1
Дорогая моя Софи, воробушек любимый,
знала бы ты, как я скучал без твоих писем! Точнее, как все мы скучали, потому что и наши добрые друзья вздыхали: «Как там наши девочки?» К счастью, и Олимпия, и ее бабушка обладают несокрушимым оптимизмом и никогда не пускаются в фантазии об ужасах и несчастьях. Этого я бы просто не выдержал, потому что сам тревожусь и, пока не получу от тебя ответа, успокоиться не смогу.
Я отправляю это письмо в первый день марта, но понимаю, что оно может еще какое-то время пролежать в почтовом отделении Хэя. Не имею ни малейшего представления о том, когда ваши проселочные дороги снова станут проходимыми. Наберусь терпения и буду ждать, но умоляю: как только сможешь выбраться из дома, тотчас мне напиши!
Я знаю, что ты тоже сгораешь от нетерпения. Уже больше трех месяцев у тебя нет вестей о мадам Селин. То, что ты до сих пор не получила письма, адресованного напрямую в Торнфильд, наверняка подсказывает тебе, что тут все без больших изменений. Вселяющие надежду крошечные улучшения перемежаются с минутами помутнения и бреда. Доктор Манетт говорит, что это нормальное течение болезни и чтобы мы не отчаивались: так проявляется крепость организма мадам Селин, и вообще, она подает знаки успешного выздоровления. Он призывает нас продолжать лечение, массаж и упражнения. Как только потеплело, он посоветовал Олимпии вывозить мадам на прогулку в экипаже.
Мадам Женевьева как официальный опекун должна была для этого испросить разрешения судьи, который из уважения к ней сам явился осмотреть больную и со слезами на глазах тут же это разрешение подписал.
Похоже, нашей бедной благодетельнице свежий воздух, солнце и мерное движение кареты пришлись по вкусу. Сердце сжимается при виде ее потерянной улыбки, когда она, глядя в никуда, тихонько напевает тонким голоском себе под нос. Мадам Сулиньяк в какой-то момент даже подозревала, что от полученных в тюрьме ударов по голове мадам Селин утратила зрение. Правда, доктор уверяет, что с глазами у нее все в порядке, проблема в том, что ее мозг не в состоянии ни на чем сосредоточиться. Олимпия не хочет, чтобы кто-то из старых знакомых увидел мадам в таком состоянии, поэтому избегает модных гуляний, не ездит в Булонский лес, на Елисейские поля и в Люксембургский сад. Она собственноручно правит лошадьми и возит мадам по дальним бульварам. Там деревья и кусты уже покрыты нежной зеленью, скоро все расцветет.
Олимпия — удивительная! Она настоящий друг. Она продолжает одеваться в мужское платье и увлекается мужским спортом. У нее мускулы крепче, чем у меня! Видела бы ты, как она справляется с двумя нервными чистокровными рысаками, которые так и норовят понести.
Но вечером, когда наступает ее черед выполнять обязанности сестры милосердия, она надевает капот, распускает волосы и превращается в темноглазую красавицу с чудесными классическими чертами лица.
Знаешь, Софи, я тут пытался набросать ее портрет и задумался: с тех пор, как я оказался в Париже, я ни разу не встретил ни одной темнокожей женщины или девочки. И самое странное, что я не могу себе их представить. Мои детские воспоминания очень размыты. От мамы и сестры в моей памяти остались только глаза и улыбка, а целиком лица я не помню, не говоря уже о фигуре, походке, мимике. Удивительно, правда? Если бы мне на улице повстречалась темнокожая женщина, я смотрел бы на нее с не меньшим изумлением, чем все белые вокруг. Конечно, это все праздные размышления, но я знаю, что ты меня поймешь.
Заканчиваю свое длинное письмо. Тебе и так есть чем заняться, я же хочу, чтобы свободное время ты посвятила не тому, чтобы меня читать, а тому, чтобы мне писать.
Поцелуй от меня Деде. Скажи ей, что Дагоберта поживает хорошо и за зиму ни разу не простудилась, потому что я храню ее, обернув шерстяным шарфом, как ты мне велела.
Ответь мне скорее. Горячо и крепко обнимает тебя твой друг и старший брат
2
Дорогой Тусси,
спасибо за письмо, хотя я, конечно, ждала лучших новостей о нашей дорогой мадам Селин. Я в отчаянии, что не могу сама за ней ухаживать, утешает только то, что она находится в окружении стольких любящих и заботливых друзей.
Как мы провели зиму, я рассказала тебе в прошлом письме, которое отправила в тот день, когда получила первую твою весточку. С тех пор немногое изменилось. Месье Эдуар написал миссис Фэйрфакс, что он гостит у окружного судьи Эштона в Лисе и намеревается пробыть у него долго. По всей видимости, в поместье Эштонов собралось большое общество из местных аристократов, в том числе в поисках удачной партии приехали несколько красивых богатых наследниц. С тех пор как гувернантка узнала эту новость, она стала еще печальнее и раздражительнее. У нее нет ни малейшего терпения к выходкам Адели, которая истосковалась за целую зиму взаперти и каждый день выводит гувернантку из себя. Например, вчера Деде предстала в гостиной миссис Фэйрфакс с совершенно невообразимой прической. Обычно ее волосы привожу в порядок я, и до вчерашнего дня я думала, что она сама не умеет с ними ничего делать. Помнишь, какие у нее густые кудри? Я всегда завязываю ей ленту на макушке, чтобы локоны рассыпались по ее плечам, как у мадам Селин. Так я ее причесала и вчерашним утром. После обеда она играла несколько часов одна, потому что мисс Джейн лежала с мигренью, я же должна была помочь Мэри чистить каминные решетки. Так вот, к чаю Адель пришла причесанная совершенно иначе. Между локонами у нее были заплетены по крайней мере две дюжины тоненьких косичек, кончики их были перевязаны швейными нитками. Я едва сдержала улыбку, потому что эта прическа придавала ей вид бунтовщический, задорный, безумный и немного дикий, и я понимала, что это шокирует наших леди.
Миссис Фэйрфакс посмотрела на Адель в изумлении, опустила чашку на блюдечко и поднесла руку ко рту. Признаюсь, я и сама недоумевала: Адель никогда не выражала желания уложить волосы по-новому. Я подумала, что ей могла помочь Ли, и уже собиралась было спросить у Адели, так ли это, но тут на пороге появилась мисс Джейн. Она замерла в дверях, разглядывая Адель так, будто перед нею Медуза с извивающимися змеями вместо безобидных тоненьких косичек на голове.
«Кто тебя привел в такой ужасный вид?» — крикнула мисс Джейн с яростью, совершенно несоразмерной детскому озорству Адели. В сущности, всего-то и требовалось, что пару раз пройтись щеткой по волосам.
«Никто», — ответила моя девочка. Видно было, что она испугалась, но решила ни за что не выдавать свою сообщницу.
«Лгунья», — мисс Джейн почти сорвалась на крик. Миссис Фэйрфакс растерянно помешивала ложечкой чай, куда так и не положила сахар.
«Адель, признайся скорее мисс Джейн, что это сделала Софи», — сказала я по-французски, потому что не хотела, чтобы Ли досталось за ее неосторожную снисходительность к девочке.
Деде расплакалась, а мисс Джейн обрушила на меня поток упреков и угроз, я даже представить себе не могла, сколько она знает обидных французских ругательств.
«Извините, мадемуазель, я просто хотела испробовать способ, каким в моей деревне женщины завивают себе волосы, — придумала я в качестве оправдания. — Их заплетают влажными в косички, а когда косички высохнут, их расплетают, и волосы остаются волнистыми».
«Ах эти француженки! Чего только не придумают, чтобы угодить своему тщеславию, — вздохнула гувернантка и добавила сурово: — По ночам занимайтесь такими экспериментами, а я тут не хочу видеть ни косичек, ни чертенят!»
Кажется, невзирая на свое суровое Ловудское воспитание, она все же что-то знает о женских ухищрениях, которые помогают следовать моде.
Позже, когда мы остались одни в комнате, я похвалила Адель за то, что она не выдала Ли, и отругала за глупую и неосторожную выходку.
«Это была не Ли, а Берта, — захныкала Адель. — Я не хотела, но она мне сказала, что так я буду гораздо красивее».
Честно тебе признаюсь, меня начала утомлять эта воображаемая подружка, и я бы хотела, чтобы она уже исчезла, как это сделал в подходящий момент мой Пиполет. К тому же он был воспитанным созданием и не учил меня шалостям и непослушанию. Боюсь, впрочем, что Берта не исчезнет, пока у Адели не появится компания для игр из настоящих живых детей.
Под конец Деде заснула, а я встала у ее кроватки и смотрела с восхищением на эти маленькие пальчики, которые оказались способны на такой сложный кропотливый труд.
Что мне делать, Тусси? Я должна ее наказать? Она же ребенок, ей нет еще и семи, к тому же она не понимала, что поступает плохо. Как объяснить ей, почему ее гувернантка стала так раздражительна?
Обнимаю тебя нежно, шоколадка (помнишь, мадам Селин любила так тебя называть?), и жду скорого ответа.
Твоя верная подруга
Dear мама,
сегодня все было very bad[40], и мисс Джейн рассердилась. А Софи сказала неправду, потому что виновата была Берта. Софи сказала мне ни с кем не speak about[41] Берта, особенно с мисс Джейн. Она сказала, что взрослые обычно не могут понять, что у маленькой девочки can be[42] такие странные друзья. Софи меня понимает, потому что у нее был Пиполет. А мисс Джейн сказала бы, что это всё французские глупости и что это ты меня плохо воспитала. А на самом деле плохо воспитали Берту, которая вовсе и не француженка. Она вообще не слушается свою воспитательницу и однажды даже пнула ее ногой. Я ей сказала: «Если ты меня так пнешь, я к тебе больше играть не приду», и она promised me[43], что не будет пинаться.
