В течение всего сентября революционные газеты нагнетали страхи, муссируя тему «аристократического заговора». А уже в первые дни октября революционные журналисты как большую сенсацию преподнесли «известие» о том, что офицеры прибывшего охранять Версаль Фландрского полка на своем банкете якобы демонстративно топтали трехцветные кокарды. Эта, как сегодня известно, чистой воды выдумка была рассчитана на то, чтобы возбудить средние слои, читавшие прессу и симпатизировавшие Учредительному собранию. Малограмотным же беднякам предлагалась иная, более актуальная для них мотивация к действию: с августа в парижских низах начали обсуждать идею о том, чтобы идти в Версаль и добиться от короля снижения цен. Сегодня подобное предложение выглядит странным: как монарх мог повлиять на цены, определявшиеся законом спроса и предложения? Однако в то время оно таковым отнюдь не казалось. Мировосприятие низов общества, даже в городах, тогда еще во многом определялось традиционным сознанием с его верой в чудесное и магическое. Относительно незадолго до описываемых событий, в 1775 году, во время массовых беспорядков, тоже вызванных дороговизной и получивших название «мучной войны», городской плебс, желая снизить цены на хлеб, изымал из пекарен муку и… бросал ее в реку. Теперь они столь же «логично» полагали, что король по своему желанию способен мановением руки понизить цены.
Многие современники, а следом за ними многие историки считали, что начавшиеся 5 октября события целенаправленно готовились революционными элитами, которые исподволь «разогревали» массы. Однако неопровержимых доказательств тому никто не привел. Если такая подготовка втайне и велась, то она не оставила после себя каких-либо материальных следов. Как по образующейся на поверхности воды пене мы можем догадываться о существовании глубинного течения, так и тут: нарастающая волна слухов и нагнетание истерии в революционной печати позволяют предполагать наличие осознанных действий со стороны определенных политических сил, заинтересованных в дестабилизации обстановки. Но лишь предполагать!
Утром 5 октября сотни женщин из Сент-Антуанского предместья и «чрева Парижа» отправились в Версаль жаловаться королю на дороговизну. Есть свидетельства современников о том, что в толпе якобы видели и переодетых в женское платье мужчин из окружения герцога Орлеанского, однако ни подтвердить, ни опровергнуть это утверждение сегодня, увы, невозможно.
В Париже после ухода женщин ударил набат, извещая о сборе национальной гвардии. Ее составляли преимущественно люди среднего класса, на которых и были рассчитаны сочинения революционных журналистов. Национальные гвардейцы потребовали у своего командующего Лафайета тоже вести их на Версаль, чтобы прояснить ситуацию с Фландрским полком, допустившим оскорбление революционных символов. Не имея возможности удержать своих подчиненных, Лафайет отправился в Версаль с 15 тысячами национальных гвардейцев, вооруженных ружьями и пушками. Их сопровождала толпа гражданских лиц.
Тем временем женщины добрались до королевской резиденции. Только что вернувшийся с охоты Людовик XVI доброжелательно принял их представительниц, высказал им утешительные слова и обещал скорое снижение цен. Действительно, новый урожай был уже на подходе. После посещения монарха часть просительниц сразу же отправилась обратно. Однако большинство осталось в Версале. Возможно, кто-то посоветовал им поступить именно так.
Следом за женщинами к королю пришла делегация Учредительного собрания с Мунье во главе. Депутаты принялись объяснять Людовику, что на самом деле народ недоволен его отказом санкционировать августовские декреты и Декларацию прав человека и гражданина. Король поверил им и утвердил все эти акты. Похоже, больше всего ему хотелось, чтобы толпа незваных гостей как можно скорее покинула его резиденцию.
Между тем к ночи в Версаль подтянулась и национальная гвардия Лафайета. Прибывшие с нею представители парижского муниципалитета потребовали у короля покинуть Версаль и перебраться с семьей в Париж. Ставки, таким образом, поднимались. Людовик обещал дать ответ на следующий день. В ожидании этого вся масса народа – женщины, национальные гвардейцы, сопровождавшая их толпа – расположилась табором у стен дворца.
Ночью какие-то люди из вновь прибывших проникли внутрь дворца (говорили, что кто-то из придворных открыл им дверь), прошли к спальне Марии-Антуанетты и попытались ворваться туда. Два дворянина, дежурившие у дверей, встретили нападавших со шпагами в руках и ценой своих жизней задержали, позволив королеве спастись бегством.
Утром 6 октября, когда невыспавшийся король с супругой и сыном вышли в сопровождении Лафайета на балкон, то увидели на пиках головы двух защитников королевы. Сама же толпа угрюмо рокотала: «В Париж! В Париж!» И Людовик опять сдался. Предпочитая плыть по течению и не осмеливаясь искать защиты у верных ему войск, он со всей семьей под конвоем национальной гвардии и в окружении многотысячной толпы покинул Версаль. Вернуться туда ему уже не удастся.
