Летом 1799 года выходившая в Англии газета французских эмигрантов писала о том, что Директория в упадке, слаба, авторитет ее низок:
Этот момент наиболее важен и для Франции, и для Европы. Революция превратилась в лабиринт, в котором все ее сторонники не знают, где искать путеводную нить; Республика склонится либо к анархии, либо к королевской власти.
Ситуацию еще больше обострили активные действия неоякобинцев, массовый призыв в армию и «Закон о заложниках». Эти меры вызвали всеобщее недовольство, чем не преминули воспользоваться роялисты. В начале августа разразился роялистский мятеж в Тулузе, провинции юга вспыхивали одна за другой. Поднялись Бордо, Ланды, Нижние Пиренеи. В середине октября полыхнула Вандея, хотя размах военных действий и оказался там куда скромнее, чем во время первой и второй вандейских войн.
Во многом это было результатом тех усилий, которые предпринимал Людовик XVIII в предыдущие годы, заботясь о том, чтобы у роялистского подполья были деньги и оружие. Еще в январе 1796 года он говорил, что «зубы дракона посеяны», – теперь же они взошли. Казалось, вот-вот восстание станет всеобщим.
В донесениях английских информаторов говорилось, что у Республики уже нет сил на то, чтобы подавить мятежи внутри страны:
Франция в настоящий момент устала от славы и нищеты, от свободы и рабства, она истощена, у нее нет ни торговли, ни денег… ‹…› Поражение флота показало ей, что она не непобедима. Восстание во многих департаментах заставило подозревать, что цепи свободы могут быть разбиты так же, как и цепи рабства, она ненавидит своих хозяев, поскольку они не соблюдают даже ту смешную конституцию, которая рассматривалась как убежище после бури и которая оказалась лишь пропастью, поглотившей таланты и добродетели.
Роялисты были настроены не упустить свой шанс и одновременно с подготовкой восстаний и координацией действий со странами Второй антифранцузской коалиции пытались договориться с теми республиканцами, кто мог бы оказать им бесценную поддержку. Так, с начала 1799 года велись переговоры с Баррасом, который сам инициировал их, предложив свои услуги в обмен на деньги и прощение. В июле Людовик XVIII отправил ему патентные письма, обещавшие прощение и компенсацию – жалование Директора за два года, то есть около 12 миллионов турских ливров, включая два миллиона для его соратников. Однако эта интрига так ничем и не закончилась. Другие планы были связаны с генералом Пишегрю, хотя в окружении Людовика XVIII и не было единства по вопросу о том, стоит ли его использовать, и если да, то в каком качестве. Сам король одно время вынашивал планы поставить Пишегрю во главе русских войск, которые бы предоставил Павел I.
С середины 1797 года велись и переговоры с Бонапартом. Первый раз на него вышли через окружение его брата Жозефа. Тогда королю передали, что генерал в принципе согласен перейти на его сторону, но хотел бы получить соответствующие заверения за подписью самого Людовика XVIII. После 18 фрюктидора роялисты были в недоумении, но снова попытались вступить в контакт с популярным генералом – на сей раз через окружение Жозефины Богарне. Однако время шло, и Наполеон успел отбыть в Египет. Когда же до Митавы дошли сведения, что он оттуда вернулся, и король хотел начать новый раунд переговоров, было уже поздно.
«Мы заставим даже саму революцию послужить ко всеобщей пользе…»
Происходившее во Франции убеждало Людовика XVIII, что требуется лишь последнее, решающее усилие – и король с триумфом вернется в свою страну. Это заставляло не просто обрисовывать общие контуры будущего политического режима, но и задумываться о его конкретных деталях. Так в 1799 году в окружении короля и при его непосредственном участии был создан большой корпус документов, позволяющих нам судить, что принесла бы Франции реставрация монархии.
Эти многочисленные декларации, проекты, инструкции агентам и письма свидетельствуют о том, что вопреки распространенной в исторической литературе точке зрения ни сам Людовик XVIII, ни его соратники не стремились к возвращению Старого порядка. И не только потому, что понимали невозможность этого. Революция разрубила немало гордиевых узлов, которые оказалось не под силу развязать ни Людовику XIV, ни Людовику XV, ни тем более Людовику XVI. Один из министров Людовика XVIII писал:
Целых десять лет тревог и потрясений не привели еще к возрождению этой несчастной страны и тем не менее говорят о том, чтобы вернуть все, как было до начала ее упадка! ‹…› Как бы то ни было, старая машина уничтожена. Эта услуга была оказана Франции первым Национальным собранием; не следует лишать его этой заслуги…
Основные цели королевской власти обозначались в проектах 1799 года весьма лаконично: «Простить, восстановить умеренную мудростью монархию, исправить злоупотребления и предотвратить их возвращение». Что именно нужно будет сохранить из появившихся за революционное десятилетие установлений и институтов, Людовику XVIII было не до конца понятно, и он стремился избегать конкретики, пока не окажется на территории страны:
Мы внимательно и беспристрастно изучим как древние учреждения, чтобы отменить те из них, которые оказались порочными, так и новые институты, чтобы сохранить те, которые полезны; и из этого мудро составленного соединения старого порядка и порядка нового возникнет во всех областях управления такое положение вещей, которое, не затрагивая принципов Монархии, станет наилучшим для блага государства. Так мы заставим даже саму революцию послужить ко всеобщей пользе, чтобы она, по крайней мере некоторым образом, компенсировала причиненный ею непоправимый вред.
