[628]. Православное духовенство у французского публициста оказывается силой, сопротивлявшейся намерениям государыни. По мнению Шантро, все население страны было разделено на четыре класса. В первый класс входило дворянство, во второй - духовенство, к третьему относились купечество, буржуа и прочие лично свободные жители, к четвертому - крестьяне. Между дворянством и крестьянством Шантро помещал класс «простых буржуа» («les simples bourgeois»), понимая, вероятно, под этим термином мещанство и купечество[629]. Дворянская элита российского общества, существовала, по словам Шантро, в условиях «феодального деспотизма», и только она обладала правом собственности на землю. Это исключительное право распространяется только на российские губернии, так как на Украине и в Прибалтике собственниками земли могут являться и разночинцы («roturiers»). Существование многочисленного класса крепостных в России вызывало у Шантро резкое осуждение, кроме того, этот позорный факт наносил заметный удар по «пышным восхвалениям» Екатерины II[630].
Во всем, что касается придворных чинов и государственной службы, в России господствуют, по мнению Шантро, «восточные обычаи». Он подмечал, что никаких преимуществ не получает от рождения никто, даже дети сановников, достигших наибольших званий. «Титулы князей, графов, баронов - это отличие, можно сказать, ничтожное, если оно не подкреплено какой-либо должностью, гражданской или военной», - замечал Шантро. Это подводило публициста к мысли о том, что в этой деспотической империи «правительство полностью военное». Ключевым вопросом для очевидцев и участников 1789 г. оставался вопрос о сословных привилегиях. Если предшественники Шантро, сосредоточивавшие свою критику на проблемах французского общества, использовали «русский пример» для создания идеализированных представлений о монархе, толерантности, мудрых законах, успехах цивилизации, то нашему публицисту «русский пример» был необходим уже для другого - для доказательства торжества идей 1789 г. при диктатуре монтаньяров. С сожалением Шантро констатировал, что, несмотря на высокое положение аристократии, все подданные царицы, не имеющие дворянского титула, находились в зависимом положении. И, чтобы убедить читателей в этом, он цитировал отрывки различных установлений. Так, к манифесту «О вольности дворянства», подтверждая права и привилегии, императрица добавила, по сведениям Шантро, четыре новых: 1) приказала отдавать при производстве в армейские звания во всех случаях предпочтение дворянам перед недворянами, 2) установила для детей дворян преимущественное право при приеме в образовательные учреждения, 3) закрепила только за дворянством право приобретать и владеть землями, 4) пожаловала дворянству особую привилегию на производство и продажу хлебной водки. Шантро с возмущением критиковал указы Екатерины: «Поскольку дворяне обладают землями, обладают они и теми несчастными, что ее обрабатывают, и поскольку дворяне обладают правом на промышленность, что остается тогда тем, кто по воле случая не родился дворянином?»[631] Такова была весьма вольная трактовка Шантро екатерининского законодательства, хотя «Жалованную грамоту дворянству» и «Жалованную грамоту городам» (1785)[632] он прямо нигде не цитирует.
Небольшой очерк состояния российской армии у Шантро соседствует с описанием стрелецкого войска и казаков. Его привлекала история стрелецкого корпуса, который он сравнивал с турецкими янычарами и преторианской гвардией в Риме. Это «непокорное войско», стоявшее всегда очень близко к царскому трону, было тесно связано с духовенством, недовольным реформами Петра, и поддерживало сестру Петра - царевну Софью Алексеевну. Шантро подробно рассказал о создании Петром регулярных войск, о солдатской униформе и о казаках, и, к несчастью, даже историки обманывают читателей, повторяя газетные небылицы. Традиционные описания казаков вызывали у Шантро недоверие. Он цитирует одно из них: «Нет ничего более странного, чем вид воина - представителя этого народа. Представляют человека на лошади, почти или полностью голого, вооруженного луком, колчаном и широкой кривой турецкой саблей, носящего на ленчике своего седла, точнее сказать, на дурном вьючном седле, кусок свежей или уже смердящей конины»[633]. Отношение к коренным народам России и казакам, как видно на примере «Путешествия» Шантро, оставалось во Франции весьма специфическим. Казаков и калмыков Шантро относил к числу «варварских народов»[634] и посвящал им отдельную главу. В сознании современников публицист хотел создать образы диких, бесстрашных, но отсталых кочевых народов, предупреждая, что эти населяющие границы России племена находятся еще в том же состоянии, что и народы Европы многие столетия назад. Этим народам (калмыкам, башкирам, татарам, чувашам, остякам, самоедам и т. д.) не знакомы европейская роскошь и удобства цивилизации, зато они от рождения наделены природными способностями. «Они рассматривают наши дома и дворцы нашей знати как прекрасные тюрьмы и испытывают к ним некую разновидность ужаса и если проводят в них долгое время, то не иначе как погрузившись в глубокую меланхолию... Калмыки также имеют очень тонкий слух и чрезвычайно острое зрение. С помощью первого они с громадного расстояния узнают шум находящихся в движении вражеских коней или то место, где они могут встретить свое заблудившееся стадо. Для этого им достаточно прижаться туловищем к земле и приложить ухо против солнца. Но остроту слуха у этих народов еще более превосходит проницательность зрения: на очень большом расстоянии они способны видеть самые малые объекты и определять род и количество войска, которое движется им навстречу»[635].
