Речь Бодена была построена чрезвычайно искусно. Он предлагал амнистию словно нехотя, будто анализируя иные возможности и не находя другого выхода, выбирая меньшее из зол. Он осыпал роялистов проклятиями, но при этом оставался реалистом. Враги и палачи никуда не делись, они не заслуживают прощения, однако это ничего не значит, ведь положить конец бедствиям можно, лишь поставив точку в репрессиях.
Презрение, убеждал коллег Боден, подействует на роялистов куда лучше преследований. Теперь, когда роялизм разбит 13 вандемьера, можно пойти даже дальше и отменить саму смертную казнь – пережиток варварства. В поисках аргументов Боден ссылался на труды философов и примеры других стран. Он призывал оценить символизм того, что Национальный Конвент начал работу с отмены королевской власти и закончит ее отменой смертной казни. Он даже угрожал своим коллегам, напоминая, что «сохранить эшафоты, пусть даже для одного преступления, – это риск, что их начнут вскоре использовать и для других преступлений». В память об отмене смертной казни Боден также предложил провести торжественную церемонию по переименованию площади Революции (на которой казнили Людовика XVI, Марию-Антуанетту, Дантона, Робеспьера и многих других) в площадь Согласия. Так она называется и по сей день.
Все это были лишь средства, тогда как на протяжении всего доклада Боден не позволял ни на минуту забыть о цели. В завершении речи он предложил коллегам «торжественно заявить, что без амнистии они не считают революцию законченной».
Проект декрета, который зачитал Боден, был составлен весьма осторожно. В нем аннулировались любые обвинительные заключения, связанные с революционными событиями. Исключение делалось для тех, кто будет мешать ввести в действие Конституцию III года Республики, участников восстания 13 вандемьера и неприсягнувших священников. Смертная казнь сохранялась лишь для эмигрантов.
4 брюмера обсуждение декрета об амнистии началось в то время, когда Конвент должен был уже завершить свою работу. «Который час?» – спросил один из депутатов. Ему ответили со скамей, где сидели «левые»: «Час правосудия». Согласно историческому анекдоту, после этого председатель Конвента даже остановил часы, чтобы не нарушать заранее установленного регламента.
Несмотря на это, декрет не прошел без обсуждения, и споры вновь оказались столь ожесточенными, что Боден даже вынужден был призвать депутатов к порядку: «Граждане коллеги, я представил вам декрет о замирении, постарайтесь же вести себя мирно». В финальном варианте декрет претерпел принципиальные изменения. Смертная казнь отменялась – но лишь с момента провозглашения всеобщего мира. Фактически же она так и не была отменена, что позднее позволило Наполеону включить ее в законодательство Империи. К числу исключенных из амнистии добавлялись также изготовители фальшивых ассигнатов и фальшивомонетчики.
Таким образом, декрет об амнистии в полной мере отражает то же противоречие между теорией и практикой, которое было характерно и для «декретов о двух третях». Амнистия назрела, к тому же было бы странно, если бы республиканцы, после того как Людовик XVIII обещал амнистию в Веронской декларации, остались бы в стороне. Но все же они так и не решились ни сделать эту амнистию действительно всеобщей, ни ввести в действие решение об отмене смертной казни.
Декрет об амнистии стал последним в долгой истории работы Национального Конвента. После его принятия председатель торжественно объявил, что «единство, дружба, согласие между всеми французами – вот способ спасти Республику», Конвент же выполнил свою задачу и его заседания окончены.
В памфлете, озаглавленном «Прощальные слова Национального Конвента французскому народу», говорилось:
Пусть опыт Конвента научит вас. Посмотрите, какова была до сегодняшнего дня цена его долгих и мучительных трудов; большая часть его членов выбита проскрипциями: одних препроводили на эшафот, других принудили самим подарить себе смерть; тех вы видели брошенными в тюрьмы, эти нашли убежище в мрачных подземных пещерах, иные, более счастливые, погибли от вражеских пуль в рядах защитников свободы. Какой батальон когда-либо выходил из битвы столь поредевшим?
Деятельность Конвента была окончена; объявив о самороспуске, он передал власть Директории. Термидорианцы надеялись, что им удалось то, что не удалось их предшественникам: завершить Революцию и создать такую государственную машину, которая успешно проработает десятилетия.
Итоги Термидора
Термидор – не просто еще один этап Французской революции. Для многих он стал возвращением к обычному порядку вещей, возвращением к той Франции, которая была «цивилизованной», а не «варварской». То, что происходило во времена диктатуры монтаньяров, при Термидоре стало принято считать национальной катастрофой. Депутаты Конвента не жалели эпитетов, сгущая краски. «Восхитительные места для прогулок, некогда переполненные людьми, элегантными и радостными, – говорил один из них, – теперь предлагали взору завсегдатаев окрестностей каторги в грязной и бедной одежде… По улицам было не пройти из-за телег, каждый день влекущих жертв на смерть…»
«Революция постарела», – сказал великолепно чувствовавший ту эпоху историк Бронислав Бачко. Быть может. Ей уже не свойственны были бесстрашие, безграничная вера в будущее, отсутствие сомнений, представление о том, что достаточно разрушить старый мир, уничтожить врагов, создать нового, «обновленного» человека, принять нужные законы, одобрить совершенную конституцию – и мир изменится, а все народы восхитятся Францией и последуют французскому примеру, отправившись по торной дороге к грядущей свободе.
