Председательствовали Директоры по очереди. Никакого формального распределения обязанностей между ними не было, однако со временем каждый выбрал для себя направление работы по душе, занимаясь им больше других. Так, Баррас особое внимание уделял внутренним делам, Карно – военным, Ларевельер и Ребель – дипломатии.
Не было среди Директоров и единства мнений. Баррас традиционно блокировался лишь с Ребелем, считая Ларевельера беспомощным фантазером и ревниво относясь к славе Карно. Ларевельер презирал Барраса как политика, по его мнению, морально нечистоплотного. Карно же видел в Баррасе термидорианца, то есть человека, покончившего с тем самым некогда всемогущим Комитетом общественного спасения, в котором сам Карно, считавшийся «организатором победы», играл видную роль. Впрочем, ему Ларевельер тоже не доверял, подозревая в нем тайного сторонника монархии.
Каждый год по жребию один из членов Директории выбывал, и Советы избирали на его место другого, однако Баррасу удалось сохранять свой пост до 1799 года, причем многие подозревали, что это не просто совпадение. Английский агент рассказывал:
Вот каков был способ, которым члены Директории пользовались во время ежегодного жребия, чтобы не ошибиться в отношении того, кто, по предварительным договоренностям, должен был выбыть из Директории. Он был следующим: один из пяти шариков из слоновой кости погружали в горячую воду; в момент вытягивания жребия его помещали в урну, и тот, кто выбывал, чувствуя тепло, не мог ошибиться, вытаскивая черный шар. Вы знаете, что слоновая кость, долгое время оставаясь в горячей воде, может сохранять тепло на протяжении нескольких дней. Баррас, когда приближалось время жребия, всегда объявлял, что свернет шею тому, кто подстроит его исключение, а другие члены Директории, ценя все его достоинства, соглашались, что будет правильным во всех отношениях, чтобы он не выбывал.
Директории подчинялись министры, среди которых тоже было немало бывших членов Национального Конвента. В январе 1796 года впервые в истории Франции было создано Министерство общей полиции. С этого времени, собственно, и появилась французская полиция в современном смысле слова: отвечающая за порядок, преследующая преступников и надзирающая над инакомыслящими.
Хотя о создании бюрократической машины, подобной той, что существует сегодня, применительно к концу XVIII века говорить не приходится, все же количество чиновников существенно выросло по сравнению с числом должностных лиц при Старом порядке. Считается, что несколько сотен служащих работали непосредственно на Директорию, около 5 тысяч – на министерства и до 10 тысяч осуществляли надзор над местными властями на уровне департамента и ниже. Зачастую им плохо платили или выдавали жалование с задержками, что создавало благоприятную почву для коррупции.
Груз нерешенных проблем
Особых усилий от правительства требовала борьба с преступностью, за годы Революции превратившейся в настолько серьезную проблему, что властям пришлось усилить репрессии. Летом 1796 года был принят закон, карающий за попытку преступления так же, как за само преступление, а весной следующего года была введена смертная казнь за кражу.
Отдельной проблемой оставалось то, что тогда именовалось бандитизмом. В этом явлении, приобретшем массовый характер, политика – сопротивление Революции – была неразрывно связана с откровенной уголовщиной. Бандиты, среди которых было немало дезертиров, не желавших воевать за Республику, вызывали всеобщий страх. Они убивали владельцев национальных имуществ, должностных лиц, присягнувших священников, нападали на жандармов и национальных гвардейцев. Они запросто могли опустошить и отдельно стоявшую ферму, перебив ее обитателей. Целые регионы считались опасными – от традиционных областей антиреволюционных крестьянских движений, таких как Вандея и Бретань, до Прованса. Были места, где путешественникам предлагалось покупать пропуска, выдаваемые главарями банд. Дилижансы с деньгами захватывали даже в пригородах Парижа. Не в силах справиться с бандитами, правительство постепенно ужесточало законодательство, предлагая рассматривать бандитизм как преступление против рода человеческого. Частично победить этот феномен удалось только при Консульстве.