События 5–6 октября положили конец сосуществованию двух суверенных центров власти – абсолютного монарха и Учредительного собрания. Формально король по-прежнему считался первым должностным лицом государства, но фактически он отныне стал пленником Собрания.
Впрочем, парижские бедняки, женщины и мужчины, составлявшие значительную часть сопровождавшей короля процессии, не думали о столь высоких материях, а рассматривали происходившее исключительно в свете своей борьбы за хлеб насущный. «Мы везем пекаря, пекариху и пекаренка», – радостно восклицали они.
«Партии»
Вслед за королем Учредительное собрание тоже переехало в Париж, где разместилось поблизости от новой королевской резиденции. Людовик с семьей поселился во дворце Тюильри, а Собрание заняло Манеж в примыкавшем к дворцу парке Тюильри. Там депутаты и продолжили свою работу над конституцией.
Именно их деятельность и определяла суть революционных перемен во Франции. Революция – это ведь не спонтанные или даже организованные вспышки насилия, которые можно определить как бунт. Революция представляет собой смену неправовым путем одного политического или социального строя другим. Иначе говоря, подобная смена всегда происходит в нарушение существующих на данный момент норм права. Однако парадокс любой революции состоит в том, что, попирая прежние правовые институты, она должна немедленно создать новые, чтобы обеспечить сохранность и функционирование установленного в результате нее нового строя. Как раз этим и занимались в последующие два года депутаты Учредительного собрания. Хотя аграрные волнения и городские беспорядки продолжали время от времени вспыхивать в разных частях страны, они не оказывали определяющего влияния на деятельность новых законотворцев, сосредоточивших осенью 1789 года в своих руках всю государственную власть.
К тому моменту в Собрании уже достаточно четко обозначилось деление депутатов на ряд политических групп («партий»).
Роялистами называли тех, кто противился какому бы то ни было ограничению королевских прерогатив. Удивительно, но самыми активными защитниками трона оказались не представители родовой аристократии, а люди не слишком высокого происхождения. Пожалуй, лучшим оратором «правой» стал аббат Жан-Сифрен Мори, сын бедного сапожника, сделавший успешную карьеру в церкви благодаря незаурядным интеллектуальным способностям и литературному таланту. Другой блестящий оратор роялистов, кавалерийский офицер Жак Антуан Мари Казалес, хотя и принадлежал к дворянам, не имел древней родословной: титул получил только его дед. Служа до Революции в провинциальном гарнизоне, Казалес не мог похвастаться ничем, кроме репутации картежника и записного волокиты. Однако в Учредительном собрании его дремавшие таланты раскрылись в полной мере, и он проявил себя великолепным полемистом. Впрочем, даже будучи депутатом, он оставался офицером, готовым сражаться за короля не только словом, но и оружием. Трижды его парламентские перепалки с лидерами «патриотов» выливались в дуэли – с д’Эгийоном, Александром Ламетом и Барнавом, и все три раза Казалес был ранен. Но это не охладило его пыл. «Благоразумие и умеренность – удел посредственностей», – бросил он как-то мадам де Сталь, дочери Неккера.
Монархисты, самым ярким из которых был уже не раз упоминавшийся Мунье, еще весной и летом 1789 года принадлежали к числу сторонников реформ и добивались ограничения королевской власти. Они поддержали декреты 5–11 августа и Декларацию прав человека и гражданина, однако в ходе дальнейшей работы над конституцией выступили за абсолютное вето короля и двухпалатный парламент по образцу английского. В результате и они оказались на правом фланге депутатского корпуса. Однако роялисты доверия к ним не испытывали, а многие бывшие соратники по антиправительственной оппозиции и вовсе презирали. В среде депутатов Учредительного собрания монархистов называли уничижительным неологизмом «монаршьены» (monarchiens), составленным из слов monarch (монарх) и chiens (собаки). События 5–6 октября стали для этой «партии» моментом истины. Еще вечером 5 октября Мунье во главе делегации депутатов убеждал испуганного короля санкционировать августовские декреты и Декларацию прав, а уже поутру, узнав о ночном нападении на королеву и убийстве ее защитников, он проникся таким отвращением к происходящему, что вскоре покинул не только Собрание, но и страну, влившись в неуклонно расширявшиеся ряды эмиграции. Остальные монархисты, оставшиеся в Собрании, сблизились с роялистами.
Конституционалисты – таким достаточно условным термином обозначали всех сторонников конституции, призванной обеспечить радикальный разрыв со Старым порядком и формирование нового, основанного на ценностях Просвещения. Сами они продолжали называть себя «патриотами». Конституционалисты составляли в Учредительном собрании большинство. Их бесспорным лидером был харизматичный Мирабо. Его высочайший авторитет и популярность вызывали плохо скрываемую ревность у Лафайета, Талейрана, Сийеса и других видных деятелей «левой». Триумвират же молодых политико