Лили не верилось, что слышит настоящего Дэвида. И Дэвид, кажется, это почувствовал, потому что внезапно умолк и смущенно откашлялся.
– Да уж, только послушать меня… – И потом, уже спокойнее: – Грета меня до сих пор поддразнивает той историей. Когда мы впервые заговорили про свадьбу, она шутливо ткнула меня под ребра и сказала: «Признавайся, тебе жена нужна или дочь?» И я сказал: «Обе! Хочу обеих! Мне нужен полный комплект!» Я очень хотел иметь семью. Никогда не думал, что так случится, но вот же. И я буду хорошим мужем и отцом, Лили, точно знаю, что буду.
– Конечно, будешь, – согласилась Лили.
Хотя могла сказать гораздо больше. «Черт побери, Дэвид! – могла бы она сказать. – Ну наконец-то! Я уж думала, ты никогда не найдешь себя!» Но не хотела его отпугнуть, потому вновь повторила, еще увереннее, что очень рада за него, а он еще раз ее поблагодарил, и они попрощались. Потом Лили некоторое время просто сидела за столом, глядя в пространство.
Вообще-то она не помнила, как Дэвид рассказывал анекдот про мышку. Может, ей он никогда его и не рассказывал, хотя маловероятно. А может, в свои тринадцать она была слишком занята собственными переживаниями, чтобы слушать брата. В любом случае ничего в ней не отозвалось, когда Элис напомнила о той истории. Но сейчас Лили отчетливо слышала его тонкий голосок, слышала, как маленький Дэвид задорно выкрикивает последнюю фразу. «Я болела!» – восклицал он, и Лили слышала этот заливистых смех, который долетел до нее сквозь годы из тех давних-давних времен, когда все они еще были семьей.
5
Пятидесятая годовщина свадьбы Робина и Мерси пришлась на четверг. Точнее, на четверг 5 июля 1990 года. Робин сперва подумал, что день неудачный. Кто назначает торжество на четверг? Особенно в дневное время. А праздник обязательно должен состояться днем, потому что в нем участвуют маленькие дети.
Но потом нашел решение. Ему ведь хочется, чтобы получился сюрприз, а если назначить вечеринку до официального юбилея – скажем, в воскресенье накануне, воскресенье же самый удобный день недели для всех, – то гораздо больше шансов застать Мерси врасплох.
Кажется, все отлично складывалось.
Робин начал с Лили – заехал к ней на работу. Теоретически он уже вышел на пенсию, но то и дело норовил заскочить в семейный магазин, потому что чем еще ему заняться? Каждый день он неторопливо завтракал, потом некоторое время валял дурака, но потом у него начинало зудеть. Робин слонялся по дому, ковырялся во дворе, однако тамошние хозяйственные дела очень быстро заканчивались, и в итоге он оказывался перед холодильником и таскал холодные спагетти прямо из кастрюли, хотя совсем не был голоден. (Все брюки уже едва сходились на талии. Кто бы мог подумать, что Робин располнеет?) И в конце концов возникал на пороге магазина, исключительно полюбопытствовать, то есть «разнюхать», как ворчала Лили.
– Что ты тут вынюхиваешь? – сердилась она, но в шутку. – Ты должен валяться дома на диване.
– Не знаю, – виновато отвечал он. – Не из тех я, кто валяется по диванам.
Сегодня он застал дочь в кабинете. Лили сидела за его столом, прижав к уху телефонную трубку, но, судя по всему, пока дожидалась ответа на линии; пальцы рассеянно теребили телефонный провод. (И да, для Робина это по-прежнему был «его» стол, и он всякий раз переживал короткий стресс, видя за ним женщину, пускай даже такую суровую женщину, как Лили, в практичных рабочих штанах и с завязанными в короткий хвостик волосами.)
Он поскреб ногтями дверной косяк и беззвучно спросил:
– Занята?
Дочь выпустила провод, помахала ему пальцами:
– Привет, пап.
– У меня есть предложение, – сразу начал он.
– Да? И какое?
– Подумал тут закатить небольшую вечеринку.
– Вечеринку!
– Для твоей мамы. В честь нашей пятидесятой годовщины.
– Так, погоди-ка, – сказала она. – Что… – А затем в трубку: – Алло? Да, я слушаю. Да, Лили Дрю из «Сантехники Веллингтона».
Робин попятился за дверь, не стал мешать дочери заниматься делами. Направился было к двум работягам в комбинезонах, которые выбирали смеситель для раковины, но они на него и не взглянули, поэтому Робин решил не лезть с советами. Переместился к следующей витрине.
Через пару минут появилась Лили.
– Итак. Золотой юбилей.
– Точно, – улыбнулся Робин.
– Черт возьми, пап. А что мама об этом думает?
– Она ничего не знает. И я не хочу, чтобы знала, хочу устроить сюрприз.
– Ого. Но, откровенно говоря, мама не из тех, кто любит сюрпризы.
– Но, понимаешь, если я скажу заранее, она может решить, что я прошу ее помочь. Прибраться в доме, приготовить еду и все такое. Это ее раздосадует. И потом, она много работает, рисует свои картины, ты же знаешь.
– А ты не можешь сказать, что не просишь помощи? Сказать, что будет праздник, но ей не о чем беспокоиться, что ты сам все организуешь?
– Тогда она будет уверена, что я все сделаю не так.