В то же время несколько вещей казались Людовику XVIII ясными и очевидными. Прежде всего необходимо вернуться к фундаментальным законам французской монархии, которые он, как и многие другие, полагал аналогом конституции:
Я говорил, что хотел бы восстановить древнюю конституцию, освобожденную от примешавшихся к ней недостатков. Эта фраза, не случайно вставленная мною в декларацию 1795 года[7], оставляет мне всю свободу действий, в которой я нуждаюсь.
По мысли короля, сделать это было необходимо по двум причинам. Прежде всего, составление нового текста конституции неминуемо привело бы к спорам и политической борьбе, которые только усложнили бы реставрацию монархии. И, что не менее важно, только традиции и именно традиции стояли на пути королевского произвола, только «древние законы» его и ограничивали:
Если получше изучить сей предмет, то станет очевидно, что, как только король откажется от древней конституции, ему останется сказать лишь одно: «Я буду делать то, что мне захочется». Именно к этим неподобающим и нелепым словам будут сведены прекрасные королевские речи, если перевести их на обычный язык.
Возвращение к традициям означало и то, что король не планировал отказываться от тех учреждений, благодаря которым монархия «была ограничена, а не абсолютна», – от Генеральных штатов и парламентов. С течением времени Людовик XVIII все больше укреплялся в мысли о том, что Генеральные штаты станут необходимым мостиком между новой системой представительства, созданной Революцией, и прежней – практиковавшейся при Старом порядке. В 1798 году он писал: «Нация законным образом представлена через собрание Генеральных штатов, составленных из депутатов, свободно избранных по нормам, предписанным Конституцией». В 1799 году их роль виделась еще более важной:
Мы признаем, что они имеют неотъемлемое право одобрять законы и устанавливать налоги; что они должны просвещать нас своими советами в различных областях управления и определять в согласии с нами статьи конституционной хартии.
Генеральные штаты должны были также решить вопрос о компенсации собственникам национальных имуществ.
Значительно сложнее было с парламентами, поскольку возвращение их означало бы и возврат ко всем тем проблемам, которые существовали до реформы Мопу. Впрочем, этот вопрос король никак не прояснял, выражая лишь готовность заняться им позднее.
Из документов, подготовленных Людовиком XVIII и его соратниками, видно, что они стремились найти такой компромисс, который примут как французы, пережившие Революцию, так и эмигранты. Планировалось восстановление сословий, но не сеньориальных прав. Налоговые привилегии также должны были уйти в прошлое: Людовик XVIII хотел установить такое «равенство, чтобы бремя расходов государства было в равной мере возложено на всех, поскольку все в равной мере пользуются предоставляемыми им благами». Под вопросом оставалось возрождение провинций: их права и привилегии при Старом порядке часто мешали центральной власти. Один из королевских министров с восторгом писал:
Отныне во Франции остались только французы! Нет больше гасконцев, бретонцев, фламандцев, провансальцев! Все в едином строю, все следуют одному укладу; законы, налоги, администрация – все скроено по одной мерке, и никаких жалоб на пристрастность. Сколь же, без сомнения, прекрасным зрелищем станет Франция, управляемая на этой основе монархически! Какая сила в единстве! Какое объединение усилий!
Сложным оставался вопрос, касавшийся управления страной: с одной стороны, в ходе Революции лишились своих должностей те, кто их купил при Старом порядке, с другой – если объявить о смещении всей республиканской администрации, то в стране воцарится хаос, а должностные лица сделают все, чтобы затруднить реставрацию. В качестве компромисса было решено, что все гражданские чины, принесшие присягу на верность монарху, сохранят свои должности (по крайней мере, на переходный период). Естественно, это не касалось центрального правительства и Законодательного корпуса: «Учреждения, сосредоточивающие в чужих руках законодательную и исполнительную власть, несовместимы с монархической формой правления и нашей законной властью».