[411]. Позднее, в конце 20-х годов в том же направлении вели чрезвычайно интересные изыскания советские историки Ц. Фридлянд и Я. В. Старосельский[412], но к сожалению, им не удалось завершить свои поиски, так как в 30-е годы оба были незаконно репрессированы.
Из-за недостатка времени мы не можем подробно остановиться на исследованиях современных консервативных историков революции. В нашей специальной литературе о них, особенно о представителях «ревизионистского» направления[413], написано уже довольно много, причем в ряде статей намечен гораздо более объективный подход к освещению данного течения историографии[414], чем это делаюсь ранее по отношению к их предшественникам.
Впрочем, и уже сказанное дает достаточные основания признать: марксистская наука должна использовать положительный опыт, накопленный консервативной историографией. Разумеется, прежде его надо изучить, а потому нужны самые широкие и объективные исследования в этой области[415]. Естественно, они вовсе не предполагают отказа от критики работ консервативных авторов, но содержание этой критики должно стать совершенно иным, чем прежде. До сих пор она нередко сводилась к констатации консервативного характера воззрений того или иного историка, что, как правило, оказывалось достаточным для признания его построений ненаучными. Установление действительной принадлежности исследователя, далеко не всегда им самим признаваемой, к определенной историографической традиции, бесспорно, необходимый этап научной критики. Необходимый, но не последний. Решающим фактором при оценке исторических трудов должна быть их познавательная значимость, а не идеологические установки автора. Если же консервативное мировоззрение исследователя обусловило в каком-либо конкретном случае тенденциозное, искаженное изображение действительности, критик обязан показать, что выводы данного историка неудовлетворительны именно в силу недостаточной научности, а отнюдь не потому, что тот, кто их сделал, имеет взгляды, отличные от его собственных.
Только так можно обеспечить марксистским исследованиям развитие на основе синтеза научных достижений всех без исключения направлений мировой историографии.
В ходе дискуссии того же «круглого стола» вопрос о необходимости пересмотреть отношение к историкам консервативного и «ревизионистского» направлений и перейти от «опровержения ради опровержения» к изучению их работ был поднят и в выступлениях ряда других участников (А. В. Адо, Л. А. Пименовой, В. В. Согрина, А. М. Салмина)[416].
Впрочем, тенденция трактовки научных оппонентов как идеологических противников была тогда все ещё сильна, хотя и она претерпевала определенные изменения. В данной связи весьма показательна программная статья академика А. Л. Нарочницкого, вышедшая накануне 200-летия Французской революции. Автор статьи курировал в Академии наук программу мероприятий, приуроченных к этому юбилею, и его выступление на страницах журнала «Новая и новейшая история» носило откровенно установочный характер: маститый академик обозначал для нового поколения отечественных историков Французской революции те направления, по которым они должны вести свои исследования[417]. Среди прочего прозвучал и призыв подвергнуть критическому анализу работы О. Кошена:
«Почти неизвестным для советских ученых является консервативный историк первой четверти XX в., неоднократно уже упоминавшийся О. Кошен. Его книги об упрочении в 1793–1794 гг. неких „обществ мысли“, фанатически добивавшихся осуществления чисто абстрактных идей Руссо о равенстве и общей воле, стали евангелием историков ревизионистской школы, прежде всего Ф. Фюре. Труд Кошена пронизан отвращением к якобинизму и натянутыми искусственными концепциями. Представляется целесообразным подвергнуть анализу взгляды Кошена, первым выступлением которого была защита И. Тэна от критики его А. Оларом… Всегда лучше иметь дело с оригиналом, а не его копией: критика Кошена будет более плодотворна, чем разбор повторения его мыслей историками-„ревизионистами“»[418].
Похоже, сам А. Л. Нарочницкий был не слишком хорошо знаком с творчеством Кошена: в книгах последнего речь шла о распространении «обществ мысли» в дореволюционный период, а не в 1793–1794 гг., когда на смену им пришли революционные клубы. Да и определение погибшего в 1916 г. Кошена как «историка первой четверти XX в.» выглядело не очень точным. Иными словами, этот французский исследователь был тогда «почти неизвестен» не только советским ученым в целом, но и самому автору статьи. Впрочем, это не помешало последнему дать четкую установку на «изобличительную» трактовку идей Кошена, априорно охарактеризованных как «натянутые искусственные концепции». Тем не менее статья отражает и явный прогресс даже в этом «обличительном» подходе: для «опровержения» консервативного историка она призывает хотя бы изучить его работы, без чего раньше вполне обходились.
