Таким образом, если в классификации Бодена граница между сеньориальной монархией и тиранией представляется довольно размытой[239], то между ними двумя, с одной стороны, и королевской монархией — с другой, она, напротив, весьма четкая. Главным отличием королевской или легитимной монархии от остальных является соблюдение государем «естественных законов», которые определяют границы его власти, не распространяющейся на сферу личных свобод его подданных и на их собственность.
Представления о существовании некоего «естественного закона» сложились ещё в античности. Его классическое определение дал Цицерон: «Истинный закон — разумное положение, соответствующее природе, распространяющееся на всех людей, постоянное, вечное которое призывает к исполнению долга, приказывая… На все народы в любое время будет распространяться один извечный и неизменный закон, причем будет один общий как бы наставник и повелитель всех людей — Бог, создатель, судья, автор закона»[240]. В средние века идея «естественного закона» получила развитие в томистской теологии. Таким образом, применяя данное понятие, Боден опирался на давнюю традицию западноевропейской общественной мысли, однако, в отличие, например, от Цицерона, придавал ему более конкретный смысл, трактуя как прямой запрет государю «королевской или легитимной монархии» посягать на личную свободу и собственность подданных. Ну а поскольку Францию Боден считал именно «королевской монархией», власть французского государя, согласно этой теории, отнюдь не представлялась неограниченной. В отличие, кстати, от власти царя «Московии», которую Боден относил к «сеньориальным монархиям», ибо там «подданные называются холопами (Chlopes), то есть рабами»[241].
Другие специалисты по французскому праву, современники Бодена, полагали, что власть короля ограничена не только установленными свыше «естественными законами», но и вполне конкретными нормами позитивного права, имманентно присущими французской «конституции», то есть государственному устройству страны. В 1586 г. президент Парижского парламента Ашиль де Гарлей (Harlay) так объяснял это Генриху III: «У нас, Сир, есть два вида законов: один — законы и ордонансы короля, другой — ордонансы королевства, неизменные и нерушимые, в соответствии с которыми вы взошли на королевский трон. Таким образом, вы должны соблюдать законы королевства, которые нельзя нарушить, не поставив под сомнение вашу власть»[242]. Именно с 80-х годов XVI в. тезис о существовании подобных нерушимых «законов королевства», называемых также «фундаментальными», получил во французской правовой мысли широкое распространение и в дальнейшем, до самого конца Старого порядка, воспринимался как непреложная истина. Правда, поскольку «фундаментальные законы» как таковые никогда официально не формулировались[243], относительно их числа и содержания не было единства мнений ни среди специалистов по обычному праву, ни позднее — среди историков: одни насчитывали их не больше двух, другие доводили их число до пяти. Однако все соглашались с тем, что «фундаментальными законами» бесспорно можно признать, как минимум, «салический» порядок наследования короны и запрет на отчуждение королевского домена[244].
Не останавливаясь на теоретиках абсолютизма первой половины XVII в., являвшихся, по оценке французского историка Д. Рише, во многом интерпретаторами и эпигонами Бодена[245], сразу перейду к взглядам Жака-Бениня де Боссюэ (1627–1704) — пожалуй, последнего крупного идеолога абсолютной монархии во Франции. Знаменитый проповедник, историк и теолог, епископ Боссюэ был в 1670–1680 гг. воспитателем дофина, для которого написал своего рода инструкцию по управлению государством — трактат «Политика, извлеченная из Священного Писания».
Признавая королей наместниками (gouverneurs) Бога на земле, Боссюэ был убежден, что они должны обладать в своих государствах абсолютной властью. В его понимании, абсолютный характер власти монарха состоял в следующем: «Государь ни перед кем не должен отчитываться за свои распоряжения»; «Когда государь выносит приговор, других приговоров быть не может»[246]; «Не может существовать иной силы принуждения (force coactive, от лат. coâcto — принуждать — А.Ч.), кроме силы государя»[247].
