(Род. в 1913 г.)
Жильбер Сесброн — парижанин, внук издателя сочинений Ламартина. Закончил Высшее политехническое училище. В годы второй мировой войны — офицер связи в частях английской армии. Его духовное формирование протекало под сильным влиянием писателей-католиков — Леона Блуа, Шарля Пеги, Жоржа Бернаноса и Франсуа Мориака.
В юности Сесброн выпустил книгу стихов «Поток» (1934); первый роман «Парижские юродивые» (1944) определил его путь в прозе. Проповедь буржуазного филантропизма и христианской морали (роман «Наша темница — это царство божие», 1947) — суть его творчества. Сцены нищеты парижской рабочей окраины в романе «Святые шествуют в ад» (1952) создают нарочито сумрачный фон, оттеняющий лик священника-рабочего. Воскрешение Сесбро-ном популистского культа обыденного буржуазная критика объявляет «новой ориентацией в искусстве», а его приверженность к «подновленным» устоям буржуазной семьи (роман «Убивают Моцарта», 1966), церкви и государства с похвалой противопоставляется ею критическому духу романов Мориака и Мальро.
Правда, не все творчество Сесброна укладывается в русло охранительной литературы; и у него буржуазный мир со всеми его привилегиями и благополучием для немногих ассоциируется со знойной пустыней, вызывает порой саркастическую усмешку. В эссе «Страж зари» (1965) Сесброн тревожно размышляет о необходимости равенства всех «рабов божьих» в атомную эру.
Рассказы — наиболее жизнеспособная часть творчества Жильбера Сесброна. Подчас они нравоучительны и назидательны. Художник симпатизирует беднякам, оставшимся без крова; порицает черствых богачей, отказавших в приюте женщине на сносях (характерно название этого бичующего рассказа — «Люди злой воли»); осуждает миропорядок, где разумом и волей людей правит гибельная страсть к наживе. Но узок жизненный идеал Сесброна — одинокий подвижник.
Gilbert Cesbron: «Tout dort, et je veille» («Все спит, а я бодрствую»), 1959.
Рассказ «Золотой ключик Бернса» («Le clef d'or aux mains de Burns») входит в указанный сборник.
Золотой ключик Бернса
По кончине генерала сэра Оливера Палмерстона (доктора наук), тетка Анна, вдова покойного, частенько говаривала, что «едва не сошла с ума». В действительности же рассудок ее расстроился совершенно.
Она заперла замок, велела заложить дверь в смертный покой и запретила кому бы то ни было видеть прах того, кто получил от индусов прозвище «Белая Смерть» и собственноручно убил двести семьдесят семь туземцев. «Двести семьдесят семь, мой мальчик, вот этой рукой!..»
Два верных слуги, глухонемой да молчальник, положили тело в гроб в присутствии врача, старинного друга семьи. Затем священник вознес молитву, прося всевышнего упокоить в прохладных кущах душу столь благородного и достойного человека («двести семьдесят семь, мой мальчик!»). Аминь.
Когда вдова генерала сэра Оливера Палмерстона (доктора наук) преставилась в урочный час, домочадцам, смертельно уставшим от ее наездов, ее рассказов и груды ее вещей, достался в наследство содержавшийся в отменном порядке дом, коего чердак, уставленный ящиками, напоминал кладовую бакалейщика. Смерть постигла вдовицу средь полного благополучия, так что она отошла в мир иной, не успевши призвать нотариуса, произнести исторических слов и изъявить последнюю волю и, в сущности, не испустив последнего вздоха. Напротив того, родичи испустили первый вздох. Вздох облегчения. Они-то ждали какого-нибудь последнего чудачества, какого-нибудь непристойного откровения. На сей раз замок действительно заперли и спрятали подальше в ящик стола (с надписью: «Тетя Анна. Не трогать») огромную связку ключей от всех замковых покоев и помещений, начиная с подвала и кончая чердаком. В связке был, кроме прочего, крошечный золотой ключик, о назначении которого никто и никогда не пытался дознаться. Минуло два поколения.