Шантро восторженно описывал донских казаков; по его мнению, внешне они ничем не отличались от русских и говорят на том же языке. Казаки в изображении Шантро предстают храбрыми, ловкими и хитрыми воинами. С точки зрения автора «Путешествия», казачьи части были незаменимы в войнах против турок и других азиатских соседей. Одним из ключевых качеств представителей казацкой «нации», по мнению Шантро, являлась хитрость: «Во время отступления, которое никогда не принимает у них форму бегства, а является одним из способов сражаться, они кладут пику на плечо, обращая ее острием к врагу, она служит им для отражения ударов [сзади] и становится порой смертоносной в момент, когда преследуют без предосторожностей человека, для которого бегство - это только уловка»[636]. В этом собирательном образе казаков, реальные факты соседствовали с вымыслом, а гротескные черты создавали вокруг казачества мифический ореол, наполненный идеальными представлениями о России.
Общую численность донского казачьего войска Шантро оценивал в 25 тысяч человек, отмечая, что поскольку весь образ их мирной жизни полностью построен на военный лад, то в случае войны они способны выставить сто тысяч хорошо выученных воинов[637]. При этом предпочтение Шантро все же отдавал уральским казакам (их он считал потомками смешанных браков с калмыками и татаро-монголами), как «более цивилизованным и гораздо более трудолюбивым», нежели донские казаки. Мнение Шантро о казаках заметно отличается от отзывов его современников. Например, Ш. Массон в «Секретных записках» особенно отмечал многочисленные различия между русскими и казаками, изображая последних независимой от русских этнической группой с особым укладом жизни, наречием, традициями: «Казаки - это кочевники, пастухи, воины, расхитители; русские - это оседлый народ, земледельцы и торговцы, они, естественно, не воинственны и большие мошенники в торговом деле. Казаки путешествуют и сражаются всегда на лошадях. Русские передвигаются пешком или в повозках. Они превосходны в качестве пеших воинов, но их кавалерия худшая в Европе. Казак жесток и кровожаден в пылу сражения, а русский свиреп, безжалостен и хладнокровен»[638]. Царское правительство, по мнению Массона, чувствуя опасность, исходящую от свободолюбивых и неспокойных казаков, отправляет их на вредные для их здоровья берега Крыма или на прибрежные отмели Кубани, чтобы вновь населить пустыни, которые там оставили за собой «московитские армии», тем самым обрекая их на верную смерть от болезней и воинственных горцев[639].
Трактовка роли казачества в русской истории у Шантро тесно связана с историей пугачевского восстания. Он скептически оценивал людей, возглавивших это народное движение, которые на деле оказывались обычными самозванцами. Емельян Пугачев, совершавший зверские убийства, для Шантро отнюдь не являлся воплощением добродетели. О войске повстанцев он говорил, что эта «толпа была составлена из доверчивых сельских людей, позволивших себя легко обмануть»[640]. У истоков пугачевского бунта, по мнению публициста, стояли потомки раскольников, которых особенно преследовали в начале XVIII столетия. Восставшими двигало «чувство мести», унаследованное ими от отцов и дедов[641]. Основная масса восставших, яицкие казаки, происходили от казаков донских, от которых они унаследовали «храбрость и смелость» и, по мысли Шантро, являлись «расой людей отважных и исполненных энтузиазма к своей древней вере и обычаям и почитавшей свои бороды так же, как собственные жизни»[642].
В меньшей степени, нежели социально-пол