Роль такого антипода абсолютизму у Н. И. Кареева играл не только и не столько государственный строй постреволюциониой Франции, хотя, как мы видели выше, именно через сравнение с ним он определял государство Старого порядка, сколько политическое устройство Англии XVII–XVIII вв., в котором историк видел своего рода архетип «конституционных учреждений» всех остальных стран Европы нового времени. С этой точки зрения, вся западноевропейская история того периода выглядела как «развитие противоположности между двумя типами государств» — английской конституционной монархией и французским абсолютизмом, а Французская революция представлялась торжеством английской модели и началом её распространения на континенте[164].
Впрочем, присущие, по мнению Н. И. Кареева, французскому Старому порядку «несвобода» и «неравенство» имели и вполне конкретные воплощения: абсолютизм выступал олицетворением «несвободы», сословные привилегии или «социальный феодализм» — «неравенства»[165]. Именно эта двухчленная формула — «соединение социального феодализма средних веков с абсолютной монархией нового времени»[166] — и выражала, согласно Н. И. Карееву, суть Старого порядка. Причем, если верить историку, оба элемента обладали вполне автономным характером и слабо зависели друг от друга. Чтобы более наглядно объяснить их соотношение, Н. И. Кареев даже воспользовался марксистскими понятиями «базис» и «надстройка», хотя марксизм в целом он отнюдь не жаловал: «То, что есть верного в учении экономического материализма, так это — различие в исторической жизни народа базиса и надстроек: таким базисом „старого порядка“ было сословное общество, одною из надстроек — бюрократическое государство…»[167] Однако если, согласно теории марксизма, базис играет определяющую роль по отношению к надстройке, то в трактовке Н. И. Кареева их соединение носит чисто механический характер: одна надстройка может сменить другую без каких-либо изменений в состоянии базиса, фактически как если бы речь шла о замене одного предмета другим на неподвижной поверхности стола. Тот или иной «социальный строй», считал историк, «может существовать при разных политических формах»[168]. Так, «феодализм» служил «базисом» и для средневекового государства, построенного на вассально-сюзеренных связях, и для «сословной монархии», и для бюрократической абсолютной монархии нового времени[169].
Соответственно и абсолютизм представлялся Н. И. Карееву неким внеисторическим феноменом — формой государственного устройства, способной найти себе применение в любой стране, при любом общественном строе. К числу абсолютных монархий он на равных основаниях относил Египет эпохи фараонов и тирании древнегреческих полисов, эллинистические монархии и средневековые восточные деспотии, Римскую, Византийскую и наполеоновскую империи, западноевропейские монархии раннего нового времени и российское самодержавие до 1905 г.[170] Более того, даже в период самой Французской революции Н. И. Кареев находил «продолжение старого абсолютизма» в якобинской диктатуре[171]. Общим знаменателем, который позволяет втиснуть в рамки единого понятия весь этот пестрый конгломерат государственных институтов едва ли не всех времен и народов, ученый считал «неограниченную» власть государства: «Общее тут — большее или меньшее устранение общественных сил от дел правления, сосредоточение неограниченной власти в лице главы государства, управление государством исключительно при помощи государевых слуг».[172]
С высоты этой предельно абстрактной генерализации Н. И. Кареев трактовал и французскую монархию Старого порядка. Последняя интересовала его не как исторически сложившийся, более или менее эффективно функционировавший и постоянно развивавшийся комплекс государственных институтов, а как «самый рельефный», «типический» образец абсолютизма[173]. Собственно, вся эволюция французской государственности на протяжении почти полутора тысяч лет укладывалась историком в достаточно простую схему: на смену «античному абсолютизму» Римской империи пришла политическая «феодализация», после чего на рубеже средневековья и нового времени опять началось возрождение абсолютизма, что «в сущности» означало «возвращение к политическим формам императорского Рима»[174].
Характеристика Н. И. Кареевым отдельных аспектов функционирования французского государства Старого порядка также довольно абстрактна и схематична. Конкретные факты лишь изредка привлекались им в качестве иллюстративного материала к общим положениям своей интерпретации.
