– О, а вот это я узнаю. – Николас, перевернув несколько страниц, смотрел на фото Дэвида, лет шести, в коротком белом банном халате. Такое же фото висело в рамочке в спальне родителей Дэвида. Дэвид промолчал, и Николас уселся в кухонное кресло, продолжая листать альбом. – Ага, – пару раз хмыкнул он, а потом: – А это, должно быть, тот самый автомеханик Лили.
Дэвид был абсолютно уверен, что нет (БиДжей всегда прятался, когда доставали фотоаппарат), но не стал заглядывать в альбом, чтобы убедиться. Он думал про белый банный халат.
Как много из прошлого утрачено, забыто навсегда, целые годы. (Почти вся старшая школа, например.) Но некоторые фрагменты то и дело выныривали из небытия, сами по себе. Он вспомнил, что белый халат был вообще-то пляжным – его надевали поверх купального костюма. И помнил то самое лето, когда носил его, ему тогда было семь, а не шесть. Это было лето перед вторым классом, когда они всей семьей поехали на неделю на озеро Дип Крик. Он припоминал шероховатость сыпучего песка под босыми ногами, видел, как отец стоит на причале вместе со своим новым другом Бентли, мускулистым парнем с волевым лицом, рядом с ним отец казался хилым и тщедушным. Он слышал всплески воды, когда мимо проплывал Чарли, сын Бентли, хвастаясь своим классическим кролем. В памяти Дэвида брызги долетали до его лица даже на берегу. И отец говорит: «Ну давай, сынок. Чего застрял?» – таким командирским тоном, которым никогда к нему не обращался, когда они бывали вдвоем. И Дэвид развязал пояс, сбросил халат, ощутил прохладу воздуха и осторожно вошел в озеро. Дно под ногами напоминало пудинг, оно просачивалось между пальцами с каждым шагом. Но Дэвид продолжал идти вперед, потому что не хотел, чтобы папе было стыдно перед Бентли. Он погружался все глубже и глубже, вытянув руки в стороны, чтобы не замочить, стиснув челюсти, чтобы не стучать зубами. Шаг за шагом, пока вдруг…
А потом внезапно под ногами ничего не оказалось, вода залила нос, и Дэвид фыркнул и закашлялся. И не мог позвать на помощь, потому что для этого надо было открыть рот, и он только надеялся, что отец догадается, что ему нужна помощь, но нет, догадался как раз Бентли. «Кажись, твоему парню нужна поддержка», – сказал он Робину. И Робин взглянул на Дэвида сверху с причала, и у него было такое странное выражение лица… очень своеобразное выражение.
– А это не может быть дядя Кевин? Такой молодой! – продолжал Николас.
– Не могу сказать. – И Дэвид отвернулся и вышел из кухни.
К августу эпидемия в Нью-Йорке пошла на спад. Хуана вернулась в свое отделение, няня готова была приступить к работе, и Николас с Бенни засобирались домой. Дэвид был, конечно, рад за них, но ему самому было грустно, и Грете, насколько он понимал, тоже.
В последний день Николас отправился на «массированную закупку продуктов» для родителей, а Дэвид с Гретой взяли Бенни и пошли с ним в последний раз погулять с собакой. Начали, как обычно, на Кейн-стрит, но когда дошли до Ноубл-роуд, где Дэвид обычно поворачивал направо, Бенни с Джоном продолжили идти прямо. Определенно они с отцом после обеда гуляли совершенно по другому маршруту. Бенни притормозил напротив дома, на который Дэвид прежде не обращал внимания, и пожилая дама, срезавшая гортензии, окликнула:
– Привет, Бенни!
– Привет, – отозвался Бенни. – А мы с папой завтра едем домой к маме.
– Ух ты! Как замечательно! – И обратилась к Дэвиду с Гретой: – Я знаю, вы будете по ним скучать.
– Наверняка, – согласилась Грета, но Бенни уже спешил дальше, бросив через плечо «пока», так что Дэвид с Гретой, виновато помахав даме, последовали за ним.
На следующем углу Бенни резко остановился, и Джон тоже застыл и уселся на асфальт. Когда Дэвид и Грета подошли поближе, они увидели, что Бенни замер, испуганно наблюдая за шмелем, который кружил прямо перед его лицом.
– Просто иди спокойно, – посоветовал Дэвид. – Он тебя не укусит.
– Укусит.
– Нет, он только предупреждает. Видишь других пчел, на розовых кустах? Он их защищает.
Но Бенни эти слова не убедили.
– Хочешь, расскажу тебе кое-что интересное? – сказал Дэвид. – Видишь, как он кружит прямо перед твоими глазами? Сам подумай. Получается, он знает, что глазами ты его можешь разглядеть. Он определил, где, так сказать, зеркало человеческой души.
Бенни продолжал стоять как вкопанный, и Джон, протяжно зевнув, улегся на тротуар.
– А я и не подозревала! – Грета решила поддержать беседу.
– О да, насекомые удивительные создания. – И вдохновенно продолжал, нащупав нужный тон: – Вот, например, замечаешь иногда жука под ногами и аккуратно обходишь его, чтобы не наступить. Держу пари, тебе и в голову не приходило, что жук потом спешит к себе домой и рассказывает всем друзьям и близким, что он наконец-то встретил добросердечное человеческое существо.
Грета хихикнула:
– Да ладно тебе!
Но Бенни оживился:
– Это правда?
– Дедушка шутит, – сказала Грета.