Дорогая мама, I love you very very much[44], ночью, когда Софи не слышит, I cry because[45] хотела бы спать вместе с тобой в большой зеленой кровати. Когда тебя уже выпустят из тюрьмы? Я рассказала Берте, что ты в тюрьме, и она сказала, что быть узницей — очень плохо, но ты хотя бы получаешь письма и у тебя есть любящая little daughter waiting for you[46] и еще такой друг, как Олимпия, которая поможет тебе сбежать. She said[47], что друзья для этого и нужны, чтобы помочь убежать. На листочке уже больше нет места, поэтому прощаюсь с тобой.
Большой-пребольшой kiss[48] от твоей
3
Дорогая Софи,
наконец-то у меня есть для тебя хорошая новость, хоть она и не о здоровье мадам Селин. Анжелика и Максимильен с родителями вернулись из Америки! Видела бы ты, как они выросли! Анжелика стала красавицей, она похожа на графиню де Мерлен в юности. А Максимильен так загорел, что стал как мулат, причем он не стыдится этого, а, наоборот, гордится. Когда семья виконта д’Анже узнала, что мадам была в тюрьме, а теперь больна, они все тут же приехали с визитом на улицу Нотр-Дам-де-Шан, а не отвернулись от нас, как многие другие знакомые. Они были потрясены, увидев мадам в таком плачевном состоянии. Анжелика сразу же предложила, что будет тоже ухаживать за больной и, если понадобится, подменять Олимпию. Граф был возмущен поведением наследников маркиза и сказал, что немедленно отправится к судье, чтобы выступить свидетелем в защиту мадам. Сердцу становится тепло при мысли о том, что наша благодетельница в счастливые времена сумела так расположить к себе друзей и внушить им глубокие и постоянные чувства.
А теперь я должен рассказать тебе странную историю. Я посмотрел на дату твоего письмо и обнаружил… Только не подумай, что я шучу. Меня это совпадение поразило в самое сердце. Ты же знаешь, какие у меня волосы. Мадемуазель Атенаис сбривала их всегда наголо, да и на бульваре Капуцинов они оставались очень короткими: мадам Селин называла меня «черной овечкой своего стада». Как только они становятся длиннее, они встают дыбом, и голова кажется огромной. Я долго не стригся, и вот 15 марта виконтесса Лагардьер посмотрела на меня, когда я помогал ей выйти из кареты, и говорит: «Иди-ка ты к цирюльнику, пусть он тебя как следует побреет!» Но мне почему-то совсем не хотелось в этот раз сбривать свою шевелюру, я чувствовал себя Самсоном, который вместе с волосами может потерять свою силу. И тогда я вспомнил, что, когда мы были проездом на Ямайке, я видел множество негров с длинными волосами. Чтобы содержать их в порядке, они разделяли их на пряди и заплетали в тоненькие косички, перевязывая каждую на кончике. У меня пока не такие длинные волосы, но с помощью Олимпии и Анжелики я с ними справился, и теперь голова моя покрыта такими же косичками, как те, что начала заплетать себе Деде. Гражданин Маркиз не одобрил бы с точки зрения рационального мировосприятия мои мысли о телепатии между нами.
Однако я должен сказать тебе, Софи, что это весьма непростая операция! Не знаю, как Адель могла бы сделать это собственными руками даже на половине головы, — если я правильно понял, она ведь не довела дело до конца? Чтобы так заплести волосы, нужна помощь по крайней мере еще одного человека, и воображаемый друг — уж точно не лучший помощник в таком деле. Ты в какой-нибудь вечер запри дверь на засов, чтобы мисс Джейн не ворвалась к вам без предупреждения, и попроси Адель снова заплести себе такие косички. Мне очень интересно, сколько времени у нее на это уходит, получаются ли у нее ровные проборы между рядами косичек и как она их завязывает на концах, если только они не так длинны, чтобы можно было зажать их губами.
Видишь, сегодня я болтаю о всякой ерунде, просто чтобы подольше побыть с тобой — пусть мы и далеко друг от друга. О Боже, косички у юноши, какой кошмар, воскликнула бы, прочтя это письмо, мисс Джейн, да еще бы назвала меня французским пижоном и обвинила в тщеславии и распущенности. Как будто Красавчик Браммел, кумир всех денди и законодатель мужской моды в Европе, не англичанин!
Но довольно о глупостях: мне пора выезжать с виконтессой Виолен. Между нами говоря, ей очень понравилась моя новая прическа. Полное послушание темнокожего гиганта (я ведь тоже вырос за эту зиму), имеющего к тому же вид… — как это ты написала про Адель? — бунтовщический, безумный и несколько дикий, доставляет ей такое жгучее удовольствие, в каком она бы и сама себе не призналась.
Не теряй надежды, воробушек, вот увидишь — в следующем письме я расскажу тебе об успехах нашей любимой покровительницы.
Крепко обнимает вас обеих ваш старший брат
4
Дорогой Тусси,
если бы ты в глубине души питал какие-то сомнения, то вот уже несколько дней, как я могла бы тебе доказать, что месье Эдуар — все тот же ветреный и жестокий эгоист, каким он был шесть лет назад, когда обманул нашу бедную мадам Селин и разбил ей сердце. Он вскружил голову мисс Джейн своими рассуждениями об аскезе и об отречении от порочного прошлого и развлекается, глядя, как она страдает.
Теперь мисс Джейн не нужно воображать себе неведомых соперниц, чтобы терзаться ревностью. Вопреки ожиданиям, мистер Рочестер отсутствовал не больше трех недель. Зато вернулся он не один, за ним приехало из Лиса все тамошнее общество: шесть джентльменов, четыре дамы и столько же девиц на выданье. Самая красивая из них, а также самая уверенная в себе и решительно настроенная завоевать мистера Рочестера — та самая мисс Бланш Ингрэм, которая уже безуспешно пыталась его обольстить семь лет назад. Она все еще красива и совсем непохожа на мадам Селин. Не будь она так высока, ее можно было бы принять за испанку: у нее черные, как вороново крыло, волосы, черные огненные глаза и смуглая кожа. Профиль классический, как с римских монет, а ведет она себя надменно и недобро. Интересно, она за всю свою жизнь высказалась о ком бы то ни было благожелательно, явила хоть раз сердечность и искреннее расположение? На всех, начиная с собственной матери, она смотрит свысока. С нами, слугами, гувернанткой и миссис Фэйрфакс она невыносимо груба.
Адель совершенно заворожена дамами, их нарядами, их блестящей беседой. Наверное, они напоминают ей подруг мадам Селин, ее приемы на бульваре Капуцинов. Адель под любым предлогом пытается проникнуть в гостиную, некоторые из старших дам с нею нежны и приветливы. А мисс Бланш терпеть ее не может, а если обращается к ней, то лишь затем, чтобы высмеять и отослать прочь из комнаты. Она называет Деде «обезьянкой». Может, она боится, что девочка занимает слишком много места в сердце мистера Рочестера — ей самой ничего не останется? А может, в Лисе он лицемерно изображал из себя любящего опекуна, а то и отца, души не чающего в своей крошке.
Месье Эдуар — единственный, кого она считает достойным своей любезности. Он же волочится за нею без удержу. Он сопровождает ее в ежеутренних конных прогулках. Эта бесстрашная амазонка каждый день желает скакать по поместью, как будто объезжает владения и оценивает их размер и стоимость. (Впрочем, возможно, во мне говорит неприязнь.) Он подыгрывает ей на рояле, и они на два голоса поют страстные баллады. Вообрази себе мою тоску, когда он затянул те же куплеты, которые исполнял для мадам на бульваре Капуцинов. Перед гувернанткой он делал вид, что устал от светской жизни и легкомысленных увеселений, а теперь он с удовольствием наряжается в нелепые костюмы для игры в шарады и исполняет даже самые безумные капризы и прихоти мисс Ингрэм.
Все остальные гости начиная от матери и братьев мисс Бланш считают их женихом и невестой, и даже миссис Фэйрфакс посматривает на них радостно и с некоторым беспокойством. Может, она боится, что после свадьбы молодые поселятся в Торнфильде и мистер Рочестер уже не будет нуждаться в управляющей имением?
Бедная мисс Джейн страдает; она тает как свеча. Я вытирала пыль с письменного прибора гувернантки и заметила, что она набросала углем автопортрет. Она нарисовала самый худший свой образ, почти карикатуру, и подписала: «Портрет одинокой неимущей дурнушки». Не понимаю! Разве не довольно того, что тебя мучают окружающие? Неужели надо самой сыпать себе соль на раны? Может, это ее суровая религия требует от нее смирения и заставляет ее унижать себя самоё в наказание за слишком высоко воспарившие надежды?
Гости привезли с собой толпу слуг: у каждой дамы и каждой барышни — личная горничная, четыре лакея, два кучера, три младших конюха. Дом битком забит, от чердака до подвала. Адель сообщила мне, что Берта очень нервничает из-за всей этой неразберихи и говорит, что она бы дала кулаком в нос мисс Бланш Ингрэм и оттаскала бы ее за волосы. Нам с Аделью тоже непросто уснуть по ночам: в гостиной до глубокой ночи ведут беседы, играют в карты и на бильярде, музицируют. Внизу на кухне у Мэри работают теперь в помощниках три выписанные из Милкота кухарки и судомойка.
Только одного человека вся эта суматоха никак не коснулась. Это Грейс Пул — она по-прежнему спокойно шьет в своей комнатке на третьем этаже. Не могу сказать, что она мне приятна как человек, но такая невозмутимость вызывает восхищение. Также внушает уважение то, что, при всем ее пристрастии к алкоголю — а ее часто можно встретить на лестнице несущей наверх кружку пива, а иногда от нее пахнет джином или еще чем-то горячительным, — свою комнату она покидает всегда в трезвом виде.
