Отступничество прусского короля нанесло смертельный удар по коалиции. Россия становится еще более хладнокровна к всеобщему интересу и довольствуется тем, что снабжает эмигрантов небольшой субсидией. С тех пор ее преемник благородно оправдал эту политическую преданность дому Бурбонов, предоставив почетное убежище наследнику несчастного Людовика XVI и вознаградив выгодным учреждением упорное мужество армии Конде и добродетель этого принца, что принесло ему уважение всей Европы и даже самых ярых французских демократов. Но такое поведение России имеет ту же судьбу, что и все половинчатые меры; оно принесло больше вреда, чем пользы. Французская революция обрела более последовательный характер, а Россия утратила влияние, которое она могла оказать на всю остальную Европу путем присоединения внушительных сил к коалиции против Франции или сохраняя силы для выступления в роли внушительного посредника»[534].
Предвидя неизбежное после новых военных и дипломатических триумфов Директории 1798 г., «торжество революционного духа» в разных странах, включая даже Турцию, и новое восстание за независимую Польшу, которое готовы поднять прошедшие «школу Бонапарта в Италии» польские патриоты, бывший революционный генерал не останавливался в своих смелых ожиданиях. По его мнению, следующие синхронные удары по Российской империи нанесут Персия со стороны Азии и Швеция на Балтике, вторгнувшись на окраины страны, в то время как французы со стороны Константинополя атакуют Крымский полуостров. Ограничившись такой несложной аргументацией, Дюмурье делал вывод: «Деспотизм, изнемогая, уступит демократии, и эта колоссальная империя не проживет дольше одного века». Таким образом, Россия в текущий момент не может иначе упрочить свое положение и продлить существование своей государственности в теперешних границах, иначе как только после провала конгресса и начала новой всеобщей войны в Европе против общего врага - революционной Франции. Бывший министр иностранных дел Дюмурье в своей полемической оценке российских планов совершил несколько ошибок, что было неудивительно в рамках сочинения «на злобу дня». Чрезвычайно преувеличенные надежды на действия «польских патриотов», вероятно, были связаны с его личным опытом участия в польских делах еще в 1770-х гг. и недостаточно хорошим знанием положения дел в разделенной Речи Посполитой. К тому же он неверно оценил планы Парижа, который уже в апреле 1798 г. подготовил армию и флот к экспедиции в Египет, а не планировал аналогичные военные предприятия в отношении причерноморских владений России. Находившийся в вынужденной эмиграции политик в самом деле имел «спекулятивный» взгляд на Россию и во многом воспроизводил циркулировавшие в печати слухи относительно актуальных событий. Что также представляет интерес, поскольку аналогичными же слухами была переполнена французская печать[535].
В самый разгар военных действий между Францией и Второй коалицией появился памфлет швейцарского республиканца Форнеро под названием «Взгляд на современное состояние России...»[536]. Форнеро прибегал также как и Дюмурье к языку лозунгов II года республики и предсказывал, что кампания 1799 г. должна завершить семилетнюю «кровавую и славную борьбу республиканцев против королей»[537]. Основное содержание памфлета было посвящено развитию цивилизации в России, но важное место в системе представлений Форнеро занимала трактовка сил, приводящих российский «колосс» в движение. По мнению публициста, причиной отправки Павлом I войск в Европу послужило его «честолюбие», которое подпитывалось «гинеями Питта» и льстивыми речами эмигрантов. Реалистичное объяснение похода Суворова несколько отличалось от трактовки завоеваний Екатерины II. Напомним, что, по мнению ряда просветителей и некоторых деятелей Революции, царица в своей страсти к завоеваниям была движима врожденными «честолюбием» и «спесью», а своих подданных она якобы вдохновляла обещанием новых плодородных земель в соседних Турции и Польше[538].
Поэты революционного времени, игравшие в формировании общественного мнения весьма значительную роль, не отставали от прессы и публицистов. Их поэтические репрезентации России обычно принимали вид пространных аллегорий, с участием воображаемых персонажей, античных богов, где империя царей оказывалась в некоем вневременном и полумифическом пространстве. В стихах писали то, что сложно было изложить в прозе, жанр определял смысловое поле и расширял границы допустимого. Поэтический памфлет П. Галле «Державы Европы перед судом Истины, поэма в трех песнях», увидел свет в 1799 г.[539] Перед судом богини Истины должны были предстать все государства Европы, Франция, республики-сестры, нейтральные и враждебные державы. В итоге этого аллегорического «конкурса» победительницей признается Франция, награду получают ее верные союзники, а державы коалиции оказываются на краю пропасти и в ярости посылают угрозы и проклятья в адрес торжествующих французов. В этом пропагандистском сочинении образы стран изменяются, Россия предстает сначала самостоятельной грозной империей, пугающей соседей и желающей с помощью завоеваний изменить свою судьбу, а затем вдруг - нелепым второстепенным союзником Англии, который не способен выступить даже с самостоятельной речью перед Истиной и во всем доверяется коварным англичанам:
Гримасой лживого сиянья искажен державы образ,
По глупости своей, надменная Россия,
Показывает всем повязку тирании.