Полвека спустя, когда правительство Ее Величества обложило налогами заброшенные жилые строения, правнуки генерала сэра Оливера Палмерстона (доктора наук) вспомнили о замке. «Нет ли какой возможности получать доход от этой безобразной развалины? Сдать ее, например, внаем… ну, не знаю… психиатру, что ли?.. Он устроил бы там лечебницу… А может быть, директору какой-нибудь школы?.. Он отправлял бы туда детей на лето… Что думает на сей счет Бернс?» Позвали Бернса и, обратив к нему озабоченные лица, изложили суть дела. В самом деле, что думает на сей счет Бернс? Бернс, безупречный домоправитель, оставил при себе свое мнение и, как всегда, нашел, что господам пришла в голову превосходная мысль. Если господа пожелают, он переедет в замок надзирать за переустройством. Угодно ли господам? Разумеется, они предпочли бы оставить Бернса при себе, но… отлично! Впрочем, управляющий дал понять, что, вероятно, в скором времени вернется.
И действительно, три месяца спустя к владельцам замка приехал психиатр и объявил с вежливостью, сперва суховатой, а затем сочувственной, что не может более продолжать своих опытов «в таких условиях». Впрочем, господа, надо полагать, не удивлены… Напротив, чрезвычайно удивлены! Как! Он отказывается верить… Нет, господину психиатру должно верить им. Не угодно ли господину врачу объяснить, какие именно причины делают невозможным… Исключено! (Он встал, держа шляпу в руке.) О таких вещах не говорится вслух!.. (Он пятился к дверям, откланиваясь на ходу.) Он весьма опасается, что… Прощайте, сударь! Мое почтение, сударыня!
Пригласили Бернса. В кармане домоправителя бренчали ключи. Ему передали разговор с психиатром. Бернс был видимо огорчен, расстроен, поражен. Его утешили. В самом деле, разве не была недавно получена просьба от директора одного колледжа, который желал бы на летнее время, и т. д.? Итак, с директором колледжа заключили сделку.
На сей раз и месяца не минуло, как явился директор. Содержание беседы весьма напоминало объяснение с психиатром, с тою лишь разницей, что заняла она больше времени, ибо директор заикался. Супруги были ошеломлены, потрясены — словом, приведены в совершенное замешательство. Вновь пригласили Бернса и держали регентский совет. Недоумение Бернса увеличивалось с каждой минутой. Госпожа может быть вполне уверена, что было сделано все, от него зависящее… Мы и не сомневались в этом, Бернс! Но что делать с этим проклятым… о, просим прощения!.. с этим несносным замком?
Едва не плача, Бернс вернул хозяевам связку ключей. Однако ключи тотчас возвратили ему, наперебой уверяя его в совершенном доверии. Домоправитель вновь положил ключи в карман.
Бернс имел одну мысль и просил позволить ему осу… попытаться осуществить свое намерение, ежели господа благоволят согласиться: устраивать платные поездки в замок на субботу и воскресенье. Все, что будет вам угодно, Бернс, все что угодно!
В течении нескольких месяцев дело с поездками приносило изрядный барыш (Бернсу в особенности). Однако когда владетельные супруги проведали, что причиной сего успеха явилось обещание «ночи в замке с гарантированными призраками» (распространявшееся по пивным в виде объявленьиц, проспектиков и афишек), впервые за годы службы Бернса с ним обошлись круто: замок заперли, а ключи убрали. Золотой ключик, однако, управляющий оставил у себя.
Два месяца спустя — а именно 27 июня, в день рождения короля, в покинутый замок забрались грабители и перетащили в кузовы трех поместительных грузовиков решительно всю мебель, равно как и ящики с чердака. Покинув замок, воры воспользовались (всего-навсего воспользовались, ибо прихватить ее с собой не представлялось никакой возможности) большой дорогой, ведущей из Портместера в Броунспул и, как известно, пролегающей в окрестностях столицы перед королевским дворцом.
Когда до дворца оставалось совсем немного, один из ящиков в кузове ехавшего сзади грузовика открылся сам собой и его содержимое выпало на дорогу. То был набальзамированный труп английского генерала в алом парадном мундире, шитом золотом. Труп прекрасно сохранился, ибо тетка Анна отлично сделала свое дело.