Месье Эдуар, со свойственной ему бесчувственностью, а может, и вовсе с коварным намерением посмеяться над гувернанткой, велел ей участвовать в ежевечерних праздниках, как если бы она была членом семьи, а не на службе у хозяина дома. Мисс Джейн ничего не остается, как надевать свое единственное нарядное платье — такое же строгое и закрытое, как и все остальные, но сшитое из жемчужно-серого шелка, спускаться в гостиную и слушать, с каким сарказмом и презрением дамы обсуждают гувернанток своих детей, не обращая внимания на ее присутствие в комнате. Хуже того, ей приходится смотреть на ухаживания мистера Рочестера за мисс Бланш. Похоже, она так и не поняла, что ее «добрый хозяин», как она называла его еще в феврале, на самом деле — бессердечный человек, способный любить лишь самого себя, и на сестре лорда Ингрэма он женится исключительно по расчету. Я уверена, в этот раз он женится по-настоящему, на глазах у всех, получив благословение церкви и закона — ведь мисс Бланш ему ровня, она богата и происходит из знатной английской семьи. Аристократы все одинаковы, Тусси, — и здесь, и во Франции. Они думают, что принадлежат к высшей расе. А потому не могут смешивать свою голубую кровь с кровью простых смертных вроде нас. Однако у себя во Франции мы устроили революцию, чтобы утвердить равенство всех людей!
Знал бы ты, как мне не хватает крестного! Вот он был по-настоящему благородным, у него было щедрое и открытое сердце, и он почитал равным себе даже самое убогое создание. Помнишь, как он переживал смерть маленького Антуана? А еще я часто вспоминаю папиного друга Пьера Донадье, добрую «обезьяну» из моего детства. Интересно, что с ним стало, вернулся ли он во Францию, ходил ли искать нас на улицу Маркаде.
Возвращаясь к мисс Джейн, хочу заметить, что она во время этих вечеринок не отходит от Деде, цепляется за нее, как утопающий за спасательный круг; что неудивительно, учитывая, как для гувернантки должно быть мучительно и унизительно находиться в гостиной среди знатных господ.
А для меня во всей этой неразберихе есть даже преимущество: все так заняты своими обязанностями, заботами и интригами, что никто не замечает моего отсутствия, когда я решаю прогуляться на почту в Хэй.
Обнимаю тебя и иду одеваться на выход. Напиши мне поскорее.
Dear мама,
Тусси думает, что я вру, но это не так. Это Берта заплела мне косички. I am not able to do it[49]. Софи сказала мне try[50], но у меня ничего не получилось. Do you know[51], мама, что тут в Торнфильде теперь много красивых дам, but[52] мисс Бланш со мной груба. Она меня всегда зовет обезьянкой. Берта сказала: «Ну и укуси ее, как обезьянка». Но я не буду ее кусать, а то месье Эдуар рассердится. Я надела вечером, чтобы выйти к гостям, нарядное платье, как в Париже, когда приходила поздороваться с твоими friends[53]. А месье Эдуар сказал мисс Джейн, что я слишком тщеславна и думаю только о своих нарядах. Но он ведь специально подарил мне это платье, чтобы я понравилась его гостям! А если бы я приходила в своем домашнем черном платье, он все равно не был бы satisfied[54]! Мисс Джейн too[55] надевает нарядное платье, но оно не очень красивое. У него нет выреза и атласной ленты на талии, а главное, оно не такого веселого цвета, как платья других дам. Мама, самые красивые платья в мире были у тебя! Тебе их let bring[56] с собой в тюрьму? Берта мне сказала, что в тюрьме всегда холодно. Прошу тебя, не сиди с голой шеей, надень шарфик.
Обнимаю тебя крепко-крепко, your
5
Дорогая Софи,
признаюсь, мне совершенно нет дела до любовных страданий вашей гувернантки, да и до нарядов ваших дам тоже. Все мои мысли заняты другим. Сегодня на улице Нотр-Дам-де-Шан праздник, потому что мадам Селин впервые назвала свое имя. Доктор Манетт приходит раз в два-три дня и задает ей самые простые вопросы, чтобы проверить ее способность к рассуждению. До сегодняшнего дня на вопрос «Как вас зовут?» она всегда отвечала: «Не знаю» — или в растерянности молчала, а то и вовсе начинала рыдать. Так же она отвечала и на вопросы о том, сколько ей лет, чем она занимается, где находится, какое сегодня число и какой идет год. Сегодня же, услышав твердый ответ мадам, что зовут ее Селин Варанс, Олимпия от потрясения так сжала кулаки, что расцарапала ногтями ладони. Правда, на вопрос доктора о том, сколько ей лет, она ответила: «Двенадцать». Еще она сказала, что находится в поместье Поммельер вместе со своими родителями и что ей пора идти, потому что ее ждет крестный, чтобы зажигать костер в честь праздника Святого Иоанна. Как ты, наверное, помнишь, эти костры зажигают в июне. Доктор спросил, а есть ли у нее дети, тогда мадам ответила: «Дочка». Тут Олимпия опять преисполнилась надеждой, но на вопрос «А как зовут вашу дочь?» мадам ответила: «Дагоберта. Принесите ее сюда, я должна ее переодеть, а то Соланж всегда надевает ей платье наизнанку».
Доктор Манетт, однако, остался весьма доволен. Он объяснил Олимпии, что, хотя мадам все еще не ориентируется во времени и пространстве, она уже твердо знает, кто она такая, и способна к установлению логических связей, например правильно соотносит имя куклы с песней о добром короле в штанах наизнанку и помнит имя няни, одевавшей ее дочку.
Он велел нам продолжать вести с мадам осмысленные беседы, как будто она все понимает, рассказывать ей истории из нашей жизни на бульваре Капуцинов, но не переусердствовать. Читать побольше вслух. И самое главное, все, кто ухаживают за мадам, а нас теперь вместе с Анжеликой пятеро, должны в точности исполнять предписания доктора.
С тех пор как моя хозяйка, виконтесса де Лагадьер, обнаружила, что я умею читать, я ей тоже читаю вслух. Знаешь, когда она приказывает мне это делать? Когда лежит в ванне. Она проводит там кучу времени, одетая лишь в тонкую батистовую сорочку, которая в воде становится совершенно прозрачной и облегает тело, как кожа. Горничные постоянно подливают в ванну горячую воду, чтобы мадам Виолен не простыла. Я думал, что она постесняется показываться почти голой слуге мужского пола. Она же так набожна, исповедуется по два раза на неделе. Однако она объяснила зашедшей в гости подруге, что считает абсолютно бессмысленными безумные теории просветителей и Великой революции, она соблюдает только законы предшествующей эпохи, когда мир еще не сошел с ума. А по законам времен Короля-Солнца и его «Черного кодекса» я не человек, а принадлежащий ей предмет, хотя она и признает, что я довольно сообразителен. Как лошадь, например, или собачка.
«Вы же позволяете вашему Фифи ходить вокруг, когда принимаете ванну? — спросила она у подруги. — А ведь он очень понятливый песик, разве что говорить не умеет. Отчего же я должна переживать из-за присутствия Туссена, когда мне требуются его услуги?»
Думаешь, меня обидело или унизило такое размышление? Вовсе нет. Когда меня привезли во Францию, мадам Селин своей любовью и заботой показала мне, что считает меня человеком, крестный подкрепил эту уверенность книгами и доверием. Разве могут заставить меня усомниться в себе слова необразованной, темной женщины, пусть она и виконтесса? Я бы, правда, ее предупредил, что принимать, лежа в ванне, человека противоположного пола может оказаться опасным: помнишь, что случилось с Маратом и Шарлоттой Корде?
Однако — шутки в сторону. Знаешь, что меня беспокоит? Что виконту Лагардьеру не понравится чрезмерное доверие ко мне жены и он захочет от меня отделаться. А если он продаст меня кому-то, кто живет в провинции, и мне придется покинуть Париж, вот это будет настоящая беда. Я поговорил об этом с мадам Женевьевой, она в своем обычном великодушии тут же предложила, что купит меня сама, чтобы оградить от всех неприятностей. Олимпия возразила, что это было бы неосторожно: племянники Гражданина Маркиза знают, что мадам Селин находится в особняке мадам Сулиньяк, и могут что-то заподозрить. А потому я должен запастись терпением и не поддаваться на провокации хозяйки.
Как же мне надоело терпеть и ждать! Я хочу быть свободным человеком перед лицом закона, иметь право свидетельствовать в пользу мадам Селин. Хочу, чтобы наша дорогая подруга уже выздоровела и чтобы жизнь опять стала такой, какой была прежде.
Вот, начал я свое письмо, сообщив, что рад, а теперь вгоняю тебя в тоску. Прости, воробушек. Напиши мне что-нибудь веселое. Весна в сельской Англии — должно быть, чудесное зрелище. В саду мадам Женевьевы уже зацвели все розы. Мадам Селин радуется их аромату, и Олимпия все время ставит ей в комнату букет. Лепестки, завернутые в письмо, — от той розы, которую наша бедная мадам поднесла к губам, чтобы почувствовать ее бархатистое прикосновение. Я их тоже поцеловал перед тем, как вложить в конверт.
Пусть наши поцелуи согреют твое сердце и придадут тебе мужества.
Обнимает тебя твой старший брат
6
Дорогой Тусси,
спасибо за лепестки. Они дошли до нас скорее в виде пыли, но сохранили запах Парижа, мадам Селин, наших французских садов. Они навеяли воспоминания о самом начале моей жизни на бульваре Капуцинов, когда коза Джали, вместо того чтобы щипать траву, пожирала любимые цветы мадам прямо с клумбы, — помнишь? Крестный говаривал в шутку, что это из-за ароматных цветов в козьем молоке у нашей Адели такой мягкий, мечтательный характер.
Я очень рада успехам мадам Селин. Я тоже оптимистка, как доктор Манетт, да и всегда ею была. Надеюсь, что наша дорогая подруга в скором времени поправится. Жду не дождусь того дня, когда я привезу Адель домой и всех вас обниму.
Как же я мечтаю уехать из Торнфильда. Мне тут не нравится. Я не люблю его хозяина, и гостей тоже не люблю.
Тусси, ты не поверишь, кто сюда пожаловал вдобавок к компании из Лиса! Последний человек, которого я думала встретить в Англии!
Помнишь мистера Мейсона? Того креольского джентльмена, который приехал с Ямайки в Европу вместе с мистером Шельшером и так нетактично повел себя в доме на бульваре Капуцинов, что был выставлен за дверь? Столько лет прошло! Но я сразу же его узнала. А он меня — нет. Мне тогда в Париже было всего десять, — помнишь, я все хотела соли ему в чай насыпать? — да и фартука няньки я тогда не носила.
