За пятьдесят с лишним лет «после Лукина» советская историография Французской революции претерпела немалые изменения: труды её последних мэтров А.3. Манфреда, В. М. Далина, В. Г. Ревуненкова заметно отличаются от произведений её «отца-основателя» и по объему привлеченного фактического материала, и по технике работы авторов с источниками, и по концептуальному решению отдельных проблем революционной истории. Однако произошедшие за эти полвека перемены никоим образом не затрагивали той социологической схемы, что составляла несущую конструкцию всей советской или, как её ещё определяли, «марксистско-ленинской» интерпретации Французской революции. Согласно этой схеме, события во Франции конца XVIII в. представляли собой «буржуазную революцию», разрушившую «феодально-абсолютистский строй» и открывшую путь для развития капитализма. Сколь бы острые споры ни приходилось вести советским ученым по различным аспектам истории Французской революции, никогда эта концептуальная основа марксистской интерпретации не становилась предметом обсуждения.
Взять, к примеру, дискуссию 60–70-х годов XX в. о классовом содержании якобинской диктатуры, получившую широчайший резонанс в нашем научном сообществе[137]. Тон, в котором вели полемику участвовавшие в ней с одной стороны А. З. Манфред и В. М. Далин, с другой — ленинградский профессор В. Г. Ревуненков, отличался жесткостью и нетерпимостью. Тем не менее высказывавшиеся оппонентами и до дискуссии, и во время нее, и после оценки общеисторического значения Французской революции совпадали едва ли не дословно, полностью укладываясь в рамки схемы «феодально-абсолютистский строй — буржуазная революция — капитализм».
А. З. Манфред: «Французская революция сокрушила феодально-абсолютистский строй, до конца добила феодализм, „исполинской метлой“ вымела из Франции хлам средневековья и расчистила почву для капиталистического развития»[138].
В. Г. Ревуненков: «Эта революция смела отжившие средневековые порядки не только в самой Франции, но и далеко за её рубежами дав тем самым мощный импульс формированию новой социально-экономической системы — системы капитализма и буржуазной демократии…»[139]
Идеологические истоки подобной схемы вполне очевидны и не требуют специального комментария: это прямая экстраполяция на новую историю Франции марксистского учения об общественно-экономических формациях. Однако в какой степени эта теоретическая конструкция соответствует историческим реалиям Франции конца XVIII в. и объясняет происходившие там события? Чтобы ответить на данный вопрос, рассмотрим, насколько отдельные сегменты указанной схемы согласуются с результатами исторических исследований по соответствующим конкретным проблемам.
В этой главе речь пойдет о «феодально-абсолютистском строе»
Понятие «феодально-абсолютистский строй» имеет чисто советское происхождение и в историографиях других стран (за пределами социалистического лагеря) не применялось. В мировой исторической литературе, в частности в работах представителей «русской школы», для обозначения общественно-политических порядков предреволюционной Франции использовалось достаточно гибкое и не слишком обязывающее понятие «Старый порядок». Однако, когда в 1934 г. в СССР началась вторая за время существования советской власти радикальная перестройка системы исторического образования, от этого термина было приказано отказаться. Причем директива исходила с самого «верха». В «Замечаниях о конспекте учебника по новой истории», подписанных И. В. Сталиным, С. М. Кировым и А. А. Ждановым, говорилось: «Хорошо было бы освободить конспект от старых затасканных выражений вроде „старый порядок“… Лучше было бы заменить их словами „докапиталистический порядок“ или, ещё лучше, „абсолютистско-феодальный порядок“…»[140] Рекомендация столь высокого уровня, естественно, носила императивный характер, a потому предложенный коммунистическими вождями термин (правда, в несколько более благозвучном варианте — «феодально-абсолютистский строй») полностью вытеснил «Старый порядок».
Новое понятие настолько прижилось в нашей историографии, что употреблялось и после того, как предписывавший его идеологический документ утратил своё директивное значение. Так, А. З. Манфред в своём обобщающем труде по истории Французской революции, вышедшем в 1956 г., а затем переизданном в 1983 г., определял её причины следующим образом:
«Феодально-абсолютистский строй изжил себя, перестал соответствовать социально-экономическому развитию страны и превратился в путы, сковывающие развитие производительных сил, препятствующие их росту»[141].