Историки нередко пишут, что Термидор – это возврат в 1789 год. Депутаты отказываются от того, что было сделано в годы диктатуры монтаньяров и вновь, как с чистого листа, обсуждают, на каких принципах должно основываться общество. Однако это совершенно не так. В 1789 году казалось, что возможно всё, в 1795-м над французами довлел опыт предыдущих лет и стремление, опираясь на него, избежать ошибок в будущем. Буасси д’Англа призывал коллег:
Мы прожили за шесть лет шесть веков, пусть же опыт, стоивший столь дорого, не будет вами утрачен. Пришло время извлечь уроки из преступлений монархии, ошибок Учредительного собрания, колебаний и отступлений назад Законодательного собрания, злодеяний тирании децемвиров, бедствий анархии, бед Конвента, ужасов гражданской войны; лишь размышляя над кратким перечнем причин революции, прогрессом общественного мнения, бурной сменой точек зрения и событий, лишь помня об отправной точке, пути, по которому вы идете, о том месте, на котором вы находитесь, вы сами можете выбрать ту цель, которой хотите достичь.
Есть и другая точка зрения: Термидор – резкий разрыв со всей революционной традицией. Это отказ от «принципов 1789 года», воплощенных в Декларации прав человека и гражданина, от демократии и равенства, попытка построить государство на иных идеологических основаниях: утилитаризме и индивидуализме. Но и это совершенно не так. Нет ничего более далекого от духа и буквы Декларации прав, чем рожденная Революцией – Революцией в целом – политическая система с цензовым (каким бы ни был этот ценз) избирательным правом, недоверием к прямой демократии, Террором, произвольным исключением из нации отдельных категорий граждан, доминированием ситуативно понимаемого государственного интереса над правами человека, постоянным ограничением и нарушением этих прав. Термидор в этом плане мало отличался как от конституционной монархии, так и от диктатуры монтаньяров. На словах все принципы признавались, в них не переставали верить, на деле же побеждал реализм.
Термидор – время осмысления пройденного пути, подведения итогов, признания в том, что идеалы просветителей, безусловно, прекрасны, но не выдерживают проверки реальной жизнью. Это время прагматизма, который приходит на смену идеализму, компромиссов, сменяющих непримиримость. Все это имело одну цель – дать Франции прочный политический режим, который позволит отдохнуть от постоянных пертурбаций. И закончить, наконец, Революцию.
Глава 8Революция продолжается
Становление режима Директории
1795–1799 годы, которые ныне принято называть периодом Директории, стали завершающим этапом Французской революции. Правда, сами современники считали, что Революция должна была завершиться еще осенью 1795 года – и для этого, как им тогда казалось, имелись все предпосылки.
Была разработана, принята и одобрена на референдуме новая конституция, что уже само по себе, в рамках представлений той эпохи, означало конец Революции. Конституция III года Республики писалась если и не на века, то по крайней мере на долгие годы. Остававшиеся в новом Законодательном корпусе депутаты Национального Конвента готовы были обеспечить транзит власти. Был положен конец успевшей сложиться традиции народных восстаний, менявших или пытавшихся менять политические режимы. Была практически разгромлена Первая антифранцузская коалиция.
Тем не менее, как мы знаем, закончить Революцию не удалось. На протяжении всего периода Директории будет продолжаться борьба между теми же тремя политическими силами, что и при Термидоре (известный французский историк Франсуа Фюре как-то остроумно и весьма точно назвал их тремя политическими «слабостями»): консервативными республиканцами[5], «якобинцами» – теми, кто ранее поддерживал диктатуру монтаньяров и Террор, а теперь выжидал лишь удобного момента для реванша, и роялистами – сторонниками реставрации монархии, разочарованными из-за «декретов о двух третях», но не оставившими надежд вернуть во Францию короля.
Согласно Конституции III года, пять членов Директории избирались Советом старейшин из списка, который представлял Совет пятисот. В 1795 году Директорами стали спасший Конвент 13 вандемьера Поль Баррас, один из творцов конституции и убежденный республиканец Луи-Мари Ларевельер-Лепо, не пользовавшийся большой популярностью активный термидорианец Жан-Франсуа Ребель, военный инженер Этьен-Франсуа Летурнёр и член Комитета общественного спасения периода Террора Лазар Карно (вместо него сначала избрали аббата Сийеса, но тот отказался от должности). Все пятеро были ранее депутатами Конвента, все голосовали за казнь Людовика XVI, все считались республиканцами. Тем не менее Барраса, Карно и Ребеля подозревали в симпатиях к роялистам.