Такое комплиментарное отношение к Павлу, к памяти Петра I на фоне постулируемого дипломатами, агентами и ангажированными публицистами Директории клише об «угрозе» со стороны России и одновременно о ее состоянии полного истощения выглядело чрезвычайно свежо и необычно. И внимательный наблюдатель уже мог предугадать, что в одной из влиятельных групп политиков сложилось иное понимание приоритетов внешней политики республики и иное отношение к России.
И только осенью 1799 г. страх, охвативший Францию перед лицом иноземного вторжения и возвращением Бурбонов, сменился всеобщим вздохом облегчения после получения реляций о решительных победах французских войск в Швейцарии и Голландии и расхождении дворов Вены и Петербурга в вопросах ведения войны. Тем временем, для нового государственного переворота в Париже с участием армии все было практически подготовлено и утратившему остатки популярности режиму Директории, несмотря на все усилия талантливых пропагандистов, оставалось просуществовать считаные недели.
Для сравнения системных изменений, которые происходили в восприятии России политической элитой Франции, необходимо обратиться к материалам первых месяцев правления Наполеона Бонапарта. Русская тема звучала весьма заметно, предлагались новые неординарные пути взаимодействия с этой «державой Севера». От первого консула Бонапарта и его окружения, считавших заключение союза с Россией важнейшей задачей, требовалось склонить общественное мнение в пользу подобного изменения внешнеполитического курса. Важным моментом в этой пропагандистской кампании стала публикация программного сочинения «О состоянии Франции в конце VIII года»[546]. Собственно, составителем и автором этого текста, к которому, видимо, также приложили руку Талейран и Бонапарт, был известный дипломат Александр Морис Блан де ля Нёт д’Отерив (1754-1830). Революция не помешала его карьере профессионального дипломата: бывший дворянин д’Отерив проделал огромный путь от рядового служащего до одного из первых лиц в официальной иерархии империи. После работы в Оттоманской империи и миссии в Яссах он исполнял обязанности консула в Нью- Йорке. Вернувшись в годы Директории, он занимал в министерстве иностранных дел важную должность начальника отдела «южных стран», а затем стал государственным советником и хранителем архива, являясь, по выражению Ж. Тюлара, «серым кардиналом» при Талейране[547]. Временно исполнявший обязанности министра д’Отерив и написал сочинение «О состоянии Франции в конце VIII года», содержавшее апологию внешней и внутренней политики первого консула[548]. Главными событиями, определившими судьбу Европы в уходящем столетии, д’Отерив считал возникновение Российской империи, вступление Пруссии в ранг великих держав и развитие колониальной системы во всем мире. Таким образом, с первых же строк автор выказывал особый интерес к России. Свой мемуар д’Отерив начал с общей оценки петровских реформ. Не желая преувеличивать или преуменьшать роль Петра в русской истории, он признал большое значение человека, дерзнувшего создать империю по западному образцу в стране, наполовину состоящей из «пустыни», населенной рассеянными и полудикими народами, но при этом осторожно критиковал царя-реформатора за неразборчивость в средствах и отмечал поспешный характер его реформ. Ведь в конечном итоге, отмечал публицист, выбор средств при проведении преобразований в стране чрезвычайно важен, и неразборчивость в них не замедлила сказаться на результатах. Успех петровских реформ, по мнению д’Отерива, был частичным и виной тому отчасти послужило «нетерпение гения» императора, который, вводя новые порядки, одновременно с этим желал пользоваться и результатами реформ. Естественным следствием преобразований начала XVIII в. в России стало два независимых процесса: развитие государства происходило отдельно от процесса цивилизации, полагал д’Отерив. Уже при наследниках Петра страна, оставаясь позади всей европейской цивилизации, начала использовать в дипломатии те же самые методы, что и другие государства, и заставила принять себя в систему международных отношений Европы. Активное вмешательство России в дела на континенте изменило систему союзов, существовавшую со времен Вестфальского мира, и дало новый повод для оживления всех противоречий и застарелых конфликтов, издавна разделявших Европу. Дипломат рассматривал Россию как равную по могуществу своей стране державу и разъяснял, при каких условиях она может стать союзницей Франции. Д’Отерив доказывал, что у его соотечественников нет оснований для страха перед «русской угрозой»: «Франция, быть может, единственная страна, которая не имеет никакого повода бояться Россию, не имеет никакого интереса желать ее упадка, никакой причины чинить препятствия ее успехам и процветанию»[549]. Д’Отерив утверждал, что, отказавшись от своих экспансионистских планов, Российская империя может с успехом участвовать в решении общеевропейских вопросов. Некоторые