Отец(перебивая). А затем она выходит из дома, и на ту же улицу, где гот же ледяной ветер. И возвращается с кошелкой больше ее самой. Она оступается, хромает, такая усталая, сгорблепная, как нищенка, вся ее женственность исчезла, она задыхается, хрипит, кашляет, стонет…
Мать. Милый, не паясничай!
Отец. Я преувеличиваю, чтобы его прошибить.
Мать. Но все-таки не до такой степени.
Отец. Но, по сути, кто ты в доме? Нянька, служанка, половик, о который вытирают ноги. Ты прочищаешь засоренные раковины, режешь лук, чинишь краны, штопаешь носки, рубишь дрова, белишь стены, кроешь крышу, затыкаешь дыры, хватаешься сразу за все! Чистишь ящик для кошки, и все это для того, чтобы обслужить барина!
Мать. И тебя.
Отец. Как — и меня?
Мать. Чтобы обслужить и тебя тоже.
Отец. Я не «тоже»! Я работаю! Вот двенадцать дня. Я выскакиваю из комнаты и бегу домой. Ты в своей тесной кухоньке готовишь скудный обед…
Мать(возмущенно). Как это — скудный?
Отец. Это чтобы прошибить. Я влетаю, стол накрыт, в супнице дымится наш прекрасный французский суп с белой фасолью, пахнет шкварками и колбасой. (Публике.) Обожаю белое вино с копченостями. И там… Что я вижу? Я спрашиваю тебя: что я вижу?
Мать(публике). Что он видит?
Отец. Я вижу там тебя — в пижаме, уже уселся на стул и локти на стол. Это скандал.
Мать. Не шмыгай носом, когда твой отец говорит, что это скандал!
Отец. И даже возмутительный скандал. А потом? Я читаю газету, а в ней — преступления, изнасилования, дорожные катастрофы, похищения детей — словом, все, что скрашивает паши будни. И снова бегу на работу, а ты? Ты после обеда спишь, в то время как твоя бедная больная мать снова на кухне, и мытье посуды портит ее изящные музыкальные руки…
Мать. Милый, да что ты несешь?
Отец. Вот именно! И тебе не в первый раз говорят, что у тебя музыкальные руки. А когда музыкальные руки моют посуду — это в высшей степени восхитительно!
Мать(кричит). Что?
Отец. Я хотел сказать — возмутительно! Словом, абсолютно! То есть абсурдно! И во второй половине дня я снова в четырех стенах за мизерную зарплату. А мать, которая ведет хозяйство, откладывает на вторую половину дня все самые тяжелые работы. А ты, что ты делаешь?
Мать. Идет гулять.
Отец. Гулять, на солнце, в то время как я взаперти! Прогуливается, зайдет то в одно кафе, то в Другое, кого-то встретит, о чем-то поболтает, рисует на тротуарах, пока я подбиваю итоги на бесконечных спецификациях? Разве твой отец рисует на тротуарах, скажи?
Мать. Ты никогда не умел рисовать.
Отец. Я бы рисовал как умею — эти-то картины чаще продаются дороже. А я каждый день с восьми до двенадцати и с двух до шести, суббота — короткий день, месяц оплаченного отпуска и в конце — пенсия! Понимаешь ли ты эту радость труда?
Мать. Нет.
Отец. А-а?
Мать. Он не понимает.
Отец(кричит, выходит из себя, а к концу впадает в отчаяние). А вечером? Весь измотанный, голова как котел, беру мою газетку, в домашних шлепанцах у телевизора, с тобой, моя крошечка, мы сидим, ни слова не говоря, пока не идем спать. Понимаешь ли ты это счастье? А? Можешь ли ты его понять? А ты сам? Что ты в это время делаешь? Поешь, играешь на гитаре на берегу реки, целуешься с девушками всех стран и национальностей прямо на подстриженных газонах, где ходить запрещается, затем все вы вместе усаживаетесь вокруг костра и ты не закрываешь рта, не закрываешь рта… (иронично) в то время как я… я… я!..
Мать. Милый! Успокойся!
Отец. А наутро все снова, и так каждое утро, и каждый день, и каждый вечер! За смехотворную зарплату, которая идет на то, чтобы набивать дом всякими вещами! В то время как ты., ты гуляешь по земле и под луной и под солнцем!
Мать. Слушай, когда твой отец…
Отец. Среди деревьев и по берегам рек, с гитарой на боку, с куском мела в руке, с головой, полной света, полной музыки! Понял ты наконец, каким должен быть твой путь в жизни? Готов ли ты вступить на него со всей ответственностью? Готов ли ты… (Останавливается так как сын встает, снимает с себя разодранную, кожаную куртку и протягивает отцу. Отец берет ее, и они вместе выходят.)
Мать провожает их потрясенным взглядом.
Габриэль АруАльпинисты
Gabriel Arout — LES ALPINISTES (1963)
Действующие лица:
Сэм.
Жером.
Море облаков, прорезаемое горными пиками. Плоская вершина одного из них сооружена в центре сцены; в начале пьесы она пуста.
Вначале полная тишина, особенная тишина высокогорья. Затем она нарушается голосом Сэма.
Голос Сэма. Черт побери вас со всеми потрохами, ставьте ноги плотно! Сколько я вас таскаю по вершинам, хотя бы этому научились!
