией оставалась бы достаточно крепкой. Вот как описывал эти события Р. Ланда: «Бесперспективность «умиротворения», ширившееся во Франции движение за мир в Алжире и рожденные алжирской войной трудности на международной арене, так же, как и желание де Голля наладить отношения Франции с арабским миром, заставили президента Франции признать право алжирцев на самоопределение 19 сентября 1959 г. Тогда европейцы-«ультра» в Алжире, не желавшие смириться с этим, организовали в январе 1960 г. мятеж («неделю баррикад»), но потерпели крах. После этого де Голль выдвинул формулу «алжирского Алжира, тесно связанного с Францией», но имеющего «свое правительство, свои учреждения и законы». Он подразумевал тем самым как бы автономию Алжира при сохранении за Францией полного контроля над его внешними сношениями, экономикой, финансами и обороной». Это предложение со всей очевидностью показывает, что французский президент, хорошо понимая, что процесс деколонизации остановить уже невозможно, все же пытался всячески его затормозить, сохранив при этом тесные связи с колонией, давно уже считавшейся неотъемлемой частью Франции.
Тем не менее сомнения в правильности принятого де Голлем решения высказываются и в наши дни. В то время как большинство исследователей видят в нем одну из ведущих политических фигур французской истории новейшего времени, есть и такие, кто относится к его личности и деятельности весьма негативно. В числе последних — Лев Вершинин, который пишет о президенте с немалой долей сарказма: «Даже теперь… в Париже и окрестностях не принято сомневаться в правоте де Голля. Это — табу. Любого усомнившегося тотчас заклевывают и слева — коммунисты, и справа — голлисты. «Шарль XI», честно говоря, любивший не столько Францию, сколько себя в ней, да и «легендой» ставший лишь потому, что один из его фанатов застрелил (только ли по личной инициативе?) адмирала Дарлана[31], прочно стоит на пьедестале. Но факт есть факт: удар в спину армии и колонистам был нанесен в тот самый миг, когда ФНО уже переставал существовать, а выжившие боевики бежали в Тунис». Судя по словам другого историка — Александра Самсонова, и «сейчас часть правого движения Франции считает, что люди, боровшиеся за «восстановление порядка» в Алжире, были правы». И таких противников деколонизации, сожалеющих о том, что Франция, «подчинившись воле долговязого мономана, ушла из Алжира», до сих пор имеется немало.
Вопросом — «Был ли де Голль прав?» — задается и Дмитрий Назаров. Но отвечает на него более объективно, с учетом фактического состояния алжирского общества в тот период: «Был ли шанс удержать Алжир, или кажущееся конъюнктурным решение оказалось единственно возможным? По-видимому, да: в любом случае местное население составляло большинство, и оно не было готово мириться со своим подчиненным положением. Не исключено, что армия в конце концов смогла бы разгромить ФНО, но и эта дорогостоящая победа только отстрочила бы неизбежное „падение колонии”». Такая точка зрения, на наш взгляд, ближе к истине.
Что же касается возникновения и деятельности ОАС, то, как оказалось, эта организация была не единственной, развернувшей свирепый террор в Алжире и во Франции и упорно охотившейся на де Голля. Мало кто знает, что существовал и другой террористический центр, который подготовил и осуществил множество покушений на президента. А кроме того, немалую роль в дестабилизации положения в обеих странах сыграли тайные вооруженные подразделения, созданные в рамках Североатлантического Альянса. Но обо всем этом стоит рассказать отдельно.
Под прицелом наемных убийц и путчистов
Прежде всего следует уточнить, что первым ответом «ультра» на заявление де Голля о признании права алжирского народа на самоопределение стало не создание ОАС, а их открытая подготовка к вооруженному выступлению. Оно состоялось 24 января 1960 г. и получило название «баррикадных боев». Организаторами их стали бывший парашютист, один из главарей путча 13 мая 1958 г. Пьер Лагайярд и бывший владелец кафе в Алжире, главарь фашистского «Французского национального фронта» Жозеф Ортиз, поднявшие на мятеж против французского президента и правительства часть расквартированного в Алжире офицерства и крайне правых кругов во Франции. Этот путч был сорван, а его вожакам пришлось бежать за границу. Однако позднее политические наблюдатели наперебой заговорили о подозрительной роли в этой истории премьер-министра Мишеля Дебре. А социалист Ален Савари и вовсе расценил его высказывания в печати как ясный призыв к восстанию и на этом основании заявил, что «в деле ОАС не военные являются виновными: виновник один — это Дебре». Так ли это, и мог ли главный идеолог голлизма, «голлист первого часа» — так во Франции именуют тех, кто присоединился к де Голлю еще во время войны — стать противником президента?
Действительно, у Дебре и де Голля были разные взгляды на решение алжирской проблемы. В 1957 г., когда стало очевидно, что оно зашло в тупик, премьер призывал со страниц своей газеты «Хроника гнева» к созданию «правительства общественного спасения» во главе с де Голлем и требовал всеми силами удержать «французский Алжир». В частности, он писал в то время: «Так пусть же алжирцы знают, что отказ от французского суверенитета в Алжире является не легитимным; те, кто согласились бы с этим, тем самым поставили себя вне закона, но те, кто этому воспротивится, невзирая на используемые средства, использует право на самооборону». Вот это-то заявление и категорическое неприятие Дебре предоставления независимости Алжиру и было расценено как призыв к восстанию. Но ведь сделано оно было за три года до «баррикадных боев»!