Читаем там: одна я обладаю абсолютной властью!
И самолюбие ей курит фимиам, к несчастью.
Туманным облаком невежества объятый,
Воссел с Россией рядом деспотизм проклятый,
Что изготовил связки из оков уж новых:
Цепей железно-золотых[540].
В речах «лживой» Англии, предлагающей себя богине Истины в роли победительницы, акценты уточняются:
Второе место надлежит занять прославленной России.
Отринув тьму веков, империи успешной,
Соседей славу удалось стереть поспешно.
И в торжествах побед великолепье Норда созидать!
И смело поддержав порыв мой благородный,
К защите прав Европы она примкнула гордо.
Гармонию и мир восстановить желает,
Анархии гнездо столь смело поражает.
Воспламененных стран, увидим очень скоро,
Несчастий череду и сонм кровавых споров.
Стремления ее повсюду благотворны,
Ветвь лавра ты присудишь ей - бесспорно![541]
В комментариях к поэме Галле раскрывает «честолюбивые» планы императора Павла - «главного противника революции» и оптимистично прогнозирует великолепный успех Франции: «Система всеобщей монархии, созданная Петром I и постоянно поддерживаемая Екатериной II, привела к катастрофическим войнам и нашествиям, которые происходили во времена их правления на Севере и на Востоке. Павел I, более деспотичный и не менее честолюбивый, чем его мать, в тот момент, когда он смог поставить всю Европу под свое иго, приложил большие усилия, чтобы уничтожить великие державы, напав на одну и истощив других. Его амбиции, несомненно, будут иметь смешанные последствия для Европы, если Франция со своими силами не выступит в роли ее гаранта. Только она спасет от падения те самые страны, которые в бреду объединились со своим врагом, чтобы сокрушить ее же»[542].
Если приближенные к властям Франции писатели тиражировали клишированные негативные и критические стереотипы о Российской империи, видоизменяя их под актуальную повестку 1799 г., то представители другой влиятельной политической группы вдохновляли общественное мнение иными способами. Автор, по-видимому, относившийся к ближнему окружению будущего первого консула генерала Бонапарта, в сочинении «О якобинизме англичан на морях и о средствах одержать над ними верх. К нейтральным нациям от автора, сохраняющего нейтралитет» (1799 г.)[543] видел в Российской империи вовсе не воображаемую угрозу и реального врага, а гаранта свободы морской торговли, способного уравновесить чрезмерное влияние усилившейся Англии. «Когда император Павел начал править Россией, - полагал автор памфлета, - он имел великую и славную цель, и это была защита торговли нейтральных стран и свобода прав для всех на использование океанических просторов, но против своего собственного характера, естественно склонного к крупным замыслам, он потерял интерес к этому великому проекту ради достижения одной малой цели. Он вступил в коалицию с Англией, чья политика состояла в том, чтобы использовать его же в своих собственных целях и превратить его против его желания в орудие разрушения. Его искренность и отсутствие всякой подозрительности и подготовили ту западню, в которой он оказался. Если коалиция одержала бы победу и Франция была бы завоевана, важность России как морской державы была бы поглощена вместе с ней, ее флот тогда не имел бы более никакой пользы и Павел мог бы передать его целиком английскому правительству. Это правительство позаботилось бы, чтобы французский флот никогда не смог возродиться и тогда все малые флоты Севера оказались бы словно узники под его стражей»[544]. Нетрудно заметить, что автор старательно избегал прямого намека на известный вопрос об острове Мальта, захваченном французами в июне 1798 г., который и послужил одним из факторов вступления России во Вторую антифранцузскую коалицию.
Воздав должное мудрости Екатерины II и ее министров, воплотивших проект «вооруженного нейтралитета», автор призывал русского царя следовать не мудрым и дальновидным проектам Петра I: «Все коалиции начинаются с интриг и завершаются полным провалом. Жалкие и мелкие государства Германии могут продаваться и покупаться, словно скотина на ярмарке, в качестве самооправдания они могут объявить себя ничтожными, но Россия должна питать иные чувства. Петр Великий презирал бы интриги коалиций, он был бы весьма неприятно поражен тем, как Франция прилагает усилия, создавая их, вместо подобных заговоров, мешающих ее процветанию, ей необходимо оставаться непоколебимой и являться предметом восхищения. Отчего бы Павлу, который желает подражать и превзойти его, не сделать бы то же самое?»