Итак, что же являла собой монархия Старого порядка в изображении «патриарха русской школы» историков Французской революции? В сжатом виде его представления на сей счет могут быть выражены формулой «всепоглощающее государство»[175]. «Несвобода», составлявшая, по его мнению, суть абсолютизма, проявлялась, прежде всего, в «полном подчинении всей народной жизни тому, что королевская власть считала своим правом и своим интересом, отождествляя их с правом и интересом самого государства, единственным судьею которых был притом опять-таки сам монарх»[176]. Я не случайно выделил курсивом слово «всей». Н. И. Кареев и в самом деле не только полагал, что «абсолютное государство нового времени с неограниченной королевской властью во главе стремилось быть всем во всем»[177], но и был убежден, что оно, действительно, преуспело в этом стремлении. По словам историка, французская монархия того периода полностью соответствовала идеалу неограниченной власти, описанной Ж. Боденом[178].
Абсолютный характер власти французского короля, утверждал Н. И. Кареев, проявлялся в том, что «вся нация сосредоточивалась в его особе, и государство как бы воплощалось в личности государя»[179]. В афористичной форме такое положение вещей выражала известная фраза, якобы высказанная Людовиком XIV, «государство — это я». Хотя русский ученый и отмечал, что подлинность этих слов «подвергается сильному сомнению», тем не менее, считал, что они вполне соответствуют «некоторым собственным заявлениям Людовика XIV и в особенности всему его поведению»[180].
По словам Н. И. Кареева, в «сословной монархии», существовавшей до установления абсолютизма, «король делился в той или иной мере политическими правами с сословиями, представленными на государственных сеймах (во Франции роль таковых играли Генеральные штаты. — A.Ч.). Последние вотировали налоги, принимали участие в издании законов, наблюдали отчасти за действиями администрации, нередко даже выбирали королей»[181]. При абсолютизме же все эти функции перешли к монарху и подчиненному ему бюрократическому аппарату: «Королевская власть и бюрократия взяли на себя законодательную функцию государства, вполне устранивши общественные силы от какого бы то ни было участия в издании законов и в преобразовательной деятельности государства. То же самое произошло в области управления и суда, которые все более и более бюрократизировались»[182].
Согласно Н. И. Карееву, абсолютизму был присущ откровенно волюнтаристский характер управления, когда политические решения определялись исключительно «особенностями психики лиц», стоявших во главе государства, что вело к «противоречивости, непоследовательности или общей несуразности в ведении дел». В качестве «классического образца сумбурности» ученый приводил факт создания Людовиком XV системы тайной дипломатии («секрета короля»), действовавшей параллельно с официальной дипломатией. Ученый полагал, что в этом случае король руководствовался «циническим легкомыслием», внося «в управление государством одну путаницу» едва ли не для собственного развлечения[183].
Столь же откровенный произвол, по словам Н. И. Кареева, абсолютистское государство проявляло и в том, что касалось личных прав подданных: «Король был волен в жизни и смерти своих подданных, как волен был и в их свободе…»[184]. Огромное влияние при абсолютизме, по мнению Н. И. Кареева, имела полиция. Утверждая, что «полицейскому произволу было подчинено все»[185], он даже называл французскую монархию «полицейским государством». «Что особенно характеризует полицейское государство, так это — неуважение к личным правам: …произвольные аресты, конфискации, преследование иноверия, перлюстрация частной переписки, цензурные запрещения, сожжения книг рукой палача, гонения, воздвигавшиеся на писателей и т. п.»[186] Суд был лишен какой бы то ни было независимости, являясь «лишь одним из административных ведомств, мало чем отличавшимся от такого, например, ведомства, как полиция»[187].
Доказывая неограниченный характер королевской власти во Франции, Н. И. Кареев, однако, вынужден был как-то объяснять историю многовекового противостояния монархии и традиционных судебных учреждений (парламентов), которая совершенно не вписывалась в его схему: «Эта история взаимных отношений королевской власти и парламента во Франции в высшей степени поразительна… Ни в каком современном государстве с самым либеральным устройством правительство не потерпит, чтобы должностные лица судебного ведомства вмешивались в законодательную деятельность государства и устраивали общие забастовки судебных учреждений, абсолютная же монархия двух последних Бурбонов должна была это терпеть и ничего не могла с этим поделать»