Однако дальнейший ход событий в стране и произошедшие в исторической науке перемены очень скоро обесценили любые идеологические установки, в том числе касавшиеся консервативной и «ревизионистской» историографии. За минувшие с тех пор годы вышел в свет ряд монографий, где были подробно проанализированы некоторые ключевые аспекты «ревизионистского» и консервативного прочтений Французской революции[419]. Отдельные работы видных представителей консервативной историографии[420] и современного «критического» направления[421] переведены на русский язык. Все это создало благоприятные условия для расширения методологического диапазона отечественных исследований революции.
И всё же, на мой взгляд, сделаны пока лишь первые шаги по освоению современной российской историографией научных достижений консервативного направления исследований Французской революции. О том, сколь полезным порою бывает подобное вливание свежей крови, можно судить по опыту французской историографии, В качестве наглядного примера мы сравним, как развивались во Франции исследования по двум идеологически острым проблемам революционной истории: а именно — изучение роли, сыгранной в Революции масонами и янсенистами. Темы эти во многом схожи: споры по обеим идут уже более двухсот лет в рамках непрекращающейся дискуссии об истоках Революции. С обеими связаны и свои «черные легенды» — о «заговоре» соответственно масонов или янсенистов против Церкви и Монархии. Однако историография каждой из указанных проблем имеет и свои существенные особенности: если в исследовании масонской тематики важную, а в чем-то и определяющую роль сыграли наработки именно консервативных авторов, в частности историко-социологические идеи О. Кошена, то историки янсенизма, напротив, игнорируют предложенные им подходы. Судить о результатах читатель сможет сам, ознакомившись с двумя последующими главами.
Глава 2МАСОНЫ И РЕВОЛЮЦИЯ: ОТ «ЗАГОВОРА» К «НОВОЙ СОЦИАБЕЛЬНОСТИ»
Человек, который хочет передвинуть гору, начинает с того, что переносит мелкие камни.
Четыре сентябрьских дня 1996 г. потрясли Францию. Визит папы Иоанна Павла II в связи с 1500-летним юбилеем принятия Хлодвигом христианства — далекое, казалось бы, от политики событие — вызвал бурный всплеск противоположных страстей. В Шампани, Эльзасе, Бретани и Вандее бронированный «папамобиль» встречали сотни тысяч ликующих прихожан под белыми знаменами, на которых золотились королевские лилии Бурбонов и кроваво алело Священное сердце Иисуса — символ вандейского восстания времен Французской революции XVIII в. Зато в Париже все четыре дня бушевали митинги, на которых объединившиеся по такому случаю коммунисты, троцкисты, анархисты, феминистки, союзы сексуальных меньшинств, а также всевозможные общественно-политические объединения крайне левого толка гневно протестовали против посещения страны римским первосвященником. Здесь также широко использовалась символика 200-летней давности, но уже революционная. Поводом для проведения антипапского митинга стала и очередная годовщина сражения при Вальми — первой победы республиканской армии в 1792 г. Толпа, собравшаяся на бывшем поле боя под многоцветьем красных, черных, золотистых и прочих флагов, представляла собой пестрое причудливое зрелище. Проталкиваясь сквозь нее, корреспондент французского телевидения задавал присутствующим один и тот же вопрос: «Вы здесь потому, что вы против Папы?» — «Да!» — отвечали суровые профсоюзные вожаки с обветренными на бесчисленных митингах лицами. «Да!» — кивали юные особи неопределенного пола, усыпанные пирсингом и татуировками. «Да!» — бодро подтверждали старички-«якобинцы», похожие в своих красных колпаках на диснеевских гномов. И только масоны, стоявшие особняком под золотистыми знаменами в золотистых же фартуках «вольных каменщиков», уклончиво ответили: «Да нет, мы вообще не против кого бы то ни было. Мы просто за светское государство!» Что ж, масонам действительно приходится тщательно взвешивать слова, говоря о своём отношении к церкви, ведь уже два столетия над ними тяготеет обвинение в заговоре против христианской религии, ради уничтожения которой они, якобы, и совершили Французскую революцию.
Впервые оно прозвучало ещё в 1791 г. — в самом начале революционных событий, когда аббат Ж.-Ф. Лефранк в пространном сочинении под интригующим названием «Завеса, приподнимаемая для любопытствующих, или Тайна Революции, раскрытая при помощи франкмасонства» сообщил читателям, что происходящее в их стране — это результат коварных происков тайного Ордена вольных каменщиков