Иными словами, абсолютному монарху, согласно Боссюэ, принадлежала вся полнота законодательной, исполнительной и судебной власти в стране. Вместе с тем, это отнюдь не означало, что король обладал неограниченной властью. Словно отвечая упомянутым нами историкам, Боссюэ писал: «Королевская власть абсолютна. Дабы сделать это понятие одиозным и недопустимым, некоторые нарочито смешивают абсолютное правление с самовластным (arbitraire). Но нет ничего более непохожего одно на другое…»[248]
По количеству предусмотренных для монарха ограничений Боссюэ оставляет Бодена далеко позади себя. Уже сама по себе характеристика, данная Боссюэ королевской власти, содержит указание на пределы её применения: «Существуют четыре основные черты или качества королевской власти. Во-первых, она священна; во-вторых, носит отеческий характер; в-третьих, абсолютна; в-четвертых, подчинена разуму»[249]. Под разумом Боссюэ имеет в виду не только присущее людям здравомыслие («управление — это труд, требующий разума и соображения»[250]), но и промысел Божий, нашедший воплощение в «естественном законе»: «Все законы основываются на главном из них — на законе природы, так сказать, на здравом смысле и естественной справедливости»[251].
Видя, подобно Бодену, в установленном свыше «естественном законе» действенный ограничитель применения монархом своей власти, Боссюэ, однако, идет ещё дальше, утверждая, что её «абсолютный» характер отнюдь не освобождает королей и от соблюдения норм позитивного права[252]. Причем, речь идет не только о «фундаментальных законах», менять которые не могут даже короли[253], но и обо всех существующих в обществе правовых нормах:
«Короли, таким образом, подчиняются, как и все остальные люди, справедливости законов, и потому, что сами должны быть справедливыми, и потому, что должны подавать народу пример соблюдения законности; однако они не могут подвергаться предусмотренным законами наказаниям; то есть они, говоря языком теологии, подчиняются законам не как власти принудительной (puissance coactive), а как власти указующей (puissance directive)»[254].
На первый взгляд может показаться, что данное положение носит исключительно декларативный характер и ни к чему реально монарха не обязывает, поскольку именно он и является творцом тех законов (кроме «фундаментальных»), подчинения которым от него требуют. Разве не может принять он по собственному произволу такие законы, соблюдение которых его потом ни в чем бы не стесняло? Оказывается, нет. Во всяком случае, по мнению Боссюэ Перечисляя обязанности государя (характерно, что перечень их значительно превосходит по объему перечень королевских полномочий), Боссюэ подчеркивает: «Цель управления — благо и сохранение государства. Чтобы его сохранить, надо в первую очередь поддерживать в нём правильное устройство (constitution)… Правильное устройство государственного организма обеспечивают две вещи — религия и законность (justice)»[255]. Причем, и сама законность имеет в своей основе присущее религии представление о высшей справедливости: «При справедливом Боге, нет места сугубо произвольной власти»[256].
Таким образом, в представлении Боссюэ, признание королей наместниками Бога на земле не только служило оправданием «абсолютного» характера их власти, но и налагало на них строгие обязательства: «Они получили власть свыше, а потому… не должны думать, что вольны распоряжаться ею по своей прихоти; они обязаны использовать её со смирением и сдержанностью, как вещь, которую получили от Бога и за которую им придется дать Богу ответ»[257].
Государь, по мнению Боссюэ, не может иметь интереса, отличного от интереса своих подданных; правильно организованное управление (gouvernement reglé) должно иметь целью, прежде всего, защиту их прав[258]. В противном случае монарх превращается в тирана: «Истинное призвание государя — заботиться о нуждах народа тогда как тиран думает только о себе»[259]
Антиподом «упорядоченному государству» (Étal police) для Боссюэ является уже упоминавшееся «самовластное правление», которое он подробно характеризует, чтобы показать различие двух типов власти:
«У людей встречается и такой вид правления, который называют самовластным, но которого не встретить в наших полностью упорядоченных государствах. Для подобного вида правления характерны четыре особенности. Во-первых, подданные являются там рабами от рождения, так сказать настоящими сервами, и среди них нет свободных людей. Во-вторых, там ни у кого нет права собственности: все достояние принадлежит государю, и не существует права наследования, даже от отца к сыну. В третьих, государь имеет право распоряжаться по своей прихоти не только имуществом, но и жизнью подданных, как поступают с рабами. И наконец, в-четвертых, там нет другого закона, кроме его воли… Эти четыре особенности весьма далеки от наших нравов; а потому самовластное правление не имеет у нас места. Абсолютное правление не то же самое, что самовластное. Оно абсолютно в том, что касается внешнего принуждения; нет никакой силы, способной принудить государя, который в этом смысле независим от любой человеческой власти»