Катившиеся к дворцу лимузины, в которых съезжались гости на большой бал по случаю дня рождения Его Величества, внезапно остановились. Знатные леди, подхватив одной рукой шлейф своего платья, а другой поднеся к глазам лорнет, и благородные джентльмены, поддерживая одной рукой леди, а другой вправляя в глазницу монокли, устремились к чудным мощам. Тело перенесли на парадный двор, где обладатели самых пышных и королевстве ливрей приняли его в обтянутые белыми перчатками руки. Королевский Управляющий, Выездной Дворецкий, Заведующий Гражданским Домом, Заведующий Военным Домом, Верховный Маршал Королевского Двора и Адъютант Его Величества держали совет, но так ничего и не надумали. В соседних залах танцевали вальс, пили оршад и шампанское с беспечностью, граничившей с кощунством, ибо здесь покоился увешанный наградами генерал, без сомнения, один из наиболее почетных гостей, приглашенных на празднество, но не знакомый никому из сановников, склонявшихся к загадочному лицу, на котором щетинились усы и щерились волчьи зубы. Поелику форма британских офицеров не изменилась за минувшее столетие, все были в совершенной уверенности, что зрят перед собой одного из прославленных военачальников современной Империи. Но кто же он? Кто?
Пришлось потревожить покой личного врача Его Величества, человека старого, но благородного, весьма благородного, но чрезвычайно старого. Врач приложился ухом к генеральской груди против сердца, потрогал руки, приподнял веки:
— Он мертв, джентльмены! — объявил он наконец. — Без сомнения, мертв!
Действительно, генерал был мертв вот уже шестьдесят семь лет. Послали за военным министром, который как раз отплясывал самбу с герцогиней Кентской и пришел весь в поту.
— Что случилось? О, боже мой!.. Кто это?
— Именно об этом мы и хотели вас спросить, ваше превосходительство!
Пока сносились по телефону со Службой Личного Состава Военного Ведомства, из дворцовых зал без лишней огласки вызвали всех генералов, приглашенных на бал. Они входили, неся смоченные шампанским усы, и удивленно вздергивали брови:
— Не знаю! Право, в первый раз вижу!
Лишь старейший из них, столетний маршал барон Карлайл вскричал:
— Да ведь это Палмерстон! Оливер Палмерстон из индийских войск!
— Конечно, конечно, господин маршал…
Маршала живо спровадили. Все знали, что старик выжил из ума, но ведь всему есть предел!.. Помилуйте, генерал сэр Оливер Палмерстон (доктор наук), яркая и кровавая личность в истории Империи, умер тому… бог весть сколько лет!
Как бы там ни было, во дворце воздвигли катафалк в окружении горящих свечей, и на пышное ложе, охраняемое восемью гвардейцами с саблями наголо, возложили безымянные, но величественные останки. Веселье в соседних залах продолжалось, однако среди гостей все громче звучал ропот уст. Шум молвы привлек внимание даже Его Величества. Вопреки почтительным отговорам обступавших его высших военных чинов, Оно толкнуло одну из дверей и…
Покорное привычке, Его Величество стало навытяжку, отдавая воинские почести усопшему, затем склонилось на правую сторону, готовясь принять венок, который надлежало возложить на смертный одр. Тут, однако же, Его Величество удивилось столь странным обстоятельствам и потребовало объяснений, коих никто не мог ему дать.
Тогда-то в погребальный покой явился Бернс, извещенный соседями об ограблении замка и настигший похитителей по их следам. Он шепнул что-то на ухо Королевскому Управляющему, тот передал его слова Выездному Дворецкому, оный Дворецкий сообщил их сначала Правителю Гражданского Дома, а потом Правителю Военного Дома, сей же муж счел долгом уведомить Придворного Маршала. Извещенный в свой черед Адъютант Его Величества почел за благо отложить на позднейшее время доклад Его Величеству. Царственная особа удивленно взирала на Бернса, который с помощью четырех слуг укладывал в обитый атласом короб генерала сэра Оливера Палмерстона (доктора наук). Шпага, обтянутые перчатками руки, шпоры и даже всякий завиток волос поместились в устроенных на то углублениях, совершенно так, как покоятся на бархате ларца жемчужины ожерелья.
Покончив с сим и отвесивши Его Величеству низкий поклон, Бернс замкнул золотым ключиком ящик тетушки Анны, и, повинуясь манию его руки, слуги понесли домовику из дворца.
А прерванные танцы возобновились.