Он прибыл сегодня в карете во время дождя и захотел увидеть месье Эдуара. Тот его, конечно, не ждал: он еще утром укатил по делам в Милкот. Мистер Мейсон представился гостям как друг хозяина дома с юных лет и рассказал, что он только что вернулся из далекого путешествия.
«Мне нужно с ним поговорить. Полагаю, что наша многолетняя дружба дает мне право остаться здесь до его возвращения», — сказал он.
Какой обман скрывается за этими словами? Друг с юных лет! Он даже не узнал его на портрете, когда был у нас, помнишь? Я прекрасно помню, как он сказал: «У меня нет знакомых по имени Эдуар».
Интересно, он лжет сейчас или лгал тогда? Сестра мисс Бланш и другие барышни находят его очень привлекательным, а гувернантке он не нравится. Новоприбывший сказал, что познакомился с мистером Рочестером в Спаниш-Тауне, и мисс Джейн это поразило. Она отвела меня в сторону и шепотом спросила по-французски: «Ты знала, что месье бывал в Новом Свете?»
Очевидно, что два месяца назад, во время их недолгого счастья, хозяин успел рассказать ей о своих путешествиях в Париж, Рим, Вену, Петербург, но и словом не обмолвился о том, как переплывал Атлантику.
Что я должна была ей ответить? Еще бы я об этом не знала! Откуда, думает она, взялась большая часть его состояния? От плантаций, которыми он владеет в колониях! Они стоят пятнадцать тысяч фунтов вместе с трудящимися на них рабами. Ах, ваша религия против рабовладения? Именно поэтому, перечисляя свои подношения парижской содержанке, месье ни слова не сказал о самом дорогом и самом удивительном своем подарке: негритенке с клеймом, как у домашнего скота. Мальчике, в девять лет оторванном от семьи и родины.
Благоразумно ли было выказывать такую осведомленность? Я, как водится, изобразила глупое лицо и сказала: «Нет, не знала».
Есть еще одна вещь, которую я никак не могу понять, и это меня тревожит. Новый гость показался чрезвычайно привлекательным мисс Луизе Эштон, и она пригласила его сыграть с нею в паре в настольную игру, во время которой игроки обмениваются записками. Когда я вечером помогала Ли прибрать в гостиной, мне попались на глаза две записки, написанные и подписанные мистером Мейсоном.
Ты не поверишь, Тусси, но я уже видела этот почерк. Где? На бульваре Капуцинов. Я его сразу узнала, никаких сомнений быть не может. Помнишь большой светло-коричневый конверт, который лежал несколько недель на камине в ожидании месье Эдуара — незадолго до того, как мадам вновь начала танцевать? И когда хозяин приехал, вскрыл его и прочел письмо — помнишь, в какую он впал ярость? Жалко, что месье сразу бросил письмо в огонь и ты не смог разглядеть подпись. Потому что адрес на конверте, несомненно, написал мистер Мейсон. Этот почерк невозможно спутать с другим. Ты спросишь меня, как это возможно, что я так хорошо помню почерк, спустя столько лет? А все потому, что он произвел на меня тогда такое впечатление, что я даже пыталась его перерисовать. «Р» с угловатой петелькой и длинным росчерком, маленькие «а», закручивавшиеся как улитки, узкие заглавные «С» — я никогда их не забуду.
Что такого ужасного мог написать мистер Мейсон в том письме другу своей юности? Да и друг ли он или, может быть, враг? Раскроем ли мы когда-нибудь эту тайну?
Только не говори мне, что я все преувеличиваю, как Кэтрин Морланд, и что я жертва собственного воображения!
Посылаю тебе вместе с письмом шутливые записочки, которые мисс Луиза получила от своей пары: я уверена, ты тоже узнаешь этот почерк.
К вечеру месье Эдуар вернулся из Милкота. Он не выказал большой радости при виде друга, вернувшегося из столь далекого путешествия. Он смотрел на мистера Мейсона с недоверием, как настороженный боксер, который ждет от соперника удара ниже пояса. Я теперь его уже хорошо знаю и понимаю, когда его любезность неискренна. Мистер Мейсон же, как мне показалось, обнял его от всего сердца. Затем он сказал, что очень устал и хотел бы поскорее лечь. Месье устроил его в соседней комнате, рядом со своей. Вскоре разошлись и все остальные гости.
Уже совсем поздно. Адель давно спит. К счастью, миссис Фэйрфакс не скупится на свечи, у нас их полно, и я могла бы долго еще тебе писать, но чувствую, что засыпаю, а пото
Кошмар, Тусси! Я прервалась на полуслове и уронила чернильницу, потому что случилось страшное. Боюсь, мистер Рочестер напал на мистера Мейсона и пытался его убить. Наверняка они кинулись друг на друга, сцепились…
«Где? Когда? Софи, дыши! Объясни вразумительно, что произошло». Мне кажется, что я слышу твой голос, как ты пытаешься меня успокоить. Я спокойна, Тусси. У меня была целая ночь, чтобы все обдумать. Теперь уже светает. В саду на ветвях щебечут птицы. Через пару часов весь дом проснется, и никто даже не заподозрит, что в ночи здесь разыгралась настоящая драма. Потому что я по глупости замыла кровь, стекавшую со ступенек лестницы, по которой доктор Картер и месье Эдуар тащили раненого, чтобы погрузить его в карету.
Все началось с вопля — того самого, от которого перо выпало у меня из руки. Этот вопль донесся с третьего этажа, он был так ужасен, что пробудил весь дом. Гости повыскакивали из своих комнат в халатах и ночных сорочках и столпились на галерее, не понимая, что стряслось. Я тоже выглянула из-за двери. Мне показалось, что в комнате прямо над нашей голос мистера Мейсона взывает: «Нет, нет, ради бога, Рочестер!» — а затем раздались глухие удары и полузадушенный стон.
По всей видимости, до слуха остальных гостей, комнаты которых располагаются дальше по галерее, донесся только крик, и у них не было никаких подозрений относительно хозяина дома. А он, как я и предполагала, был вовсе не у себя в комнате. Он спустился с третьего этажа и успокоил гостей, объяснив, что одной из служанок приснился кошмарный сон, она закричала, и он пошел ее успокоить. Как могли эти господа ему поверить? Почему никто не удивился отсутствию на галерее мистера Мейсона? Возможно ли, что никто не заметил темных пятен на рукаве халата мистера Рочестера? Я-то их разглядела. Если бы я не знала, как аккуратен и придирчив хозяин Торнфильда, подумала бы, что он облился вином. Но я еще в Париже усвоила, что ни за что на свете месье Эдуар не наденет вещь, на которой уже есть пятно, а значит, этот рукав испачкан только что и пятна эти — не вино, а кровь.
Успокоенные гости разошлись по комнатам и, вероятно, вскоре заснули. А ко мне сон никак не шел. Я тревожилась о безопасности Адели и в то же время умирала от любопытства и желания понять, что же там на самом деле происходит. Ведь мистер Рочестер не вернулся к себе, как все остальные. Он опять поднялся на третий этаж, якобы затем, чтобы утешить несчастную служанку — а может быть, чтобы довести начатое дело до конца.
Адель проснулась. Бедный мой ангелок, как бы она не напугалась! Прощаюсь с тобой, Тусси. Напишу еще, когда выдастся свободная минутка.
Свободной минутки не выдалось за весь сегодняшний день ни разу, потому что я должна была помогать мисс Джейн собираться. А как только гувернантка уехала, миссис Фэйрфакс позвала меня накрывать к чаю для гостей. Теперь я уже уложила Адель, сняла верхнюю юбку и корсет, чтобы было немного легче дышать, распустила волосы и могу спокойно писать дальше.
На чем мы остановились? Мистер Рочестер опять поднялся на третий этаж, а у меня все не получалось заснуть. Я ожидала, что сейчас повторится этот вопль раненого зверя, но сверху доносились только приглушенные шаги и стоны. Потом я услышала, что кто-то на цыпочках спускается по лестнице. Мне не хватило смелости открыть дверь и посмотреть. Наоборот, я на всякий случай заперла ее на засов. Затем я услышала, как скрипнула входная дверь. Тогда я побежала к окну, чтобы увидеть, кто выйдет из дома. Это был мистер Рочестер. Он украдкой пробрался к конюшне и вскоре выехал на Мансуре. Я видела его отчетливо, потому что светила полная луна. Он проскакал по аллее до ворот, открыл их и припустил галопом в сторону Хэя. Над моей головой по-прежнему раздавались стоны и вздохи, но теперь они были такие тихие, что можно было подумать, будто это сквозняк и поскрипывание старого деревянного дома. Но я-то знала, что это не так. Время тянулось бесконечно, я замерзла, но не могла вернуться в постель. В душе я благословляла щедрость миссис Фэйрфакс, которая, вместо того чтобы выдавать по одной свече по мере необходимости, передала мне сразу большой запас, так что в полной темноте я бы, слава Богу, не осталась! Я размышляла о том, что делать, если месье решит напасть на Адель и взломает засов. Можно обрушить ему на голову фаянсовый кувшин, стоящий на умывальнике. Можно вылить на него ночной горшок. Но задержать его у меня точно не выйдет.
Потом я заметила на каминной полке массивный бронзовый канделябр. Я взяла его и поставила на тумбочку. Пусть будет под рукой на всякий случай. Можешь себе представить, Тусси, как я провела эту ночь!
Месье Эдуар вернулся часа через полтора после отъезда. За ним следовала карета, из которой вылез доктор Картер из Хэя. Они вместе вошли в дом. Вскоре в комнате наверху послышался шум: сначала звук отодвигаемого кресла, потом звякнуло что-то металлическое о мраморную крышку туалетного столика. Потом опять шаги на лестнице, на этот раз тяжелые, будто что-то волокли по ступенькам. За окном светало. Я увидела, как из дверей показался мистер Мейсон, мертвенно-бледный и закутанный в свою шубу. Его с двух сторон поддерживали доктор Картер и мистер Рочестер. Вдвоем они с трудом погрузили мистера Мейсона в карету, доктор уселся рядом, и экипаж тронулся. Мистер Рочестер вернулся в дом. «Ну, теперь наша очередь», — подумала я. Впрочем, в этот момент мне совсем не было страшно, меня как будто поддерживала какая-то нервная сила, подобная той, какую люди с Востока получают от своих наркотиков. Представь себе, я отодвинула засов и вышла ему навстречу на галерею с канделябром в руке. Но его там не было. Зато я заметила перед самой нашей дверью и дальше, на лестнице, капли крови. Я подумала, что если их увидит утром Адель, она испугается, поэтому я вернулась в комнату, взяла влажную тряпку и всё вытерла. Зря я это сделала, ведь эти капли могли быть уликой, свидетельством того, что все это мне не приснилось, наутро я могла бы предъявить их окружному судье мистеру Эштону.
В доме все было тихо и спокойно, и я вернулась к окну. Мистер Рочестер вышел из дома и двинулся в сторону сада… угадай с кем: с мисс Джейн! Они прогуливались между деревьями, а потом уселись на скамейку. Они беседовали мирно, и было похоже, что очень откровенно, как несколько месяцев тому назад. Тусси, я не знаю, что и думать! А если бы мисс Бланш их застала, как бы она к этому отнеслась?
Когда они вернулись в дом, я вновь засела за письмо, но вскоре проснулась Адель, мы оделись и вышли на галерею, как раз когда месье с полным спокойствием объяснял своим гостям: «Мистер Мейсон поручил мне кланяться, он выехал рано утром в Лондон по неотложному делу. Я поднялся в четыре, чтобы с ним попрощаться».
Можно ли быть настолько бессовестным человеком? Мисс Джейн тоже все утро давала уроки Деде как ни в чем не бывало. Я сгорала от желания спросить ее, что же произошло сегодня ночью и что рассказал ей мистер Рочестер в саду. Но в таком случае мне пришлось бы признаться, что я многое видела и слышала. «Осторожнее, Софи, будь благоразумна! — уговаривала я сама себя. — Вы с Деде должны стать невидимками, как две белые куропатки на снегу, чтобы никто вас не замечал».
На этом, однако, все не закончилось. Тебе придется отдать не меньше тридцати су на почте, чтобы получить это письмо, потому что оно уже длиною с целый роман и весит немало. Что еще случилось? Ты, верно, помнишь, что мисс Джейн приехала в Торнфильд в октябре. С тех пор она не получила ни единого письма, ни записки, ни привета через проезжающих, никто ее ни разу не навестил, как будто нет у нее ни одной родной души на свете. Так вот, сегодня после обеда в Торнфильд приехал элегантный экипаж с аристократическим гербом на дверце. Правил им кучер в траурном платье. Он объявил, что приехал за гувернанткой, чтобы ее забрать. Куда? К ее родной тетке, леди Рид из Гейтсхэдхолла.
Получается, что мисс Джейн вовсе не дочь нищего священника, с трудом сводящая концы с концами, как мы с ее слов всегда считали. У нее, оказывается, есть богатые и знатные родственники. Почему же она до сегодняшнего дня о них не рассказывала? Почему изображала одинокую сиротку? Мистера Рочестера это открытие поразило. Может быть, известие о том, что у мисс Джейн есть влиятельные покровители, рушит все его планы?
Одного я не понимаю, как племянница таких людей, как Риды, оказалась в Ловудском приюте и стала гувернанткой у чужих людей.
На этом сюрпризы не закончились. Нам никто не сообщил, как надолго покидает нас мисс Джейн и вернется ли она вообще. Но перед самым отъездом гувернантка отвела меня в сторонку и сказала: «Адель в скором времени отправится в колледж, тебе следует начать подыскивать новое место, Софи, а лучше, раз уж тебе совсем не дается язык, подумай о том, не вернуться ли на континент».
Адель — в колледж?! Хорошенькая новость в завершение и без того ужасного дня.
Будем надеяться, что это просто фантазия мисс Джейн: она ведь полагает себя незаменимой. Я не вижу причин, чтобы, в случае если эта гувернантка не вернется, миссис Фэйрфакс не нашла другую.
Ах, Тусси, только бы мадам Селин поскорее излечилась, выиграла процесс и вызвала нас во Францию! Чтобы мы не должны были в страхе ожидать, какие решения о наших судьбах примет мистер Рочестер, этот хитроумный и опасный обманщик…
Я постоянно молю Пресвятую Деву и твоего Обатала, чтобы уже в следующем твоем письме я прочла, что мадам снова здорова и к ней вернулся рассудок. Рассказывай мне все, что только можешь рассказать, Тусси.
В беспокойстве и волнении, твоя
Dear мама,
ты знаешь, что мисс Джейн уехала? Теперь я могу весь день быть с Софи. Я смогу пойти с ней на почту и help her[57] отправить это письмо. Моя кукла Катрин очень храбрая. Я ее посадила на Лоцмана, и, когда она упала, she didn’t cry[58], хотя у нее облупился нос и сломались два пальца. Потому что она фарфоровая. Вот с Дагобертой вообще бы ничего не случилось. А Берта плохая. Она говорит, что поссорилась со своим братом, толкнула его и укусила. Я ее ругала, говорила, что так делают только little children[59], а она говорит: «Если тебя сердят, надо защищаться, маленькая ты или большая. Дик очень плохой, он меня не слушает». Тогда я сказала: «А мой брат, хоть и старше меня, всегда меня слушает. Его зовут Туссен, и кожа у него черная». Берта сказала: «Это невозможно. Я тебе не верю». «А я не верю в твоего брата! Где он, почему я его ни разу не видела?» Берта ответила, что он уехал. Но я сказала ей, что она врунья и все придумала. Тогда она заплакала, потому что ей никто не верит. Сегодня Берта такая злая, что ее воспитательница дала ей лекарство и рано уложила в постель, и мы не смогли поиграть.
Софи говорит, чтобы я поторопилась, нам уже пора в Хэй, опускать письмо в ящик. Софи too[60] ужасно нервная сегодня.
Обнимаю тебя крепко-крепко, мамочка. Катрин и Берта тоже шлют привет.
Your
7
Дорогая Софи,
мне совсем не нравится то, что ты пишешь. Почерк в записках, и верно, тот же, что был на коричневом конверте. Я тоже узнал его с первого взгляда. И вспомнил, как обескураженно рассматривал мистер Мейсон обстановку нашей гостиной: очевидно, ему был знаком Торнфильд и его поразила схожесть убранства. Я припоминаю, с каким недоверием он вглядывался в нарисованный мной портрет месье Эдуара над каминной полкой. Вот уж чего он явно не ожидал увидеть на бульваре Капуцинов; и для него новостью было узнать, что изображенный на портрете человек женат на мадам Селин Варанс. Помнишь, как он расспрашивал, где и когда состоялось бракосочетание. Теперь, сопоставив все факты, я думаю, что в письме шла речь именно об этом. Непонятно, почему месье был обязан ставить в известность о своей женитьбе именно его. Они, насколько мне известно, не родственники, и Мейсон не может быть его опекуном.
Разве только Мейсону было доподлинно известно, что это было не настоящее бракосочетание и что нет никакой тетки в Англии. Возможно, в этом письме он шантажировал месье Эдуара и требовал денег, угрожая раскрыть обман. Месье предпочел не платить, а оставить «своего ангела» якобы потому только, что она, не послушавшись его, вернулась на сцену. Вот она, цена его любви! Гнусный лицемер и предатель!
Все равно я не вижу логики: если никакой тетки нет, то кого или чего должен был опасаться месье Эдуар? Может, он боялся мести Гражданина Маркиза, которому бы точно не понравилось, как он обманул его крестницу?.. В своей надменности он и не подозревал, как обрадуется крестный его исчезновению.
У меня от всех этих предположений уже голова трещит, и все равно ничего не складывается.
Прошло шесть лет, непохоже, что мистер Рочестер раскаялся и оплакивает свою жизнь в Париже. Ты писала, что гувернантке он описывал ее с отвращением и стыдом. Почему же тогда он вместо благодарности к мистеру Мейсону, вернувшему его на путь истинный, питает к нему такую ненависть? Понимает ли это Мейсон? Если да, то зачем было открыто являться в логово врага? Зачем угрожать и шантажировать — да так, что мистеру Рочестеру оставалось только завлечь его на третий этаж и выхватить нож?
Я, в отличие от тебя, не думаю, что он хотел убить своего недруга. Иначе зачем бы он отправился звать доктора? Или доктор — тоже сообщник, ему заплатили, чтобы он прикончил мистера Мейсона и спрятал тело? А какую роль играет в этой истории гувернантка? Почему она так внезапно оставила Торнфильд? Тетка, которая вспомнила о ней после стольких лет именно в этот день, кажется мне неубедительным предлогом. Существует ли вообще на белом свете леди Рид? Или она — такая же выдумка, как аристократическая старуха, которая не могла вынести мысль о женитьбе своего наследника на балерине?
Нет, Софи, мне совсем не нравится эта история. Умоляю тебя, будь осторожна и не спускай глаз с Адели ни на минуту! К счастью, гувернантка уехала, и ты можешь держать ее при себе даже в те часы, когда раньше она должна была учиться. Постарайся ее отвлечь: погода хорошая, можно подолгу гулять. Выясни, нет ли в Хэе семьи с детьми ее возраста, и води ее играть с ними.
От письма Адели создается впечатление, что ее фантазии про Берту становятся почти болезненными. Я могу понять, что Адель наделяет воображаемую подругу собственным нетерпением, неприязнью, злостью, всем тем, что она не решается ни сделать, ни произнести. Но откуда взялся еще какой-то брат? Единственный, кого Адель может назвать братом, — это я, ее любимый старший друг, вот она и хвастается мною перед непослушной Бертой. Возможно, подсознательно наша девочка на меня сердится: мы не виделись уже целый год, и она думает, что я в этом виноват? Она так злится, что хотела бы меня укусить? Наша-то Адель, которая в жизни никого не кусала, даже когда была маленькой! Получается, что у меня теперь есть двойник? Двойник по имени Дик. Меня тревожит, что Адель выбрала это имя. Дик — сокращение от Ричарда, так мистер Рочестер зовет своего приятеля-неприятеля Мейсона. «Убирайся к черту, Дик!» — в ярости кричал он в тот вечер, когда прочел письмо и, скомкав, бросил его в огонь. Никогда не забуду свирепого выражения его лица!
Видимо, Адель уловила какое-то напряжение между мистером Мейсоном и своим опекуном. Может, она что-то слышала сквозь сон, когда они схватились. А может, кто-то из слуг что-то видел и рассказывал об этом на кухне. Может, и мисс Джейн на уроке сболтнула лишнее.
Бедная Софи! Я испещрил целую страницу вопросами, на которые ни у меня, ни у тебя нет ответа. Вместо того, чтобы тебя успокоить, еще сильнее тебя напугал.
Впрочем, я вовсе не раскаиваюсь, если это поможет тебе быть еще осторожнее.
Что же касается сообщения об отправке Адели в колледж, мне тоже кажется, что это выдумки гувернантки. Не терзай себя по этому поводу. Даже если к осени мистер Рочестер примет такое решение, это будет ненадолго, и мы найдем способ сделать так, чтобы ты ее проводила и осталась с ней.
Если я еще ничего тебе не написал о мадам, так это потому, что никаких существенных изменений не произошло. Только несколько едва заметных сдвигов, которые Олимпия с неизменным энтузиазмом педантично вписывает в свою сестринскую тетрадку. Наша любимая покровительница по-прежнему не узнаёт окружающих. Олимпию она называет «милосердной сестрой», а мне на днях сказала: «Месье трубочист, у вас лицо испачкалось углем, умойтесь, пожалуйста».
Анжелика вчера вспомнила, как мадам любила Россини, и заиграла на рояле арию Розины из «Севильского цирюльника». Спустя несколько секунд мадам стала ей подпевать. Голосок у нее тихий, но все слова она выговаривала отчетливо и правильно. Помнишь? «Ни перед чем я не оробею, поставлю я всё на своем!»
Когда они допели, Олимпия, чтобы проверить память больной, спросила: «На каком языке вы пели?» — и мадам, к нашему утешению, не только ответила «на итальянском», но и перевела песенку на французский.
Кстати об итальянском языке: в последнее время я часто вспоминаю «Неистового Роланда» мессера Лодовико Ариосто — рыцарскую поэму, которая так нравилась крестному. Помнишь, как он нам читал из нее наизусть и как музыкально звучал итальянский язык с его рифмами? А как нам нравились его герои: король Карл, его паладины, красавица Анжелика, Брадаманта. Олимпия была бы отличной Брадамантой. Впрочем, думаю я не об этом. Помнишь, как паладин Роланд повредился умом из-за любовных страданий, а его соратник Астольф верхом на мифическом звере гиппогрифе полетел на луну, чтобы вернуть другу потерянный рассудок? Я часами лежу без сна по ночам и думаю, где может быть спрятан рассудок нашей мадам Селин. Вдруг он в стеклянном сосуде лежит на луне и я могу поскакать за ним на гиппогрифе!
Доктор Манетт говорит, что я слишком мрачно настроен, что рассудок мадам не утрачен, а как бы завернут в паутину, что он спит, как гусеница шелковичного червя в коконе. Постепенно он освободится от всего, что его сдерживает, и выйдет наружу прекрасной бабочкой.
Будем надеяться, это произойдет очень скоро. А пока будьте обе осторожны. Точнее, Софи, будь ты осторожна за двоих. Адель лучше не пугать всякими предостережениями.
Крепко обнимаю тебя изо всех сил, твой Астольф-трубочист
8
Дорогой Тусси,
во-первых, хочу тебя успокоить. Не волнуйся о нас. После той ужасной ночи ничего тревожного больше не происходило.
Еще хочу сказать, что я тоже полетела бы с тобой на луну, если бы это могло помочь. Так грустно просто ждать и молиться каждую ночь Христу и Пресвятой Деве, чтобы мадам поправилась до того, как месье Эдуар женится на мисс Бланш, потому что жить с этой грубой и высокомерной особой в одном доме и подчиняться ее распоряжениям будет очень тяжко и мне, и Адели.
Миссис Фэйрфакс уверена, что месье и мисс Ингрэм уже назначили дату бракосочетания, хотя и тянут с официальным ее объявлением. Когда гости разъезжались десять дней назад, эти двое прощались у всех на глазах так, будто уже помолвлены; а леди Ингрэм обращается с месье как настоящая теща. Вслед за гостями уехал и хозяин поместья. Он отправился в Лондон заказывать новую карету. Старая и правда выглядит обшарпанной, хотя ездить на ней удобно. Мисс Бланш только и делала, что критиковала этот экипаж, называя его «допотопной рухлядью», в которую запрягают «клячу хуже, чем у Дон Кихота». Теперь, говорила она, в моде совсем другие модели. Видел бы ты, с какой печалью выслушивал все это старый Джон: он привязан к этой лошади и к этому экипажу, как к собственным детям.
После такого оживления и стольких переживаний Торнфильд кажется чересчур тихим и спокойным. Если бы мы не могли уходить на долгие прогулки, нам было бы сейчас еще скучнее, чем зимой. К счастью, погода стоит отличная. Миссис Фэйрфакс утверждает, что не припомнит такого мая: тепло, сухо и солнечно. Бывает, что по три дня кряду нет ни капли дождя.
Мы берем с собой завтрак в корзинке и проводим целые дни в Вороньем лесу. Мы зарисовываем очертания деревьев и форму листьев, как учил нас крестный. Мы наблюдаем за насекомыми, ищем вороньи яйца. Адель очень веселится, кидая гальку в ручей. К ней вернулся румянец, а то от сидения взаперти она побледнела — почти как мисс Джейн. А теперь она стала еще больше похожа на мадам Селин, так что у меня иногда при взгляде на нее сжимается сердце.
Миссис Фэйрфакс рада, что мы проводим так много времени вне дома. Думаю, что и прислуга рада, потому что без нас можно вернуться к обычному распорядку дня. Джон был так мил, что соорудил простые качели из веревки и доски. Поверь мне, на них качается не только Адель. Мне тоже нравится взмывать ввысь, задевая ногами ветви деревьев. Жаль только, что у Адели не хватает сил раскачать меня по-настоящему. Был бы тут ты, вот бы я полетала! Когда мы устаем, то садимся на упавший ствол и читаем вслух сказки баронессы д’Онуа. Деде очень полюбила «Принцессу-кошку» и готова слушать ее без конца. Каждый день она собирает большой букет полевых цветов — «для Берты». Наверное, складывает их где-то на чердаке, и там они вянут.
Я бы хотела попросить Грейс Пул, чтобы она мне сказала, если наткнется в каком-нибудь углу на груду сухих листьев, сморщенных фруктов и тому подобной дребедени, и я все уберу. Только как мне ее об этом попросить? По-английски я с нею говорить не решаюсь, а французского она совсем не понимает.
Я узнала из болтовни слуг на кухне, что Грейс Пул получает в пять раз больше, чем Ли, и что у нее есть сбережения в Милкотском банке. Вероятно, она не только штопает простыни и чинит скатерти в своей комнате на третьем этаже. По-видимому, она шьет белье и рубашки хозяину, в том числе и парадные. Может, она из тех искусных портних, что умеют скроить и редингот, и фрак и вышить жилет или галстук.
Когда я смотрю, как она идет с игольницей на груди, то неизменно вспоминаю свою маму. Знал бы ты, как я скучаю по родителям, хотя столько лет прошло с тех пор, как я их лишилась! Как же я злюсь на месье Фелисьена. Если бы он платил моей матери хотя бы четверть того, что, по слухам, получает Грейс Пул, нам бы всего хватало, и мама не заболела бы и не умерла.
Бедный Тусси, должно быть, это очень странное и очень грустное ощущение — не помнить лица мамы и сестры. Ужасно ничего о них знать: живы ли они еще или уже нет. Я могу хотя бы навестить могилы на Монмартрском кладбище. Когда мы вернемся, я хочу посадить на них два лавровых деревца — в память о мужестве моих родителей, об их стремлении к лучшему миру, об их скромной добродетели. Гражданину Маркизу это бы понравилось. Раньше я была слишком маленькой и не задумывалась над стихотворением, которое Виктор Гюго написал в 1830-м, посвятив его моему отцу и его товарищам по борьбе — всем восставшим парижанам. Тогда даже женщины присоединились к бунту и бросали из окон старые кастрюли на головы войска Карла X, помнишь?
О братья, и для вас настали дни событий!
Победу розами и лавром уберите
И перед мертвыми склонитесь скорбно ниц.
Прекрасна юности безмерная отвага,
И позавидуют пробитой ткани флага
Твои знамена, Аустерлиц![61]
Выучу его с Деде. А то теперь она со всеми, кроме меня, говорит по-английски. Хорошо бы она не забыла наш прекрасный язык.
Обнимаю тебя, Тусси, и умоляю: не волнуйся о нас. Передавай приветы Олимпии и ее бабушке, а также Анжелике и всей ее семье. Как ведет себя виконтесса? Раз уж она сравнивает тебя с собакой, то Берта бы посоветовала тебе: «А ты ее укуси!»
(Я обнаружила, что Берта говорит только по-английски, но Адель начала учить ее французскому. Может быть, именно поэтому в своих письмах она с некоторых пор так смешно мешает языки).
Возвращаясь к виконтессе, твоя подруга Софи просит тебя быть разумно-хитрым. «Черный кодекс» предписывает хозяевам крестить своих рабов (какая непоследовательность: как можно крестить предметы?!) и воспитывать их в католической вере. Поэтому кажись еще набожнее, чем она сама. Как только она начнет выказывать знаки излишней откровенности, тут же затягивай какое-нибудь великопостное песнопение. Увидишь, она тут же отступит.
Дорогой Тусси, обнимаю тебя от всего сердца.
Напиши как можно скорее. Твоя подруга
Dear мама,
вчера миссис Фэйрфакс писала письмо мисс Джейн и спросила, хочу ли я передать ей привет. Я написала ей in English, so she will be happy[62]. Софи говорит, что мисс Джейн, может быть, никогда не вернется, а миссис Фэйрфакс считает, что вернется, когда умрет ее тетя, которая is very very ill[63]. Я была бы рада, если бы она вернулась. А Берта говорит, что нам без нее лучше.