И тогда Бенни тоже засмеялся.
– Деда, ты чокнутый, – сказал он.
И они пошли дальше, и страшный шмель был забыт, и пес подскочил и поплелся следом.
Дэвид с Гретой немного отстали, и когда Бенни не мог их расслышать, Грета сказала:
– А ты так волновался перед его приездом! Помнишь? И видишь, как хорошо получилось.
– Да, было здорово, – согласился Дэвид.
– А я тебе говорила! Вот ровно так же было, когда родился Николас.
– И все равно никогда не надо заранее рассчитывать на то, что члены семьи понравятся друг другу.
– Ой, Дэвид. Члены семьи любят друг друга!
– «Любят», именно. А я говорю про «нравятся».
Он помолчал. И в памяти вновь всплыла давняя картина, старая фотография: он, семилетний, в пляжном халате на берегу озера Дип Крик.
– Вот своему отцу я, например, не нравился, – сказал он.
– В смысле?
– Дети чувствуют такие вещи. Для них это вопрос выживания. Они должны уметь оценивать мельчайшие реакции родителей, распознавать малейшие изменения голоса.
– Тогда, – сказала Грета, – ты наверняка должен знать, что твой отец очень ценил тебя.
– Да, конечно, я знаю, – уступил он.
– А ты очень ценил его. – И она взяла его за руку, притягивая поближе. – Ты был хорошим сыном.
– Если ты так считаешь…
– Конечно, я так считаю! С твоей стороны было великодушно, например, не подавать виду, что ты знаешь, что мать живет отдельно от отца.
– Но это же естественно. Он бы чувствовал себя униженным. – Дэвид не стал напоминать, что он вообще этого не замечал, пока мать сама ему не рассказала.
– Так это и бывает. Так устроены все семьи – утаить неприятную правду, позволить немножко самообмана. Немножко доброты и великодушия.
– И немножко жестокости.
– И немножко жестокости, – не стала спорить Грета.
Дэвиду стало легко от того, как спокойно она отнеслась к сказанному им. Как будто боялся, что она вдруг взглянет на него другими глазами. Как будто скажет: «Да, теперь, когда ты упомянул об этом, я вижу, что ты и в самом деле не нравишься».
Но нет, он должен был знать, что она никогда такого не скажет. Только не его Грета.
Николас решил выезжать ближе к полудню, чтобы не попасть в час пик. Как всегда в подобных ситуациях, Дэвид разрывался между тоской перед их отъездом и желанием, чтобы это все поскорее закончилось. («Я предпочитаю сидеть в аэропорту, чем сидеть в гостиной», – бывало, говаривал он Грете, когда они уезжали, погостив у Эмили.) Поэтому когда Николас поднялся наконец и произнес: «Ну что ж…» – Дэвид был почти рад. Все вместе вышли на улицу; пес на поводке – на случай, если начнет упираться и не захочет лезть в машину. Дэвид и Грета обняли на прощанье Бенни, отец пристегнул его в детском сиденье. Джон устроился рядом, тихонько ворча, Николас захлопнул заднюю дверь и повернулся к родителям.
– Спасибо, дорогие. Думаю, вы рады будете теперь отдохнуть в тишине и покое.
– Это да, – не стал спорить Дэвид, и они обняли сына, и отошли в сторонку, и долго смотрели вслед. – Что ж, – вздохнул Дэвид, когда автомобиль скрылся из виду, – вот и опять мы старик со старухой, те же и там же.
А Грета взяла его под руку, и они побрели обратно к дому.
Остаток дня они провели, наводя порядок, прибираясь в гостевых комнатах и перенося вещи Дэвида обратно в кабинет. В какой-то момент, когда он подключал свой компьютер, Грета, стоявшая у книжного шкафа, спросила:
– Ты это видел?
Она держала в руках семейный альбом, тот, что Николас недавно листал. Альбом был раскрыт на листе, вложенном между страниц альбома: распечатанная фотография Дэвида и Бенни вместе в огороде. Дэвид чуть наклонился, рассматривая пригоршню помидорок черри, которые протягивал ему Бенни. «Бенни с его любимым дедой», – гласила подпись, выведенная почерком Николаса.
– Ох, – выдохнул Дэвид, потому как вид чуть запачканных пальчиков Бенни вызывал острую боль, почти физическую.
– Я попрошу Николаса прислать мне это фото, чтобы распечатать большого размера, – сказала Грета. – Теперь это мой любимый твой портрет.
– Шедевр: старик с цыплячьей шеей, – фыркнул Дэвид. Но ему было приятно.
Еще несколько дней они находили то тут, то там разные вещи. Детский носочек, забытый в сушилке, пожеванная резиновая игрушка во дворе… Однажды Дэвид застал Грету в кухне, она стояла неподвижно, уткнувшись носом в клочок ткани. Опустила ее и взглянула на мужа, а глаза у нее подозрительно блестели. Детская маска, неровно подшитая, с криво простроченным швом.
– Нет-нет, даже не думай, – тут же вскинулся он, мгновенно принимая на себя роль разумного начала в браке, и Грета смущенно рассмеялась и протянула ему маску. Но, едва скрывшись в кабинете, где он собирал коробку с забытыми вещами, чтобы отправить в Нью-Йорк, Дэвид прижал маску к лицу и глубоко вдохнул. Ткань еще хранила детский запах Бенни, сладко-соленый, запах чистого детского пота. Он словно видел ушки-раковинки Бенни, слышал его хрипловатый голосок: