1
Хуже всего, что мы заперты, как в тюрьме, в этом доме на всю зиму и не имеем возможности сообщаться с нашими дорогими друзьями, не имеем никаких известий из Парижа. Я стараюсь сдерживаться, чтобы Адель не заметила, как мне тоскливо. Она мужественная девочка, с чувством собственного достоинства, что бы ни говорила мисс Джейн. Однако после всех переживаний последних месяцев ей необходим такой взрослый, которому можно полностью довериться, которого ни в чем невозможно подозревать.
Раньше я никогда не думала о себе как о взрослой.
А сейчас смотрю на себя в зеркало и говорю: «Софи, ты уже совсем не та девочка, которая несколько месяцев назад вошла в дом мадам Фредерик, держа за руку Адель. Тогда ты была четырнадцатилетней ученой барышней, мечтающей о медицине, а теперь ты — восемнадцатилетняя нянька, слуга своих господ».
Ненавижу быть прислугой, ненавижу слушаться и кланяться, ненавижу стирать и гладить нашу одежду, а тем более все остальное, что скидывает на меня Ли, когда не справляется сама. Ненавижу чистить лампы, выметать золу из каминов, таскать на второй этаж дрова и уголь. Ненавижу мыть ночные горшки. Ненавижу шить и штопать, а к роялю подходить, только чтобы вытереть пыль, не помышляя поднять крышку и поиграть. Ненавижу не сметь вмешиваться в разговор, даже когда мне есть что сказать. Ненавижу прятать книгу под матрас, едва заслышав чьи-то шаги. Ненавижу подавать на стол к завтраку, обеду, ужину и чаю, когда Ли занята с Мэри на кухне. Правда, можно по крайней мере задержаться в гостиной миссис Фэйрфакс и послушать, о чем дамы ведут беседу.
«Никогда не подслушивай чужие разговоры, Софи! Только королевские шпионы так себя ведут», — говорил мне отец, когда я делилась с ним сплетней, случайно услышанной на лестнице или в привратницкой мадам Анно.
Тут, в Торнфильде, я часто думаю о своих родителях. Кем бы я сейчас была, если бы папа тогда не погиб? Помощницей учительницы в народной школе? Подмастерьем в типографии? Продавала бы книги с лотка? Ходила бы разносчицей по домам с корзиной за плечами? А если бы мадам Селин не подобрала меня после смерти мамы? Сколько бы я продержалась в доме призрения, прежде чем заболеть и умереть? А если бы я оттуда сбежала, какую работу смогла бы найти, чтобы прокормиться? Потрошила бы рыбу у той торговки, к которой хотела определить меня мадам Фредерик? Стала бы проституткой? Или пошла бы побираться? Была ли бы я сегодня еще жива или умерла бы уже давно от голода, чахотки, удара ножом в темной подворотне?
Сама я никогда не смогла бы устроиться в господский дом няней, вот и нечего роптать на судьбу.
У мисс Джейн детство тоже было очень непростым. Хуже, чем у меня, потому что, когда ее в десятилетнем возрасте последние оставшиеся в живых родственники выставили из дома, она не повстречала такого ангела, как мадам Селин, такого друга, как Тусси, и такого превосходного учителя, как наш крестный. Она попала в благотворительное заведение, где ради получения диплома учительницы страдала от холода и голода, где ее унижали, обижали и били. Там ее лучшая подруга умерла у нее на руках от чахотки, которой заболела от холода и недоедания.
Это не сама мисс Джейн мне рассказала. Она со мной говорит, только чтобы поупражняться во французском. Она задает мне сотни вопросов о моей жизни и раздражается, когда я отвечаю не так, как ей бы хотелось. Но ей даже в голову не приходит, что в ответ я могу захотеть узнать что-то о ней самой. С няньками в доверительные отношения не входят.
Бывает, однако, так, что во время уроков Адели Ли просит меня помочь ей с уборкой, и вот однажды я вытирала пыль со стола гувернантки и нашла ее дневник — и стала читать. Я это сделала не от чрезмерного любопытства, а чтобы защитить себя и Адель.
Я знаю, что мой отец, Пьер Донадье и Гражданин Маркиз сочли бы такой поступок недостойным. Но мне нужно знать намерения и планы англичан в отношении моей Деде. К сожалению, я успела прочесть только три-четыре страницы в самом начале, потому что потом вошла Ли с ведром угля. Больше я дневника не видела. Должно быть, мисс Джейн запирает его на ключ, а в тот день случайно оставила на столе.
Время в этом доме тянется бесконечно. С тех пор как я перестала поминутно заглядывать в календарь, с нетерпением ожидая писем Тусси, дни кажутся мне одинаковыми, каждый следующий похож на предыдущий. Рождество наступило и прошло незаметно, все празднование заключалось в том, что Адель получила в подарок чашку горячего шоколада и молитвослов той протестантской секты, к которой принадлежит мисс Джейн.
Интересно, а как праздновали в доме Сулиньяк? Продвинулась ли мадам Селин на пути к выздоровлению? Помнит ли она, как мы праздновали Рождество в былые времена? Как ехали в карете в полночь к мессе в Нотр-Дам, а Адель несли завернутой в одеяло. Наутро приходили с поздравлениями толпы друзей, а потом был званый вечер в большой гостиной: музыка, шампанское, самые изысканные блюда… и мадам Селин — красивая, элегантная, остроумная — принимала рука об руку с крестным гостей как хозяйка дома.
Говорят, что в Торнфильде когда-то тоже был рождественский бал — миссис Фэйрфакс описывала его гувернантке; учитывая, что хозяин поместья живет как отшельник, это было событие из ряда вон выходящее. Мистер Рочестер пригласил человек пятьдесят гостей из лучших семей графства. Среди них была и некая восемнадцатилетняя особа по имени мисс Бланш Ингрэм, за которой хозяин дома ухаживал, хотя, вопреки ожиданиям многих, так на ней и не женился. Было это в декабре 1831 года. Эту дату мне не забыть — последнее Рождество с мамой на улице Маркаде.
А еще мне сразу же пришло в голову, что это было первое Рождество Адели и последнее, когда мадам Селин еще считала, что замужем за месье Эдуаром. Теперь я вспоминаю, что он в тот год не остался на праздники с семьей, а уехал в Англию, сказав, что старая тетка — та самая, которой нет в природе, — требует его присутствия. А сам, оказывается, поехал в Торнфильд — развлекаться и волочиться за другой. Какое лицемерие! Какой презренный человек! Адели не следует находиться под его крышей ни минутой больше, чем необходимо.
Какая разница, отец он ей или нет? Он ее не любит, считает глупой, тщеславной и бесхарактерной девочкой, сомневается, что она — его дочь. Он ее «вытащил из парижской грязи» исключительно из чувства долга, из желания искупить свои большие и малые грехи, он сам об этом говорил мисс Джейн.
А эта наивная бедняжка поверила ему и уже готова упасть в западню, как падали до нее мадам Селин, мисс Бланш Ингрэм и еще неизвестно сколько женщин.
2
В январе вернулся хозяин поместья. Его конь поскользнулся на обледенелой дороге, и месье Эдуар вывихнул ногу. Адель, наивная и любящая душа, очень ему обрадовалась, но он лишь рассеянно погладил ее по голове и пробормотал что-то насмешливое. Для хозяина Торнфильда поцелуй Деде значит не больше, чем лапа, поданная ему Лоцманом.
Сразу по приезде он вызвал гувернантку и подверг ее настоящему допросу. Надо признать, мисс Джейн отвечала с большим достоинством, хотя и с легкой иронией. Однако она не преминула сообщить ему, что она — сирота без какой-либо финансовой поддержки и жизненного опыта, если не считать религиозной школы, где она получила образование, и что у нее нет ни родни, ни друзей, ни покровителей, на помощь которых она могла бы рассчитывать.
А еще мисс Джейн оказалась гораздо моложе, чем можно было подумать по ее виду: всего восемнадцать! Можно сказать, моя ровесница, будь мне столько лет, сколько я назвала мистеру Рочестеру.
Бедная, неопытная и одинокая — идеальная жертва для новой западни, думала я, подавая им чай. Хотя, конечно, мисс Джейн настолько непривлекательна, что вообразить ее героиней романтического приключения и увлечься ею можно либо от страшной скуки, либо будучи человеком совсем уже бессовестным и порочным.
Несколько дней спустя из Милкота доставили багаж хозяина поместья. Месье Эдуар привез подарки для Адели и позвал ее вместе с гувернанткой в гостиную, чтобы развлечься, глядя, как девочка открывает коробки и свертки. Он, как водится, подарил ей несколько блестящих безделушек, какие путешественники обычно привозят в дар дикарям, а взрослые почему-то дарят детям; а также «туалет», то есть красивое платьице вместе со всем, что к нему прилагается. В свое время в Париже эти «туалеты» повергали в отчаяние Соланж: слишком легкие и открытые для холодных зимних дней, слишком громоздкие, чтобы резвиться летом, — эти платья были сшиты из плохо поддающихся стирке тканей и к тому же изобиловали шнурами и лентами, которые мешали девочке свободно двигаться.
Адель, приученная вежливо благодарить даже за те подарки, которые ей не по вкусу, попросила меня помочь ей надеть розовое платье, шелковые чулки, белые атласные туфельки и венок из розовых бутонов и вернулась в гостиную показаться месье Эдуару в новых нарядах и сказать ему спасибо. Он же взглянул на нее холодно и с презрением заметил мисс Джейн: «Вся в мать: кокетство у нее в крови».
На месте мисс Джейн я бы ему ответила: «Это платье для себя выбрала не Адель. Это вы его ей подарили, купив в каком-то роскошном магазине вместе со всеми этими лентами и украшениями, никак не подходящими девочке ее возраста. Вам больше нечем было заняться во время поездки? Вы не могли придумать, как лучше потратить деньги? Я уверена, Адели куда больше удовольствия доставил бы пони».
Но гувернантка промолчала. Я тоже не промолвила ни слова, но как же мне хотелось треснуть этого гнусного соблазнителя чайным подносом по лбу.
Потому что эта его поза аскета, презирающего свет, и раскаявшегося грешника, устремленного к новой честной и благодетельной жизни, — все это просто притворство ради того, чтобы завоевать мисс Джейн. Она же, бедняжка, старается соблюдать строгость и отвечать иронией на провокации и парадоксы месье Эдуара: она морализирует, когда он ей рассказывает о своей разгульной юности, поддерживает его в намерении встать на путь исправления. Не зря она дочь священника и обучалась в религиозной школе!
Впрочем, нужно быть слепым, чтобы не видеть, как она им восхищается, она глаз с него не сводит и смотрит ему в рот. Я даже начала задумываться, не следует ли мне ее предупредить, рассказать, как мистер Рочестер вел себя в Париже, как он обманул мадам, предложив ей не имевшее никакой законной силы замужество, как он потом отказался ей помочь и защитить от несправедливых обвинений. Но я уверена, гувернантка мне не поверит. Тем более что, объясняя, откуда в Торнфильде взялась Адель, месье Эдуар изложил ей всю историю по-своему.
Я с трудом сдерживалась, когда он описывал мадам Селин как «куртизанку», которую интересовали лишь фунты стерлингов в карманах невинного воздыхателя. О нашей нежной и доброй благодетельнице он говорил, что она — жадная, бессердечная и лживая, вульгарная обольстительница, не умеющая быть верной, — содержанка, падкая до роскоши, из-за чего он, бедный и ослепленный, чуть не разорился. И эта коварная женщина воспользовалась его доверием и внушила ему, что ребенок, родившийся во время их связи, — его дочь. «Девочка может быть моей дочерью, — признавал месье Эдуар, а мисс Джейн молча слушала, смущенная откровенностью о такой порочной вседозволенности, — однако я не нахожу в ее чертах ничего, что могло бы свидетельствовать об этом нежеланном отцовстве».
Потом он добавил с романтическим вздохом: «Моя весна прошла, но она оставила мне этот французский цветочек, от которого в иные минуты мне очень хотелось бы отделаться».
Впрочем, в конце этой речи он заявил со всей жесткостью: «Я не признаю за Аделью никаких прав, потому что я ей не отец».
Я бы хотела возмутиться: «Раз так, отпустите нас обратно во Францию! Там мадам Сулиньяк будет рада нас приютить, чтобы мы жили рядом с матерью Деде, которая от нее никогда не отрекалась, как вы это сейчас делаете». Боже, как трудно молча выслушивать хитросплетаемую этим обманщиком ложь!
Потом настал момент объяснения, как и почему столь великая любовь вдруг закончилась. Под суровым взором мисс Джейн этот хлыщ без зазрения совести принялся очернять мадам Селин и выгораживать себя.
Месье Эдуар рассказал гувернантке, что он по чистой случайности обнаружил измену, когда Адель еще не пошла. Он узнал, что, растрачивая его фунты, мадам крутила роман с молодым развратным виконтом.
В этот момент у него открылись глаза, и к нему вернулось чувство собственного достоинства. Будучи настоящим джентльменом, он вызвал виконта на дуэль и ранил его в плечо, а затем выгнал прочь балерину. Он бы и вовсе о ней забыл, но эта низкая женщина в придачу ко всем прочим своим подлостям оказалась выродком, а не матерью: несколько лет спустя сбежала в Италию с каким-то певцом, бросив Адель в парижской грязи. Оттуда ее и спас великодушный мистер Рочестер — едва успел, пока эта грязь не поглотила ее окончательно.
«Я сказал Адели, что мать ее умерла, чтобы ей не было слишком стыдно», — завершил месье Эдуар свой рассказ.
Я-то знаю, как обстояли дела на самом деле, и отчасти была свидетелем этой истории. Я сгорала от негодования и гнева. Интересно, все ли мужчины, желающие завоевать добродетельную девицу и не имеющие возможности скрыть предыдущие похождения, так беззастенчиво лгут?
Я ненавижу мистера Рочестера больше, чем штопку чулок и опорожнение ночных горшков. Хорошо, что я не купилась на благодушие миссис Фэйрфакс, не прельстилась кажущейся безопасностью Торнфильда и никому здесь не открылась. Нельзя расслабляться, я должна быть всегда на страже. Я сдержу слово, данное годы назад мадам Селин. Как ни грустно это признавать, но Адель нужно защищать от того зла, которое способен причинить ей ее отец.
3
Они воркуют, как голубки. Хотя нет, скорее как голубка и ястреб. Месье Эдуар уже больше двух месяцев в Торнфильде, и каждый день он приглашает гувернантку после обеда или после ужина в свою гостиную. Он рассказывает ей о своих путешествиях, о своей несчастной юности, пускается в пространные рассуждения о морали, угрызениях совести, искуплении вины, заявляет о своем праве на счастье и выставляет себя печальным героем — точь-в-точь персонаж Байрона. Она слушает молча, кивает, краснеет, улыбается, потупив глаза; отвечает, только если это совершенно необходимо. Я тоже слушаю, неспешно подкладывая дрова в камин или вытирая пыль с безделушек в соседней с гостиной столовой. В это время я думаю о мадам Селин, которой было всего семнадцать лет, когда мистер Рочестер начал за ней ухаживать, наверняка и ей он рассказывал подобные басни. Гувернантка стала старательнее одеваться. К своему квакерскому черному платью она прикалывает по вечерам белый кружевной воротничок или надевает медальон с камеей. Волосы она зачесывает теперь не в такой тугой узел. У нее иногда даже появляются ямочки на щеках, и тогда она кажется довольно-таки привлекательной. Когда он хочет сказать ей что-то приятное, он зовет ее «моя сильфида». Неужели при этом слове не возникает в его памяти образ мадам Селин в белой пачке и с крылышками из прозрачного тюля?
Адель говорит, что во время занятий мисс Джейн стала рассеянна, постоянно прислушивается к тому, что происходит за дверью библиотеки, забывает, куда положила книгу. Еще она стала гораздо ласковее с моей девочкой: за чаем сажает ее себе на колени и даже пару раз зашла в нашу комнату поцеловать ее перед сном.
Со мной мисс Джейн тоже теперь любезна: когда я приношу в библиотеку ведро угля, она удерживает меня разговором, расспрашивает о Париже, о театрах, о жизни парижской знати. Я бы могла ответить на каждый из ее вопросов получасовым докладом, но я просто качаю головою и на все говорю: «Я не знаю». А сама тем временем хотела бы закричать в голос: «Мисс Джейн, бегите, пока еще не поздно! Это замок Синей Бороды, только, как верно заметила Берта, никакой рыцарь не примчится сюда вас спасать».
Мистер Рочестер как будто прочел мои мысли, он остановил меня в холле, куда я пришла, чтобы протереть напольные часы. «Я видел, как ты говорила по-французски с гувернанткой, — сказал он. — Держи язык за зубами, девчонка, не то уволю тебя в два счета».
— Oui, monsieur[39]. — И я почтительно поклонилась.
Адель не находит себе места. Уроки ее стали гораздо короче, чем прежде, и часто ей нечем заняться в послеобеденное время. Я пытаюсь как-то закрыть пробелы в ее образовании, сажусь с ней в комнате и учу ее тому, что помню из наших занятий с крестным. Но Деде необходимо двигаться и играть. И сколько я ни стараюсь заменить ей мадам Селин, ей все равно очень нужна мама. Она с грустью смотрит в окно на покрытые снегом лужайки и спрашивает с отчаянием: «Когда же придет весна? Когда мы пойдем в деревню за письмами от Тусси? Мама, наверное, уже вышла из тюрьмы. Почему она не едет за нами?»
Потом она вынимает из-за пазухи медальон, открывает его и целует крохотный портрет мадам. Мне становится так ее жаль, мою бедную птичку, что я говорю: «Пойди побегай на третьем этаже, поиграй с Бертой».
У Берты, похоже, тоже дурное настроение. «Она страшно сердится на мисс Джейн, — сообщила мне Адель. — Она ревнует. Ее тут никто не любит, и она хочет сбежать. Хочет вернуться к себе домой».
«А я не знала, что у твоей подружки есть другой дом», — заметила я. У моего Пиполета не было такой развернутой биографии. Где он появлялся, там и был его мир.
«Раньше она жила на острове, — объяснила Адель. — На том самом, где девочки могут ходить босиком, ну как графиня Мерседес. У Берты тоже было много рабов, а потом она их освободила».
«Она же тебе сказала, что она сама рабыня».
«Это здесь. А там она была госпожа».
Наверное, Адель помнит, как мадам Селин читала ей вслух «Мои первые двенадцать лет жизни» графини де Мерлен. А что касается ревности и раздражения по отношению к гувернантке, то Адель наделяет ими свою воображаемую подружку, чтобы не признаваться себе, что сама испытывает эти чувства.
Снег уже неделю как перестал валить, но по дороге в Хэй все еще не пройти. Если бы я могла поехать на лошади или в экипаже, можно было бы добраться туда кружным путем, как добираются почтальон и мясник. Но это на пятнадцать миль длиннее, дорога огибает холм — пешком ее не одолеть. И даже будь у меня такие крепкие ноги, разве я могу уйти из поместья на весь день?
Вот так и я начала заглядываться в окно в ожидании оттепели и считать дни, которые отделяют нас от окончания зимы. Я все пытаюсь представить: что сейчас в Париже? Как себя чувствует мадам Селин? Я понимаю, что не следует обольщаться, что мгновенного и быстрого исцеления не случилось, иначе бы Тусси мне об этом сообщил. Но я надеюсь изо всех сил, что постепенное улучшение происходит неуклонно, что каждый день приносит новые успехи.
Адель за эти месяцы выросла на целых три сантиметра. Я сделала отметку на косяке двери в тот день, когда мы сюда приехали, а вчера измерила разницу. Я тоже, должно быть, подросла, потому что гувернантка мне уже заметила, что юбки у меня слишком короткие и длина выставленной на всеобщее обозрение лодыжки несовместима с целомудрием, какое пристало няне из приличного дома.
«Распори подол, а если его длины не хватит, надставь полосой того же цвета», — приказала она мне.
Я вот думаю: ведь она считает, что мы — ровесницы; может, она ревнует? Это было бы смешно — и с точки зрения моего положения в этом доме, и учитывая мои чувства к его хозяину.
4
Прошлой ночью произошло событие, которое всех взбудоражило. У мистера Рочестера есть обыкновение читать в кровати, и тут он уснул, не погасив стоявшую на комоде свечу. Ворочаясь во сне, он, видимо, задел занавеси кровати, они попали в огонь и загорелись. Вряд ли это был большой пожар, месье даже не проснулся. Однако страдающая бессонницей гувернантка утверждает, что услышала шум на галерее, а выглянув, увидела, как из-под двери клубится дым. Тогда она устремилась в комнату месье Эдуара с кувшином воды и залила всю кровать вместе со спящим в ней хозяином.
Теперь она изображает из себя героиню, спасшую своего господина от страшной и неминуемой гибели. Она намекает, хотя и не говорит прямо, что по галерее блуждал кто-то (или что-то?) и чуть на нее не напал. Чудовище? Привидение?
«Это наверняка была Берта», — прошептала Адель.
Порой она так убедительно рассказывает о своей подружке, что я забываю про свою рациональность и готова поверить, что Деде и правда видит что-то, разговаривает с кем-то, с каким-то призраком умершей девочки. Может, это кто-то из предков месье Эдуара? Например, дочь дамы с портрета в холле — того, что висит напротив рыцаря в латах. Потом мне становится стыдно. Люди, которые верят в привидения, мне всегда казались невежественными и смешными, и я никогда бы не предположила, что к их числу может принадлежать мисс Джейн.
Хотелось бы спросить ее: читала ли она «Удольфские тайны», как главная героиня «Нортенгерского аббатства»? Потому что если да, то гувернантка была наказана за свои мрачные фантазии, точь-в-точь как Кэтрин Морланд, — она лишилась возлюбленного: наутро после пожара мистер Рочестер уехал, ни с кем не попрощавшись. Он даже не сказал миссис Фэйрфакс, куда направляется, когда ждать его назад и ждать ли вообще.
«Может, он уехал за границу и раньше чем через год не вернется, — заметила старая дама безмятежно. — С ним такое и прежде случалось».
Гувернантка, заслышав такие слова, побледнела и была готова разрыдаться, но сдержалась. Видимо, про себя она уже решила, что между нею и хозяином поместья зародилось нежное чувство.
Она стала нервной, ругает Адель за каждую ошибку, не разрешает ей заходить в гостиную и играть на пианино простенькие арии, которым сама же ее и обучила.
Я ее как-то застала за изучением объявлений на последней странице «Вестника…ширского графства». Уж не собралась ли и она покинуть Торнфильд? Честно говоря, не знаю, буду ли я этому рада. Несмотря на все ее странности, Адель ее полюбила, да и для меня лучше, что в доме проживает моя ровесница или почти ровесница — все-таки не так тоскливо.
С отъезда мистера Рочестера минуло пять дней, дороги уже почти расчищены. Мисс Джейн уже несколько раз выходила с Аделью на прогулку, но до Хэя они ни разу не дошли. Миссис Фэйрфакс затеяла большую весеннюю уборку: Ли и Мэри от рассвета до заката двигают мебель и сворачивают ковры, моют полы и окна, сметают паутину и переворачивают весь дом вверх тормашками. Я поняла, что миссис Фэйрфакс ждет, чтобы я предложила свою помощь, ведь я всегда охотно помогаю Ли с домашними делами, но в этот раз я сделала вид, что меня это совершенно не касается. Генеральная уборка не входит в обязанности няньки, такого даже мистер Джонатан Свифт в своих «Наставлениях слугам» не решился бы написать. Так что я твердо намерена воспользоваться кутерьмой в доме и выбраться в Хэй на почту.
Думаю, что попробую завтра, даже если пойдет дождь. Я уже написала длиннющее письмо для Тусси с рассказом обо всем, что здесь произошло за эти несколько месяцев. Даже если меня на почте не ждет письмо, я все равно прогуляюсь не зря — отправлю свое: ведь Тусси, Олимпия и мадам Женевьева всю долгую зиму наверняка изнывают без наших новостей не меньше, чем мы без весточки от них.