Мама, Софи прочла со мной «Принцессу-кошку», она жила в замке, и у нее было много невидимых servants[64]. Только их руки двигались в воздухе, а все остальное было невидимо. На картинке в книжке кошка одета like a lady[65] в платье с кринолином и воротник в складочку. Тогда я сняла платье с Катрин и попыталась его надеть на кошку миссис Фэйрфакс, но она не захотела и поцарапала меня. Она всегда царапается!
Дорогая мама, I love you very much and I pray the Holy Virgin[66], как ты меня научила, чтобы она тебя поскорее освободила. Еще я молюсь, чтобы она освободила Берту. Ее наказали, потому что она плохо себя вела, и теперь держат взаперти. Но она хочет сбежать. Я тоже сбегу, если месье Эдуар marries[67] мисс Бланш и привезет ее сюда жить. Я сбегу к тебе.
Смотри, я положу в конверт two strange leaves[68], которые я нашла в Вороньем лесу.
Крепко-крепко обнимаю тебя, your
9
Дорогая Софи,
это письмо я пишу тебе из дома мадам Сулиньяк. Сегодня после обеда я предложил сменить Олимпию у нашей бедной больной. Сейчас она спит. Утро выдалось довольно беспокойное. Мы надеялись, что выздоровление уже близко, потому что каждый день есть какой-то прогресс и поведение мадам Селин становится все более разумным.
Она уже одевается, умывается и ест без посторонней помощи, гуляет по саду, читает ноты и часами играет на рояле. Несколько дней назад она вдруг узнала мадам Сулиньяк и удивленно спросила: «Отчего я в домашнем капоте у вас в гостях?» Бабушка Олимпии попробовала в общих чертах, опуская неудобные подробности, объяснить ей, что произошло, но после нескольких слов мадам перестала слушать, взгляд ее стал пустым, она сжала виски руками и стала жаловаться на головную боль, потом расплакалась и захотела лечь в кровать и остаться в темноте. Доктор считает: то, что больная смогла узнать место, где находится, — отличный знак. Также ему кажется важным, что вот уже несколько дней больная постоянно спрашивает об Адели, о тебе, обо мне, о крестном, о прислуге с бульвара Капуцинов. Правда, потом, когда я беру ее за руку, заглядываю ей в глаза и говорю: «Это я, Тусси, ваш старший сын, ваша шоколадка» — она смотрит на меня растерянно и отвечает: «Не понимаю, что вы говорите. Вы кто такой, месье? Не имею чести вас знать». А Олимпию она постоянно благодарит за заботы и называет «сестрой».
Мы то ликуем, то впадаем в отчаяние. Например, сегодня мы были очень счастливы. Когда пришла Анжелика, мадам не только назвала ее по имени, но и спросила, как будто увидела в первый раз: «Когда вы вернулись из Америки? На каком корабле вы приплыли?» Потом она со вниманием слушала рассказ и задавала самые осмысленные вопросы. Она с интересом смотрела альбом с рисунками Анжелики из Нового Света: растениями, животными, пейзажами… Боже, как я соскучился по этим краскам, по всему этому!
Анжелика показала нам некоторые портреты и рассказала, что белые в тех краях, несмотря на страшную жару, старательно следуют европейской моде: мужчины носят сюртуки и жилеты из плотной темной ткани, дамы — кринолины, десятки нижних юбок, шали и перчатки. Пот льется с них ручьями, но они не могут отказаться от французской и испанской моды. Мадам рассмеялась: «Полное отсутствие здравого смысла! Но, что еще хуже, полное отсутствие гигиены».
Казалось, что она совершенно вернулась к прежней себе. Однако после обеда мы остались вдвоем, и тут на нее нашло. Она заламывала руки и умоляла меня, чтобы я немедленно принес Дагоберту. Говорила, что это очень важно, что Дагоберта потеряла часть набивки и что мы набьем ее свежими цветами лаванды. «Скорее, скорее, пока не поздно!» Она была столь беспокойна, что я чуть было не побежал выполнять ее просьбу. Но в таком случае мне бы пришлось вернуться в дом виконта, оставив ее одну, и неизвестно еще, смог бы я вырваться оттуда сразу или нет, ведь, попадись я на глаза дворецкому, он тотчас загрузил бы меня работой.
Я пообещал ей, что принесу куклу завтра. Мадам спросила: «А где она сейчас?» Я, не подумав, ответил: «В доме виконта Лагардьера». И тут она разрыдалась: «Все пропало! Этот человек — моя погибель». Успокоить ее не было никакой возможности. Она отказалась смотреть в окно на проезжающие экипажи, хотя раньше ее всегда занимало это зрелище. Отказалась есть клубнику, которую очень любит. Она плакала и билась головой о спинку кресла так долго, что я решился дать ей успокоительное, которое доктор Манетт оставил «на крайний случай» — если она от волнения будет причинять себе вред. Спустя несколько минут мадам заснула, и я на руках отнес ее в постель.
Удивительная все же штука жизнь, Софи! Первые девять лет своей жизни, перед тем как, приехав с Ямайки, я попал в дом к мадам Селин, я спал только на полу, на циновке или на голых досках под дверью у своих хозяев. Матрос, которому меня вверили на корабле, тоже велел мне спать на полу. В первую же ночь на бульваре Капуцинов мадам спросила, грущу ли я, не боюсь ли я спать один в своей комнатке в мансарде, не лучше ли мне будет на первую ночь лечь с кем-нибудь рядом. Я подумал, что она имеет в виду прислугу, а поскольку я уже понял, что все слуги в доме — белые, я решил, что они откажутся или что дождутся момента, когда я засну, и скинут меня с кровати, и поэтому ответил: «Нет».
Лицо у меня при этом, наверное, было такое испуганное, что мадам рассмеялась и сказала: «Не нужно героических поступков! Сегодня поспишь со мной, а завтра посмотрим». Я ушам своим не поверил и боялся пошевелиться. Мне было страшно, а вдруг это западня, вдруг она таким образом хочет проверить, хорошо ли я вымуштрован. К тому же ее кровать была такая высокая: чтобы на нее залезть, мне требовалась скамейка или лесенка. Я тогда был очень мал для своего возраста. Расти я начал позже, когда стал наедаться досыта, причем не остатками со стола господ или старших слуг, а хорошей свежей едой, которую я мог есть сколько хотел, до полного утоления голода.
Так я стоял у изножия кровати в своей новенькой ночной сорочке, и тут мадам вдруг легко подхватила меня и уложила в постель. Потом она сама легла рядом и сказала: «Если хочешь поплакать, не сдерживай слезы, но помни, что я тут, с тобой, и, если ты захочешь, я прижму тебя к себе, пока ты не заснешь».
Я этого никогда не забуду, Софи. Только что я отнес мадам на руках и уложил в постель — и думаю о том, как все поменялось местами. Только крепко обнять ее не удается теперь никому, даже Олимпии. Может, это потому, что в Сальпетриере, хоть она не была в отделении для буйных, ее держали в смирительной рубашке.
Теперь она спит спокойно как дитя. Расслабленная, с закрытыми глазами, она кажется здоровой и разумной. Я воспользовался этой передышкой, чтобы набросать простым карандашом на листочке писчей бумаги ее портрет. Посылаю его тебе, чтобы ты могла видеть, как она теперь выглядит. Правда, эти впалые щеки и волосы, которые отрастают густыми и кудрявыми — как у меня, до того как я заплел себе косички, — делают ее похожей на подростка, выздоравливающего после тифа? Интересно, когда она проснется, она будет помнить о том, что заставило ее так рыдать? Как бы то ни было, завтра принесу ей Дагоберту. Если мадам ее не захочет, оставлю Олимпии: вдруг наша дорогая подруга потребует куклу потом. Какая удача, что Адель не увезла ее с собой в Англию!
Тебе, наверное, интересно, как мне удается столько времени проводить в доме мадам Сулиньяк. У меня теперь появилось больше свободных часов, потому что виконтесса уехала за город на три недели в гости к своей пожилой кузине, маркизе де Вентей. Она ездит туда каждый год, чтобы насладиться мягкой июньской погодой. В этот раз она собиралась взять меня с собой в качестве личного слуги. Она мне об этом сказала накануне отъезда. Представляешь, как я испугался при мысли, что мне придется надолго уехать из Парижа? Причем именно сейчас, когда мадам Селин так нужна наша помощь, чтобы совершить последние шаги на пути к выздоровлению!
Знаешь, кто помог мне избежать этой опасности? Причем спустя тридцать пять лет после собственной смерти! Герой гаитянской революции, вождь бунтовщиков, чье имя я ношу. Дело в том, что кузина мадам Виолен — уже пожилая дама. Она была девицей на выданье, когда в 1798 году ее отец отправился вместе с генералом Леклерком воевать против моих братьев-рабов на Сан-Доминго — когда они, вдохновившись идеалами Великой французской революции, восстали против своих белых хозяев. Как мы прочли в книгах Гражданина Маркиза, генерал Леклерк умер на острове от желтой лихорадки, французская армия потерпела поражение, а мои братья обрели независимость. Молодая красавица-вдова Леклерка Полина Бонапарт вернулась во Францию в сопровождении нескольких верных офицеров, среди которых был и отец мадам де Вентей. С ними во Францию прибыли и ужасные рассказы о свирепости негров, массовых расправах и жестокости по отношению к белым землевладельцам. Помнишь, сколько раз мы об этом говорили в школе? Гражданин Маркиз повторял, что свободу завоевывать — не менуэт танцевать: если тебе в ней отказывают, обращая против тебя оружие, то и тебе ничего не остается, как отвечать тем же. Только Наполеона все считают героем, а освободителей Гаити — кровавыми дикарями.
В общем, после всех этих рассказов мадам де Вентей прониклась жутким страхом по отношению ко всем чернокожим. Прошло больше тридцати лет, но она до сих пор считает, что все негры только и думают о том, чтобы изнасиловать ее и задушить. Как только она узнала о моем присутствии в доме Лагардьеров, она сказала: «Кузина, ты с ума сошла — держать у себя это кровавое чудовище!» Ближе к июню она объявила, что не желает видеть под своим кровом черномазых дикарей. Виконтесса настаивала, расписывала ей мою кротость и смиренный нрав, но, когда маркиза узнала, как меня зовут, она впала в неистовство. «Опять Туссен Лувертюр! Он настроит против меня всю прислугу. Нас прирежут в собственных постелях!»