Слышен стон Жерома.
Голова кружится! Головокружения нет в природе, это произвольная концепция вертикали и горизонтали, предрассудок, который — я вас предупреждаю — рано или поздно вам дорого обойдется. Ну держитесь, я лезу.
При этих словах над краем площадки появляется сначала голова Сэма, а затем он вылезает, делая точные и гибкие движения, удивительные для человека тучного телосложения.
Вот я и здесь. Теперь ваша очередь. Перестаньте цепляться, я вас тяну… Оторвитесь, черт бы вас подрал! Положитесь на меня.
Жером испускает длинный жалобный стон в то время, как Сэм с усилием втаскивает его на площадку.
Фу! Дело сделано. Не без труда…
Я никогда не понимал, старина, что вас заставило заниматься альпинизмом! У вас нет никаких данных… Верных раз двадцать я вам спасал жизнь… Вы, наверно, этого и не замечали… Я знаю, что вы думаете… Вы думаете, что, если бы я не заставлял вас таскаться всюду за собой, мне не пришлось бы вас и спасать… Именно так думаете! Как мне действует на нервы то, что я всегда знаю, что у вас в голове, Жером!.. Ничем вы никогда не удивляете… Да! Это как альпинизм… В жизни, Жером, нет ничего крупного, яркого, выдающегося! Да, конечно, вершины, на которые мы взбираемся, кажутся вам высоченными… Но в действительности земля плоская, удручающе плоская, более ровная, чем апельсин… Не понимаю, каким это образом три десятка идиотов умудрились сломать себе шеи на этом пологом подъеме… Холмик, кучка камней, а они называют это «пик»! Но вы не правы, Жером, что считаете, будто я злоупотребляю своей властью, заставляя вас повсюду за мной следовать: это вы злоупотребляете моим терпением, потому что постоянно угрюмы и недовольны… Я взял вас на должность секретаря, умеющего делать все. А для меня «делать все» — это и значит все делать! Но вы же ни на что не годны, абсолютно ни на что!.. Как, впрочем, и все особи этого жалкого рода, к которому вы, Жером, принадлежите, — рода человеческого! А вы, конечно, думаете: «А ты сам?» Ха! Ха! Ха! Я знаю слабость всех ваших доводов, тривиальность вашей логики, Жером. Вы все на один образец! Серийный… Все вам трудно: пошевелить пальцем — уже подвиг; пошевелить умом — уже открытие! А все так просто, так легко… Наука? Смех… Карьера? Политика? Глупая игра для слаборазвитых детей… Деньги? Стоит только руку протянуть… Женщины? Петух в курятнике знает про это все, что можно знать… Ну?.. Жером? Я жду… какой-нибудь мысли!
Жером. Но время ли нам перекусить?..
Сэм. Смотри-ка! Мудрец не сказал бы умнее! Да только в вашем случае, Жером, что это — мудрость или глупость?.. Или, более того, наглость? Вот вы и задали мне проблему, Жером! Я обожаю проблемы! К несчастью, их всегда слишком легко разрешать! Покорить вершину, сочинить симфонию, завоевать женщину или интегрировать дифференциальное уравнение — мне даже на досуге надоело этим развлекаться… Ну же! Доставшего еду! Не смотрите на меня ошеломленным взглядом! Разве вы свой досуг проводите, бегая по лестницам или повторяя таблицу умножения?
Жером. Нет, мсье.
Сэм. А горничных обнимаете?
Жером. Да, мсье.
Сэм. Да… Вы — сторонник легких путей!.. А я — ищу трудностей… Мне сказали, что это опаснейший пик, что все, кто хотел взойти на него с северной стороны, — разбились! С этой северной стороны вы сами, Жером, вскарабкались… Я надеялся на тяжелое восхождение, на то, что буду преодолевать трудности, что приложу все свои силы, напрягу весь свой ум, соберу все свое мужество, пфф!.. Можно подумать, что по сравнению с такими, как вы, которые надрываются и обливаются потом от малейшего усилия, я — просто бог… Но я, Жером, — не бог! Я слишком сознаю свою посредственность! Разве вы, Жером, считаете себя богом оттого, что знаете таблицу умножения?
Жером. Нет, мсье.
Сэм. Но если я не бог, то кто же тогда вы, Жером, вы и вам подобные, раздающие друг другу ярлыки героев, чемпионов, гениев — все из-за пустяков! (Кусает сандвич.) А! Какой вкусный сыр! Я бы сейчас съел гору грюйера! А завтра… Знаете, что мы будем делать завтра, Жером?
Жером. Нет, мсье.
Сэм. Завтра мы спустимся на триста метров в глубину.
Жером. В воду?
Сэм. Да, в воду! Мне говорили, что глубина — пьянит… Неужели вы, Жером, не стремитесь познать опьянение глубины?
Жером(шатаясь). Нет, мсье.
Сэм. Что с вами, Жером?
Жером. Голова кружится!
Сэм. Нужно вас от этого вылечить. (Подходит к самому краю.) Подойдите ко мне. Не бойтесь. Я с вами. (Смотрит в бездну.) Смотрите… Что значит две тысячи метров… Человек средней конституции должен уметь пробежать две тысячи метров за пять минут…
Жером сзади приближается к Сэму. Он колеблется, но внезапно решается и толкает Сэма в пропасть.