– Ну…
Он понимал, о чем думает Лили. Для Робина дочь была как раскрытая книга. Она думает, что отец, скорее всего, действительно все сделает не так.
– Я надеялся, что вы с сестрой поможете мне советом, – сказал он. – В смысле, не с закусками и прочим – на этот счет у меня есть свои соображения, – но подскажете, как вообще принято праздновать золотой юбилей.
– А как быть с гостями? – спросила Лили. – Ты же знаешь, у нее всегда есть особое мнение, кого следует пригласить.
– Гости – наша семья, – сказал Робин. – С этим-то она спорить не станет?
– Наверное.
– Сейчас, например, – ловко ввернул он, – вы, девочки, могли бы прикинуть, в какое время лучше все устроить. В воскресенье, думаю, – в воскресенье первого июля, – но вот днем или вечером? Не забывайте, что у нас есть малышня.
– Нет, только не вечером! Если будут дети, то не вечером!
Он сделал вид, что размышляет.
– Да, ты права, – сказал он наконец.
– Давай днем, устроим ранний обед. И тогда Дэвид со своими смогут вернуться домой до темноты. И организуем все у нас дома, если ты не против.
– Нет, я хотел бы в нашем доме, – возразил Робин.
– У вас. Хорошо.
Ну вот и договорились. Как легко вышло-то.
Величайшее достижение Робина: ни один из его детей не догадывался, что Мерси больше не живет дома.
Да, они знали, что если хотят связаться с мамой, то первым делом надо звонить в ее студию. Ну, по крайней мере, девочки знали. (Что там знает Дэвид, не поймешь, он почти ни с кем не общался.) И никогда не удивлялись, если, заскочив домой по какому-нибудь делу, заставали там одного Робина. Это можно было объяснить ее работой, увлеченностью живописью. Художники! Они же все ненормальные. В хорошем смысле, разумеется.
И самый большой его страх: Мерси однажды возьмет да и выложит детям правду. «Мы с вашим отцом живем раздельно», – скажет она вдруг, бросит так между делом, как ни в чем не бывало, как будто бы им и так это давно известно. Это убьет детей. Они будут полностью раздавлены. Одна только мысль, что Мерси может такое выкинуть, приводила Робина в ярость, хотя она ни разу ни словом не обмолвилась на болезненную тему. Злиться ему было не на что.
Его двоюродная бабушка, которую он называл тетушкой Элис, не одобряла Мерси. Нет, впрямую она так не говорила, просто возражала против брака в принципе. «Я только хочу тебя предупредить, – говорила она, – что за то качество, из-за которого ты на человеке женишься, за то же самое ты его в итоге и возненавидишь». Робин понимал, что тетушка намекает на «аристократические манеры» Мерси, как она их называла, но женился-то он не из-за них. Какое ему дело до социальных условностей? Нет, именно спокойное достоинство Мерси, вот что его привлекало – ее уверенность, осанка, когда она стояла за прилавком. Она так отличалась от назойливых, смешливых, кокетливых девчонок, с которыми он имел дело раньше. Вопросы социальных различий волновали исключительно тетушку Элис, всю жизнь проработавшую на консервной фабрике.
С тетушкой Элис он жил с четырнадцати лет, с того момента, как его мать умерла от рака. Хотя на самом деле, как говорила тетушка, умерла она от душевной боли и разбитого сердца. «Если б не твой папаша, – вздыхала тетушка, – она и по сей день была бы жива и здорова». Отец его был шофером-дальнобойщиком, где-то в Нью-Джерси нашел себе другую и подал на развод, когда Робину было всего шесть лет. «Развод» – слово, похожее на нож, твердое, острое и жестокое, причина маминого беспросветного горя и вечной глухой тоски. После случившегося она пошла работать в химчистку, перешивала одежду, но, думая о матери, Робин помнил только, как она бесконечно лежит, свернувшись запятой, на диване в гостиной. Он допускал, что могут существовать причины – физическое насилие, например, – оправдывающие развод, но во всех остальных случаях – категорически нет. Пары, которые разводятся, они просто безответственные саботажники. Выросли, но так и не повзрослели. Он так и сказал Мерси, когда делал предложение. «Прямо тебе говорю, – сказал. – Если ты можешь хотя бы представить, что мы с тобой когда-нибудь разведемся, тогда я не хочу, чтоб ты вообще соглашалась выходить за меня». И она знала, что он не шутит. Обхватила себя за плечи, взглянула ему прямо в глаза и сказала: «Обещаю тебе, Робин. Такого никогда не произойдет».
Но кто знает, что привлекло Мерси в нем? Он до сих пор, после всех этих лет, дивился, что она вообще обратила на него внимание. Он же понимал, каков он – и смотреть-то не на что, фигурой не вышел, вести себя не умеет, неуклюжий, вечно все делает через пень-колоду, а потом часами ноет, с досадой качая головой. Бывало, сосед окликнет, приветствуя, Робин крикнет в ответ: «Ага, привет!» – махнет рукой как дурак и тут же сообразит, что сосед здоровался с кем-то другим, дальше по улице. Или кассирша в магазине скажет: «Приятного аппетита», когда Робин уходит днем обедать, а он ей: «И вам», а потом, уже на улице, с досадой шлепает себя по лбу, потому как она-то на обед не собиралась! Она только что вернулась с перерыва, елки-палки!