[104]. Соответственно и этнический стереотип, отражая представления нации-этноса о самой себе и о других народах (как правило, очень пристрастные), формирует свою особую реальность. Подобные представления укоренены в прошлом, имеют коллективный характер и наследуются индивидами через воспитание, влияние среды и воздействие общественного мнения[105]. Вместе с тем этнический стереотип отнюдь не является исключительно субъективным и произвольным мнением о той или иной этнической общности, а представляет собою ее образ, который, пусть в искаженном виде, все же отражает определенный аспект существующей реальности, а именно - свойства двух взаимодействующих общностей и их взаимоотношения[106].
Стереотипы имеют выраженное эмоциональное содержание, поскольку содержат в себе оценку - положительную или отрицательную. Главное в стереотипном мышлении - стремление отделить себя и «своих» от «других», свои национальные признаки от тех, которые якобы принадлежат «аутсайдеру». Стереотипная оценка может распространяться как на свою, так и на другие нации, но при этом всегда является обоюдоострой, характеризуя не только того, кто является объектом стереотипных суждений, но и того, кто такой стереотип создал. Характерным свойством стереотипа является его высокая резистентность и низкая изменяемость под влиянием поступающей информации[107].
Другим важным для настоящего исследования понятием является такая категория различных отраслей гуманитарного знания как «общественное мнение». Несмотря на обилие специальной литературы по этому вопросу[108], в исторической науке не сформировано единого общепринятого определения этого понятия. Можно согласиться с К. М. Бэйкером, отметившим, что «исчерпывающий анализ понятия “общественное мнение” в политической культуре Франции XVIII в. еще предстоит сделать»[109]. Поэтому мы только в общих чертах обозначим те его черты, которые наиболее часто отмечаются в научной литературе. Сейчас доминирует мнение о том, что говорить о специфическом феномене «общественного мнения» допустимо начиная с XVIII в.[110], поскольку именно в этот период в европейских странах сложились основные предпосылки для формирования автономной от власти «публичной сферы», в рамках которой стало возможным обсуждение фактов общественной жизни, науки, искусства и т. д. В течение первых десятилетий XVIII в. «общественное мнение» (opinion publique, public opinion) являлось скорее не мнением публики (в широком смысле, который это слово имеет сегодня), а превращенным в «публичное мнение» мнением социальной, политической элиты. Оно противопоставлялось не мнению народа (подавляющее большинство, которое все еще состояло из малограмотных крестьян и не имело пока мнения в политике), но частным интересам «политических группировок», которые в представлении «просвещенной» элиты находились тогда у власти. Таким образом, «общественное мнение» являлось механизмом идеологического противоборства, в которое вступили интеллектуальные элиты с целью легитимизации их собственных политических требований и ослабления королевского абсолютизма.
В рамках нашей работы уделяется внимание именно произведениям о России представителей политической элиты Франции периода 1789-1799 гг. Сделано это по ряду причин. Во-первых, именно политическая элита определяла направление внимания читающей публики, во-вторых, ей же принадлежало право фиксировать порядок дискурса о собственно французском или иных обществах, в период Революции это становится правилом без исключений. В-третьих, политическая элита в 1789 и последующие годы остро реагировала на действия российского двора по отношению к революционной Франции, тогда как большая часть населения оставалась во власти коллективных представлений о «близких» врагах (например, Австрии, Англии, Пруссии, Испании, некоторых итальянских государствах)[111]. Результатом этой реакции и становились десятки сочинений на русскую тему, выходившие на французском языке. И если периодическая печать зачастую оставалась анонимной и в большинстве своем, если принимать в расчет печать в масштабах всей страны и сопредельных регионов, не всегда уделяла России большое внимание, то сочинения дипломатов, литераторов, политиков чаще всего, даже выходившие анонимно, связывались с именем того или иного автора (порой и ошибочно), а вопрос об определении авторства всегда стоял в числе первых.
Сам термин «общественное мнение» претерпел в политической культуре Века Просвещения большую эволюцию. Для Ж.-Ж. Руссо, «общественное мнение» - это коллективное выражение нравственных и социальных достоинств народа, его чувств и убеждений в том виде, в котором они проявляются в нравах и обычаях нации и ис- пользуются в суждениях, которые эта нация имеет относительно частных поступков. В этом смысле «мнение» является источником репутации и уважения среди людей, критерием суждения о характере и красоте, источником наказания за безнравственные и неподобающие действия. Руссо считает, что попытки насильственно изменить «общественное мнение» обречены на неудачу[112].