из своих мыслей Отерив излагал в виде советов российскому императору, предлагая, например, заменить помпезную надпись на триумфальной арке в Херсоне, выгравированную льстецами Екатерины и гласящую: «Дорога, ведущая в Константинополь», на другой, более славный и разумный девиз: «Силы этой империи не будут служить отныне ее увеличению, но будут служить управлению ею». Восхваляя таланты Павла I, дипломат замечал, что самым мудрым решением для него было бы разделить свое государство на две части, одна из которых была бы ориентирована на страны Азии, другая - на европейские государства. Решившись на такую реформу необъятной самодержавной монархии и «подражая в этом примеру одного из мудрейших государей римской империи», и Павел I мог бы создать на месте колоссальной, но плохо управляемой империи два великих государства: «Две самостоятельные империи, которые, будучи объединены интересами близкого соседства и теми чувствами, что внушает общее происхождение, будут независимо друг от друга развивать и лелеять: первая - все ростки того процветания, которое может обеспечить обилие благотворного солнца, торговля с народами Азии через Персию и караванное сообщение с Китаем; а вторая - все те начала, что обеспечивают богатство и мощь приморских народов в Европе. Каждая из этих империй будет иметь собственную столицу: одна - Москву, другая - Петербург. Первая непосредственно завяжет торговые отношения с наиболее могущественными народами одной из самых богатых и самых промышленно развитых частей света; ее отношения с европейскими странами будут непрямыми и, таким образом, прибыль [от торговли] она будет делить со второй [империей], которая, в свою очередь, через море, порты и континентальные границы будет поддерживать отношения с политической и торговой системой Европы. Две империи меньшего размера [по сравнению с нынешней] и гораздо более прочные в своих основах будут быстрее продвигаться по тому грандиозному пути развития, который сама природа открывает всем новым империям. Это великое поприще окажется более четко очерчено, и они яснее увидят ту цель, к которой стремятся, и станут меньше возбуждать зависть и опасения у своих соседей»[550].
При существующей же диспропорции территории и населения российская политика, по мысли д’Отерива, будет носить столь же переменчивый и ненадежный характер, как и сами основы ее нынешнего могущества. Со своим постоянным желанием увеличивать территории то на Западе, то на Юге Россия всегда будет держать в напряжении европейские страны, а следовательно, и сама не сможет присоединиться к международной системе Европы и в известной степени обречет себя на изоляцию. Получив же «правильную федеративную систему», проводя политику мира и занимаясь внутренними делами, Россия станет важным фактором европейского баланса сил, полагал д’Отерив: она «будет поддерживать равновесие на севере, тогда как Франция обеспечит его на юге, и их согласие укрепит баланс сил во всем мире»[551]. Нельзя не заметить, что дипломат тактично обошел очень важные темы. Например, он ничего не сказал о таком важном факторе, во многом определявшем образ России в глазах европейцев того времени, как крепостное право, обходя его молчанием, д’Отерив отступал от существовавших стереотипов. В то же время, неоднократно повторявшийся совет русскому правительству оставить планы дальнейших завоеваний ради того, чтобы посвятить все силы прогрессу цивилизации в собственных обширных владениях, часто встречался у французских авторов и накануне 1789 г. И радикальная, на первый взгляд, идея разделения России на два независимых государства быстро утрачивает свою радикальность, если вспомнить, например, о предложениях Вольтера и Дидро перенести столицу из Петербурга в Азов или Москву[552]. Д’Отерив не мог скрыть своих опасений относительно российской политики территориальной экспансии и прямо проводил параллели между современной ему Россией и Римской империей. И, хотя эти аналогии носили достаточно нейтральный характер, все же упоминание о Риме, подорвавшем свои силы политикой завоеваний, задавало определенную тональность построению образа России[553]. В стремлении обосновать естественность союза Франции и России, д’Отерив обращался к истории. Он неоднократно напоминал, что Россия, не имеющая с Францией общих границ, не может нанести ей непосредственного вреда, однако приводил и ряд известных примеров вмешательства «северного колосса» в дела на Европейском континенте. По мнению дипломата, вступление России в Семилетнюю войну, а затем в войну против Франции на стороне Второй коалиции не отвечало интересам самой России, а стало следствием интриг лондонского кабинета. И в интересах самой Российской империи как можно быстрее отдалиться от союза с Англией, чтобы вступить в новый альянс, гораздо более выгодный, долговечный и полезный не только для сиюминутных интересов кабинета Павла I, но и для длительных перспектив установления мира и согласия в Европе.