12 жерминаля III года (1 апреля 1795 года) санкюлоты перешли в наступление. Выступая перед Конвентом, делегация одной из парижских секций обрисовала картину того, что Конвент еще не сделал:
Не клялись ли вы [Франции] сделать ее свободной, мирной и счастливой? Выполнили ли вы свои обещания? Вдохнули ли вы душу и жизнь в республиканскую конституцию? ‹…› Завершено ли наше гражданское и уголовное законодательство? Пользуемся ли мы этим кодексом, который ваше усердие наметило, но ваша мудрость еще не довела до совершенства?
Получалось, что не сделано или не завершено практически ничего. Атака была поддержана монтаньярами, заявившими, что правительство финансирует «золотую молодежь», а «правительственные комитеты, организовав голод, совершают контрреволюцию». «Я заявляю всей Франции, что вы тираны!» – бросил в лицо депутатам один из них.
За снабжение Парижа в Комитете общественного спасения отвечал в то время Франсуа-Антуан Буасси д’Англа. Адвокат, протестант, член Института[3], депутат от третьего сословия в Генеральных штатах, Буасси сначала был роялистом, потом восхвалял Конституцию 1791 года, а два года спустя льстил Робеспьеру. Работа его была столь неэффективна, что народ наградил его прозвищем «Буасси-голод» и подозревал в симпатиях к монархии. Впоследствии он сделает блестящую карьеру: при Наполеоне станет членом Трибуната и Сената, графом Империи, при Реставрации – пэром Франции. Иными словами, это был либерал, сформировавшийся при Старом порядке, человек Равнины при Конвенте, сумевший пригодиться всем политическим режимам реалист и конформист. Его политическая эволюция весьма характерна для термидорианцев: с начала Революции и до диктатуры монтаньяров «справа налево», а затем – «слева направо».
Поднявшись на трибуну, Буасси попытался доказать, что термидорианцы поставляют продовольствие в города куда лучше предшественников, однако договорить ему не дали: санкюлоты ряда парижских секций ворвались в зал заседаний Национального Конвента и потребовали наладить снабжение столицы хлебом, освободить из тюрем «патриотов» и ввести в действие Конституцию 1793 года.
Санкюлоты действовали по привычной схеме. «Вы видите перед собой людей 14 июля, 10 августа, а также 31 мая!» – заявил один из них, не сомневаясь, что и новое восстание будет успешным. Однако нерешительность монтаньяров дала возможность большинству Конвента обратиться за помощью к богатым секциям, которые подавили мятеж при поддержке «золотой молодежи» и небольшого количества военных под командованием Жана-Шарля Пишегрю. Выходец из крестьянской семьи, участник Войны за независимость США, он получил хорошее военное образование, дослужился до дивизионного генерала, одерживал победы во главе армий, считался завоевателем Голландии. Человек, на многое готовый ради удовлетворения своих амбиций, Пишегрю был известным боевым генералом, пользующимся в войсках популярностью.
Еще не оправившись от пережитого страха, Конвент проголосовал за депортацию в Гвиану бывших членов «великих комитетов» – Барера, Бийо-Варенна, Колло д’Эрбуа и Вадье – и за арест восьми монтаньяров. Несколько тысяч санкюлотов были разоружены, однако это лишь убедило недовольных, что мятеж нужно лучше готовить.
«Хлеба и демократической Конституции 1793 года!»
Прошло полтора месяца, и 1 прериаля (20 мая) восточные секции и предместья восстали вновь. На сей раз мятеж был значительно лучше организован. В выпущенной рано утром прокламации перечислялись претензии восставших: они требовали хлеба, роспуска временного революционного правительства, введения в действие Конституции 1793 года, замены и ареста всех членов правительственных комитетов как «виновных в оскорблении нации», освобождения из тюрем всех граждан, требовавших хлеба, созыва в течение 25 дней первичных собраний для избрания депутатов нового Законодательного корпуса и передачи Конвентом власти избранным законодателям к середине июля 1795 года. Основным лозунгом восстания стали слова: «Хлеба и демократической Конституции 1793 года!»
Тем не менее никакого единого органа для руководства восстанием мятежники создать так и не смогли. Их сил хватило лишь на то, чтобы захватить Конвент, убить одного из депутатов, пытавшихся остановить толпу, и насадить его голову на пику. Среди восставших было много женщин, обвинявших мужчин в трусости и призывавших их к более энергичным действиям. Высказывались всё новые и новые требования: арестовать эмигрантов, освободить «патриотов», вернуть исключенных депутатов-монтаньяров, создать в Париже орган городского самоуправления, провести обыски в домах, чтобы изъять спрятанное продовольствие, арестовать часть депутатов. Слышались крики «Да здравствует Гора! Да здравствуют якобинцы!» и оскорбления в адрес других депутатов.