Еще одной нерешаемой проблемой стали постоянные финансовые и экономические трудности. В значительной степени Директория была в них не виновата: в результате Революции Франция впала в глубокую экономическую депрессию, а потому финансы и производство достались новому руководству уже в плачевном состоянии. К началу правления Директории в обращении находилось 20 миллиардов ассигнатов, которые обменивались на золото по курсу менее 1 %. Правительство было вынуждено на время прекратить продажу национальных имуществ и приостановить работу Биржи. Вплоть до июля 1796 года зарплата депутатов и министров была установлена в граммах зерна. Процветала спекуляция. Финансовая нестабильность не только порождала бедность, но и вызывала в обществе ощущение, что в любой момент все может рухнуть. По этой причине все те, у кого имелись средства, спешили наслаждаться радостями жизни. Мерсье так рассказывал об этом:
Никогда еще не было столько спектаклей, концертов, танцев, обедов, рестораторов, изготовителей лимонадов, общественных садов, фейерверков, лицеев, газет и виноторговцев. Своего рода чудо природы все это разнообразие увеселений в разгар самой смертоносной войны, после революции, которая должна была породить лишь самые унылые мысли, вся эта роскошь, которую выставляют на показ частные лица в разгар невзгод правительства, эти беззаботность, мотовство и расточительность, которые овладели всеми классами, эти жажда наживы и нежелание экономить, эта жадность пирата, с которой приобретаются богатства, и та экстравагантность, с которой их пускают на ветер. Состояния создаются в один день, а на следующий их уже нет. Тот, кто выбрался из своей лачуги, живет несколько месяцев в великолепном дворце, а потом вынужден вернуться обратно.
Правительство попало в зависимость от банкиров и поставщиков для армии. Чтобы покрыть долги, на продажу пустили даже бриллианты короны. В феврале 1796 года объявили о прекращении выпуска ассигнатов. Доски, с которых их печатали, были торжественно сожжены, однако это не решило проблему, поскольку миллиарды ассигнатов еще находились в обращении и руководству страны никак не удавалось их чем-то заменить. Металлических же денег критически не хватало. Казна была пуста, налоги собирались из рук вон плохо, и правительство всеми силами латало дыры, чтобы найти средства хотя бы на финансирование военных расходов.
Война или мир?
Заключенные в 1795 году мирные договоры продемонстрировали способность Республики не только побеждать европейские монархии, но и договариваться с ними. Они же поставили вопрос о том, какое завершение Революционных войн было бы для Франции оптимальным.
Характерное для Французской революции мессианство, желание принести «свободу» другим народам, навязать им свои порядки и республиканское государственное устройство, стремление взять реванш за поражения XVIII века и реализовать давние геополитические мечты привели к тому, что, даже изгнав врага со своей территории и заключив мир с рядом держав коалиции, Франция не утратила стремления к экспансии.
Однако среди республиканцев все чаще слышались и другие голоса: заключение мира – такой же символ окончания Революции, как и принятие конституции. Пока мир не заключен, Революция продолжается, а это ставит под угрозу внутреннюю стабильность страны. К миру подталкивали и финансовые проблемы, и усталость населения от войн. В Директории за продолжение экспансии выступал в основном Ребель, остальные, даже «стратег» Карно, опасались ее последствий.
Другой вопрос – на каких условиях должен быть заключен всеобщий мир. Здесь тоже не было согласия. Большой популярностью пользовалось выражение «славный и длительный мир», однако постепенно к политикам приходило понимание того, что славный мир не будет длительным, а длительный окажется не столь славным. «Правые», особенно промонархические круги, напоминали: чем большим будет готова поступиться Республика, тем более прочным станет мир. Для Франции, полагали они, выгоднее пойти на уступки, чтобы вернуться в европейскую систему международных отношений, играть в ней роль арбитра, вступать в союзы, заключать торговые договоры.
Большинству республиканцев эта идея казалась неприемлемой, однако правительство все еще питало надежду найти золотую середину. В опубликованном письме Директории военному министру от 31 декабря 1795 года говорилось:
Исполнительная Директория не боится объявить всей Европе, что ее самое пылкое желание – подготовить заключение мира, основами которого станут не непомерные и гибельные для безопасности других держав претензии, а осознаваемые интересы этих держав, интересы Французской республики и ее союзников. В конечном счете заключенный мир должен быть достоен тех жертв, которые принесли французы для обеспечения своей независимости.
К 1796 году держав, с которыми оставалось заключить «славный» мир, было уже не так много. Россия формально к коалиции присоединилась, но участия в войне так и не приняла. Сардиния не представляла реальной угрозы. Основными противниками Франции на тот момент оставались Англия, с которой продолжалось традиционное соперничество за колонии, и Австрия, с трудом сопротивлявшаяся желанию других государей Священной Римской империи примириться с Францией, но продолжавшая борьбу с ней на английские деньги. Однако и в самой Англии всю первую половину 1795 года премьер-министру Уильяму Питту пришлось противостоять неоднократным попыткам парламента навязать королю мирные переговоры с Францией, заверяя, что ресурсы Республики истощены. А во второй половине года давление и парламента, и общественного мнения стало настолько сильным, что Великобритания оказалась вынуждена приступить к зондированию настроений французского правительства. Переменам в английской внешней политике способствовало и то, что 29 октября карету направлявшегося в парламент Георга III окружила толпа, кричавшая: «Мир, мир и не надобно короля!»