По мнению Руссо, государство основано на трех типах законов: общественном праве, уголовном праве, гражданском праве, но к ним примыкает четвертый тип - он записан в сердцах граждан государства, и его следует охранять от порчи - это общественное мнение, от которого зависит успех всех остальных законов. В этом контексте имеется единственное определение общественного мнения у Руссо: «Общественное мнение есть своего рода Закон, служителем которого выступает Цензор; он лишь применяет этот закон, по примеру государя, к частным случаям... Цензура оберегает нравы, препятствуя порче мнений, сохраняет их правильность, мудро прилагая к обстоятельствам, иногда даже уточняет их, когда они еще не определенны»[113]. Иначе говоря, общественному мнению придается качество морального авторитета, и в роли цензора должен выступать, по мнению философа, маршальский суд чести. Важно заметить, что, с точки зрения Руссо, «общественное мнение» является синонимом «общего мнения», выражением «общей воли». Поэтому любое выражение альтернативных мнений («частных мнений»), противоречащих «общему», мешает принятию правильного решения. Власти должны просвещать «общую волю», чтобы народ никогда не ошибался[114].
Схожую трактовку «общественного мнения» можно обнаружить в трудах Дюкло, Мирабо, Гельвеция, д’Аламбера, Мерсье де ла Ривьера, Мабли, Бомарше, Гольбаха между 1750 и 1780 г. Приблизительно с 1770 г. термин приобретает новые коннотации и более определенное политическое звучание. Дюкло в издании «Размышлений о нравах» (1767 г.) отмечал: «...из всех властей, власть мыслящих людей, не будучи заметной, наиболее велика. Могущественный повелевает, а писатели управляют, поскольку, в конце концов, именно они и формируют общественное мнение, которое рано или поздно покорит или опрокинет все разновидности и деспотизма»[115]. В свою очередь, Рейналь более определенно писал об общественном мнении, как о явлении политическом: «Общественное мнение у размышляющей и рассуждающей нации является законом правления. Никогда не надо идти на столкновение с ним, если того не требуют общественные интересы; никогда не следует противоречить ему, не убедив общество в том, что оно заблуждается»[116]. Таким образом, правительство, которое не прислушивается к общественному мнению, по мысли просветителей, становится инструментом деспотизма.
Просвещенное общественное мнение к концу века рассматривалось как политическая сила. Например, Л.-С. Мерсье писал в 1782 г.: «За тридцать лет совершилась великая и важная революция в наших воззрениях. Общественное мнение сегодня в Европе является решающей силой, которой не сопротивляются; таким образом, признавая успехи Просвещения и изменения, которые они должны произвести, можно надеяться, что они принесут в мир наивысшее благо и что тираны всякого рода содрогнутся перед трубным гласом всеобщего негодования, который раздается по всей Европе и стремится разбудить ее»[117].
Основные предпосылки становления общественного мнения XVIII в. связаны с культурой чтения и производством книги. Не случайно Век Просвещения часто называют веком «революции в чтении». Увеличивалось количество книг: если в начале столетия в Англии издавалось 21 тыс. книг, то в 1790 г. уже 65 тыс. Печатная продукция росла не только по массе, но и существенно изменялась по содержанию. Религиозная книга, преобладавшая в XVII в. и в самом начале XVIII в., отступала перед беллетристикой, перед сочинениями, посвященными науке и искусствам. Помимо разрешенной печатной продукции широко циркулировали книги, которые издатели называли философскими: подпольно распространялась порнографическая литература, радикальные сочинения просветителей, сатиры, памфлеты, обличавшие деспотизм монархов и развращенность дворянства. Книги стали более доступными, появились издания малого формата, и чтение становилось все более легким занятием. Наиболее заметные перемены произошли в сфере периодической печати[118].
Эволюционировали и формы социальной коммуникации. Широкая гамма обществ, салонов и иных мест, где встречались люди в эпоху Просвещения, отличалась от традиционных форм общения тем, что это были частные объединения индивидов, разделявших общие вкусы, ценности и идеи. Эти новые формы были весьма разнообразны, но всегда представляли альтернативу семье, церкви, профессиональным корпорациям - то есть тому, что служило опорой иерархизированного и патриархального старого уклада. Они играли важную роль в том, что известный немецкий философ и социолог Ю. Хабермас назвал «новой публичной сферой», в рамках которой частные лица собирались вместе, чтобы публично обмениваться мнениями. Новые формы общения подрывали устои господствующего строя, люди стремились доказать, что свободный обмен идеями необходим для умственного и социального прогресса. Главным центром дискуссий для высших слоев общества стали аристократические салоны, читательские клубы и масонские ложи. В свою очередь, кафе и таверны превратились в арену для плебейского политического дискурса, однако отсутствие стабильного способа сообщения между двумя этими сферами препятствовало формированию однородного общественного мнения