О поддержке этих требований заявили и монтаньяры. Они предложили освободить тех арестованных со времен 9 термидора, против кого не было выдвинуто обвинений, вернуть оружие санкюлотам, выпустить депутатов, арестованных после 12 жерминаля, немедленно начать искать по домам муку, отозвать депутатов из миссий, потребовать отчета у правительственных комитетов и полностью их обновить, наложить арест на бумаги Комитета общей безопасности, отменить смертную казнь для всех, кроме эмигрантов и фальшивомонетчиков, арестовать журналистов, «отравляющих общественное мнение». Большинство из этих мер сразу же было одобрено Конвентом. Также монтаньярам показалось разумным не ограничиваться только Парижем, а «воззвать к угнетенным патриотам», разослав соответствующие обращения по департаментам и армиям.
Но и депутаты Конвента извлекли уроки из предыдущего восстания: пока толпа выкрикивала лозунги, а монтаньяры голосовали за декреты, власть успела организовать отпор. Восставшие были изгнаны из зала заседаний при помощи армии и жителей богатых западных секций, а предпринятая ими 2 прериаля еще одна попытка ворваться в Конвент и добиться своего уже не удалась.
Прериаль произвел на современников неизгладимое впечатление. «Вместо упорядоченной и смышленой толпы перед нашими глазами предстала жалкая картина воистину народной оргии», – не без грусти писал впоследствии один из монтаньяров. И это неудивительно. Среди прочего восстание показало, что, как и в сентябре 1793 года, народ и депутаты говорят на разных языках. Даже когда монтаньярам казалось, что они воплощают в жизнь требования мятежников, те не давали им говорить, крича: «Мы этого не хотим! Нам немедленно нужен хлеб! Уходите все прочь, мы сами создадим Конвент!»
Репрессии оказались куда более жесткими, чем за полтора месяца до того: были вынесены 36 смертных приговоров (включая 6 приговоров депутатам-монтаньярам) и 11 приговоров к депортации в колонии, окончательно разоружены предместья, реорганизована Национальная гвардия – с исключением из нее самых бедных.
Смерть Людовика XVII
Несмотря на постоянные контрреволюционные мятежи, к моменту падения диктатуры монтаньяров перспективы роялистского движения не были радужными. Надежды противников Революции на успехи антифранцузской коалиции таяли на глазах: после ряда побед на фронтах Республика перешла в наступление. Европейские державы не признавали полномочия принцев и вели свою игру, не спеша поддерживать восстановление монархии во Франции.
К тому же роялисты оказались лишены законного лидера: революционеры не выпускали из рук Людовика XVII. С начала июля 1793 года Луи-Шарль был разлучен с матерью и заточен в отдельном помещении: власти были чрезвычайно обеспокоены многочисленными заговорами, целью которых было освобождение мальчика из тюрьмы. Коммуна Парижа определила ему в воспитатели сапожника Антуана Симона, который должен был научить юного короля ненавидеть монархию и быть правильным якобинцем. Ходили слухи о том, что интерес к ребенку проявляли и Дантон, и Робеспьер, и те депутаты Конвента, которые участвовали в тайных переговорах о мире с державами антифранцузской коалиции. О судьбе родственников мальчик ничего не знал. Между тем, после того как на эшафот взошла Мария-Антуанетта, Елизавету Французскую – «сестру тирана», как тогда ее называли, – вначале планировали депортировать, но затем также отдали под суд Революционного трибунала и казнили 10 мая 1794 года.
Сразу же после Термидора Луи-Шарля посетил Баррас: малолетний король был слишком важным политическим козырем, чтобы им пренебречь. Подавив два народных восстания и избавившись от части монтаньяров, Конвент ликвидировал угрозу «слева». Однако не меньшую, если не большую, опасность для него представляла угроза «справа». Кроме конституционных монархистов и роялистов, не смирившихся с провозглашением Республики, за реставрацию монархии начали выступать и те, кто видел в возвращении королевской власти залог прекращения непрерывных пертурбаций, войн, голода, экономического кризиса. Эти люди стремились к смене режима не столько из-за политических убеждений, сколько из-за разочарования в Революции. Малолетство Людовика XVII, оставшегося без родителей, создавало множество возможностей, в том числе и для организации регентства из тех политиков, кто был готов гарантировать отказ от возврата к Старому порядку и сохранение части завоеваний Революции.
Однако 9 июня 1795 года с трибуны Конвента было объявлено, что Луи Капет, как официально называли мальчика, накануне скончался.
Эта смерть показалась современникам очень подозрительной. С одной стороны, она ставила крест на планах мирного перехода власти, с другой – решала множество проблем. В частности, и Австрия, и Испания в ходе мирных переговоров требовали передачи им детей Людовика XVI, ходили слухи о том, что мир с вандейскими генералами был заключен лишь с тем условием, что Людовика XVII освободят. Наконец, и странно составленное свидетельство о смерти, и резкие перемены во внешности и поведении мальчика в последний год заключения, и внезапная гибель нескольких лечивших его врачей вызывали подозрения, что ребенок в Тампле был подменен. Неслучайно впоследствии появится несколько десятков самозванцев, выдающих себя за спасшегося из рук тюремщиков Людовика XVII, а права одного из них даже будут в XIX веке признаны правительством Нидерландов.