И даже на рубеже XX–XXI вв. последний из мэтров советской историографии Французской революции В. Г. Ревуненков (1911–2004) продолжал применять данное понятие для обобщающей характеристики экономических и политических порядков предреволюционной Франции[142]. Встречается оно и в некоторых выходящих в наши дни научно-популярных изданиях[143].
Как нетрудно заметить, прилагательное «феодально-абсолютистский» является производным от двух вполне самостоятельных терминов «феодализм» и «абсолютизм», каждый из которых имеет своё значение или, точнее будет сказать во множественном числе, свои значения и свою судьбу в историографии. Причем и то, и другое у них настолько различны, что созданное механическим объединением этих двух терминов понятие вполне может вызвать ассоциацию с неким мифическим существом, вроде минотавра, сочетающим в себе совершенно разные сущности.
Одна из частей этого составного понятия — «абсолютизм» — термин вполне конкретный, имеющий более или менее устоявшееся значение: историки разных стран и разных школ обычно используют его для обозначения того типа монархии, который получил распространение в большинстве западноевропейских стран раннего нового времени, прежде всего во Франции. Существовали, правда, как мы далее увидим, и различного рода расширительные толкования абсолютизма, но их авторы всё равно исходили из того, что его классическим образцом был всё же именно французский. Напротив, вторая часть дуалистического понятия — термин «феодализм», несмотря на более чем двухсотлетнюю историю применения, никогда не имел единого значения, что позволяло историкам разных школ вкладывать в него самые разные, порою весьма далекие друг от друга смыслы:
«Понятие „феодализм“ в средневековую эпоху не употреблялось… Термин был введен публицистами и мыслителями предреволюционной Франции XVIII в. для характеристики „старого порядка“, т. е. системы господства дворянства, церкви и монархии… Однако со временем понятие „феодализм“, утратив полемическую направленность, было внедрено в историческое сознание. Историческая наука XIX в. трактовала феодализм по-разному: как состояние политической раздробленности, как социально-юридический сословный порядок, как специфическую форму военной организации сеньоров и вассалов, основанную на личной верности и службе, как господство крупного привилегированного землевладения, наконец, как общественно-экономическую формацию, базировавшуюся на эксплуатации крупными землевладельцами зависимых от них крестьян»[144].
В отечественной историографии феодализм также интерпретировался по-разному. Например, Н. И. Кареев, говоря о «феодализме», имел в виду общественный строй, основанный на привилегиях[145]. Марксистская же наука придавала данному понятию гораздо более широкое значение, трактуя феодализм как «классово-антагонистическую формацию, представляющую — во всемирно-историческом развитии — этап, стадиально следующий за рабовладельческим строем и предшествующий капитализму»[146] Определяющим признаком феодального строя советские историки считали производственные отношения с такими характеристиками: «Во-первых, наличие феодальной собственности, выступающей как монополия господствующего класса (феодалов) на основное средство производства — землю; при этом собственность на землю была неразрывно связана с господством над непосредственными производителями — крестьянами… Во-вторых, наличие у крестьянина самостоятельного хозяйства, ведущегося на формально „уступленном“ ему господином наделе, который фактически находился в наследственном пользовании одной и той же возделывавшей его крестьянской семьи. Не располагая правом собственности на землю, такая семья являлась собственником своих орудий труда, рабочего скота и другой движимости. Из отношений феодальной собственности вытекало „право“ феодала на безвозмездное присвоение прибавочного продукта крестьянского труда, т. е. право на феодальную земельную ренту, выступавшую в виде барщины, натурального или денежного оброка. Т. о., феодальный способ производства основан на сочетании крупной земельной собственности класса феодалов и мелкого индивидуального хозяйства непосредственных производителей — крестьян, эксплуатируемых с помощью внеэкономического принуждения (последнее столь же характерно для Ф., как экономическое принуждение для капитализма)»[147].
Подчеркну, подобное понимание феодализма было характерно именно для советских историков. В зарубежной историографии описанный выше тип поземельных отношений определяется термином «сеньориальный режим», а в категорию «феодализм» вкладывают преимущественно юридический смысл, обозначая ею комплекс правовых связей между сюзеренами и вассалами. Французский исследователь Ю. Метивье, в частности, так писал об указанном различии трактовок: «Советские экономисты и историки вплоть до конца XX в. обозначали термином „феодальный“ как раз сеньориальный режим, тогда как такой режим отлично мог существовать и без настоящего „феодализма“»