Она обезумела от страха, и мадам Виолен пришлось смириться с тем, что я останусь в Париже. Теперь, когда мне не нужно сопровождать виконтессу на все службы, я могу располагать собою почти целый день. Кучер с женой продолжают меня покрывать, надо только не попадаться на глаза виконту и дворецкому, чтобы при виде меня им не пришло в голову поручить мне работу какого-нибудь другого слуги.
Вот и все, что у нас происходит. Должен сказать, твое предпоследнее письмо очень меня встревожило: будь я свободным человеком, я бы немедленно отправился к вам в Англию, поскольку мадам Селин теперь можно спокойно оставить на попечение Олимпии и ее бабушки. Но я раб, и виконт Лагардьер тут же пустил бы по следу полицию, и меня арестовали бы еще на подъезде к Ла-Маншу. К счастью, твое последнее письмо меня успокоило. Какое облегчение узнать, что вы одни и в безопасности. Будем надеяться, что мистер Рочестер пробудет в Лондоне как можно дольше, а если он все-таки женится, то мисс Бланш пожелает поселиться в каком-нибудь менее уединенном месте — например, в Италии или в Провансе, это теперь модно. Да и гувернантка, надеюсь, останется у своей аристократической родни и не будет вам больше докучать.
Надеюсь… последние недели мы все только и делаем, что надеемся. Думая о вас, думая о мадам, я живу надеждой. Как же тяжко, Софи, не иметь возможности действовать, сражаться ради спасения своих близких!
Поцелуй от меня Адель. Я дал ее маме сухие листочки, которые она вложила в конверт, и мадам множество раз подносила их к губам, как будто понимает, кто ей их прислал. Это мы рассказать Деде не можем, и умоляю: не показывай ей портрет мадам.
Обнимаю тебя, Софи… и надеюсь, что твое следующее письмо расскажет мне о спокойствии и безопасности, о полетах на качелях и прогулках по Вороньему лесу.
Твой старший брат
10
Дорогой Туссен Лувертюр,
огромное спасибо за портрет мадам. Знал бы ты, как мне не хватает ее улыбки! У Адели на шее есть медальон с ее портретом, в минуты отчаяния я просила у нее позволения взглянуть на него, чтобы набраться мужества. А теперь у меня есть новый портрет, но на него буду смотреть только я, потому что даже сквозь покой сна видно, какие глубокие следы оставило в ней страдание. Мне все труднее рассказывать Деде о том, что мадам в тюрьме, но может читать наши письма и получать подарки. Я все-таки не хочу, чтобы Адель узнала, как страдала и продолжает страдать ее мама, несмотря на все ваши усилия.
Знаешь, Тусси, мне кажется, что эта навязчивая идея, о которой ты мне пишешь, — желание немедленно получить Дагоберту и обновить ей набивку — свидетельствует не об ухудшении ее состояния, а, наоборот, дает надежду на скорое окончательное возвращение памяти.
Может, я тебе не говорила, но незадолго до смерти Гражданина Маркиза мадам Селин сказала мне, что хочет добавить свежих цветов в набивку Дагоберты и что она займется этим, сидя у постели больного, пока он спит. Шарлотта пошла в прованскую лавку и купила мешочек лаванды. Но, по-видимому, стражники схватили мадам Селин еще до того, как она начала работу, потому что потом мы с Соланж нашли Дагоберту на столе рядом со смертным одром крестного, а кучка лаванды была растоптана на полу.
Мне кажется, что необходимость закончить прерванную работу — это отличный знак, и, может быть, это будет благотворно для нашей больной. Так или иначе, Дагоберта для нее напрямую связана с Деде, а потому ей точно будет на пользу обнять куклу, вдохнуть ее аромат.
Тут в Торнфильде все спокойно, хоть мы уже опять не одни с миссис Фэйрфакс и слугами. Первым вернулся мистер Рочестер: восседая на козлах восхитительной новой кареты, изготовленной по последней моде — с красными кожаными подушками, которые, несомненно, должны прийтись по вкусу мисс Бланш, — он собственноручно управлял парой лошадей. Старую карету он продал вместе с лошадью какому-то фермеру из Ферндина. Джон очень расстроился. Адель тоже, она привязалась к бедному Девилу, ходила каждый день на конюшню, носила ему кусочки сахара.
В утешение Джон предложил прокатить ее в новой карете, и я поехала с ними. Однако эта прогулка не доставила нам удовольствия, потому что новые лошади понесли и мы чуть не свалились в канаву. Это молодые и нервные животные, к тому же они, похоже, понимают, что Джон не привык править парой.
Спустя несколько дней после возвращения месье Эдуара вернулась и гувернантка. Видимо, знатные родственники не оценили ее по достоинству и отправили обратно зарабатывать себе на хлеб. Адель бросилась ей на шею. Она очень обрадовалась возвращению учительницы, хотя и побаивалась, что та возьмется за уроки с таким же энтузиазмом, как прошлой осенью. Но теперь мисс Джейн уделяет Адели всего два-три часа по утрам. Все остальное время мисс Джейн проводит в компании хозяина дома.
Они снова прекрасно ладят друг с другом, воркуют, как и в феврале. Он отбросил саркастический тон и если и говорит колкости, то с почти нежной иронией. Она смотрит на него, как на божество, ловит каждое его слово и во всем с ним соглашается. Все-таки взрослые женщины — странные существа, Тусси. Раньше казалось, что гувернантка — девушка гордая, обидчивая, готовая отстаивать свою независимость. Я никогда бы не подумала, что она может с такой легкостью забыть унижение и муки ревности, пережитые всего месяц назад. Любовь действительно ослепляет. С другой стороны, а как иначе можно объяснить тот факт, что такая умная женщина, как наша мадам Селин, будучи в возрасте мисс Джейн, попала в сети того же притворщика, который теперь нацелился на гувернантку? Что такого удивительного в мистере Рочестере, что ни одна женщина не может перед ним устоять? Мне он кажется старым и некрасивым. Я бы не поддалась, пусть бы он даже весь мир сложил к моим ногам. А я ведь не настолько моложе мисс Джейн. Мне уже пятнадцать. У многих девушек в моем возрасте уже есть поклонник. Но я предпочла бы молодого и, главное, честного.
В первые дни по возвращении мисс Джейн я время от времени встречала ее в гостиной с выражением такого блаженства на лице, что мне хотелось встряхнуть ее, предупредить, рассказать, как на самом деле ее кумир поступил с матерью Адели. Как он предал ее доверие, бросил ее, отказал в помощи, когда она так в ней нуждалась. Мне казалось, что долг велит уберечь гувернантку от этой западни.
Я этого, однако, не сделала, потому что заметила в ее поведении нечто странное. Как будто ей доставляет удовольствие роль жертвы. Ведь месье Эдуар строит мисс Джейн глазки, а при этом продолжает рассуждать о своей женитьбе на мисс Бланш Ингрэм и о том, как все будет, когда новая миссис Рочестер возьмет в свои руки бразды правления Торнфильдом. Он не упускает случая, чтобы расписать красоту знатной невесты, сравнивает ее с гордыми карфагенскими царицами. Мисс Джейн со всем соглашается, не подает виду, что ревнует, как будто с радостью принимает идею, что это — последние счастливые дни, как будто она готова в нужный момент уступить своего возлюбленного другой и покинуть Торнфильд, чтобы не мешать их счастью. Я даже слышала, как они обсуждают возможное новое место, которое месье подыскал для нее в одной семье из Ирландии.
Если мисс Джейн уедет, что будет с Аделью? Мистер Рочестер полагает, что у его новой жены хватит способностей и терпения, чтобы заниматься ее воспитанием? Или он действительно задумал отправить Деде в колледж? Пока я стараюсь не волноваться, и ты тоже пока не переживай, потому что, хотя об этой помолвке все говорят… но что-то не так, я это чувствую. С тех пор как семейство Бланш покинуло Торнфильд, месье Эдуар ни разу не съездил их навестить, он даже не показал мисс Ингрэм новую карету. Конечно, они живут неблизко. Но и писем от невесты что-то нет. Когда приходит почтальон, я всегда смотрю внимательно: я ведь жду письма от тебя — того самого, которое ты напишешь, когда в осторожности уже не будет нужды. В какой-то момент я уже было подумала, что по неизвестной мне причине помолвка разорвана. Но нет: и месье Эдуар, и миссис Фэйрфакс преспокойно рассуждают о том, что будет, когда новая миссис Рочестер водворится в Торнфильде. Хотя ни о какой конкретной дате речь не идет — они ни разу не называли ни месяц, ни даже время года.
Я бы очень хотела, чтобы все это произошло, когда мы уже будем во Франции.
Обнимаю тебя и жду ваших новостей, твоя подруга и сестра
Dear мама,
я очень рада, потому что месье Эдуар came back[69] вместе с Лоцманом и когда мы с Софи идем гулять, мы можем брать с собой the dog[70]. Но я очень плакала, когда уехал Devil horse[71], и Джону тоже было грустно. Теперь у нас есть две новые лошади для новой кареты, они никого не слушаются, только месье Эдуара. Джон сказал, что опасно подходить к ним с sugar[72], потому что они могут лягнуть.
В этом доме никто не слушается. Берта не хочет пить лекарство и выплевывает его на пол, когда никто не видит. Катрин не хочет больше носить свою юбку, и я ее сняла, чтобы надеть на кошку миссис Фэйрфакс, а кошка опять не захотела и поцарапала меня. Только Лоцман хороший. Я тоже хорошая, Софи говорит, что она не позволит отдать меня в колледж, даже если мисс Джейн уедет, чтобы быть гувернанткой пяти ирландских children[73].
Дорогая мама, прощаюсь с тобой, потому что месье Эдуар обещал прокатить меня до Милкота в карете вместе с мисс Джейн.
Обнимаю тебя крепко-крепко, your