[422]. Вероятно, само по себе подобное «разоблачение» едва ли выглядело сенсационным: публика за время Революции успела привыкнуть к тому, что политические «партии» с необыкновенной легкостью бросали друг другу самые невероятные обвинения, пренебрегая при этом какими бы то ни было доказательствами. Но в отличие от подавляющего большинства памфлетистов, аббат Лефранк попытался дать своей версии солидное историческое обоснование. Помещенный им в начале книги список использованной литературы включал 22 наименования, в число которых входили наиболее известные в XVIII в. произведения о масонстве, написанные как самими членами Ордена, так и их противниками. Опираясь на содержавшиеся там сведения, Лефранк представил краткий очерк истории масонства, доказывая, что Французская революция — прямое следствие целенаправленной деятельности этой организации на протяжении нескольких веков: «Летописи французского государства донесут до потомства сведения о беспримерных усилиях, предпринимавшихся масонами повсюду, дабы побудить жителей Франции присоединиться к ним, дабы уничтожить всё напоминающее о старом порядке и заменить его тем порядком, который принят в их обществах и который, как они утверждают, имеет целью вернуть людей к изначальной свободе и равенству, для коих и рождается человек»[423]. Но сам не будучи «вольным каменщиком» (что он особо подчеркнул[424]) и, не имея доступа к документам лож, Лефранк не смог отделить реальные факты истории Ордена от бесчисленных домыслов, коими изобиловала тогда литература о масонстве, что делает познавательную ценность его исторического экскурса более чем относительной.
Однако нас интересуют прежде всего доводы Лефранка в пользу существования масонского «заговора» как причины Французской революции. Соответствующая аргументация действительно составляла основное содержание его труда, правда, выглядела она излишне абстрактной, а потому недостаточно убедительной. Практически не ссылаясь ни на какие конкретные имена и факты, автор ограничился констатацией внешнего сходства некоторых принципов масонской философии и обрядности со словами и делами Учредительного собрания. Например, по его мнению, Собрание отменило титулы и привилегии исключительно из подражания порядку, установленному в масонских ложах, где «братьям» запрещено было носить какие-либо отличия, указывавшие на их социальный статус[425]. Процедура работы Учредительного собрания, отмечал Лефранк, также весьма напоминает ту, что принята на заседаниях лож: «та же манера просить слова, требовать отставки, выступать с трибуны, подавать протесты, поддерживать порядок» — вот почему депутаты от дворянства и третьего сословия, среди которых много масонов, освоились с ней столь легко, тогда как духовенству, гораздо меньше подверженному влиянию Ордена, потребовалось намного больше времени, чтобы привыкнуть к ней[426].
Хотя подобные наблюдения Лефранка и отражали некоторые реальные черты политической жизни того времени, всё же этого было мало для доказательства не только «заговора», но даже сколько-нибудь значительного влияния «вольных каменщиков» на развитие Революции. Утверждая, что члены Ордена играли ведущую роль в Учредительном собрании, аббат, однако, смог назвать всего лишь одно имя депутата-масона — «герцога Ор…»[427], чего, конечно же, было не достаточно для столь далеко идущих заключений. Впрочем, если герцог Орлеанский действительно стоял тогда во главе так называемого Великого Востока[428], то принадлежность к Ордену второго из двух названных Лефранком персонажей — маркиза М. Ж. А. Кондорсе, которому приписывалось авторство «масонского кодекса» и роль тайного дирижера политических клубов радикальной направленности[429], была весьма сомнительна и, несмотря на многочисленные усилия историков, не доказана до сих пор[430]. Таким образом, при появлении на свет концепция масонского «заговора» выглядела довольно неубедительно и строилась скорее на интуитивных догадках и смутных подозрениях, нежели на реальных фактах.
Год спустя аббат Лефранк опубликовал новое, ещё более обширное сочинение, где попытался исправить недостатки предыдущего[431]. На сей раз, для обоснования своей гипотезы он использовал иную систему аргументации, сделав акцент не на принципах, а на персоналиях. Доказательством наличия «заговора» он считал то, что Революцией руководят масоны. Главными их вдохновителями он объявлял всё того же Кондорсе и астронома Ж. Ж. Лаланда: «Если масонские ложи являются сегодня рассадником всех антирелигиозных идей, которыми только заражена Франция, то винить в этом надо именно указанных философов, поскольку они разработали существующий в ложах порядок и продолжают руководить их деятельностью»[432]. И хотя масонство первого из них, как уже отмечалось, вызывает большие сомнения, зато в отношении второго Лефранк был весьма недалек от истины. Лаланд накануне Революции действительно принадлежал к верхушке масонской иерархии. Правда, в самой Революции он заметного участия не принимал.
Роль масонских пропагандистов Лефранк отводил Н. Бонвилю, К. Фоше и Вольнею: «их можно рассматривать как главных ораторов братства, уполномоченных публично проповедовать доктрину, которую масоны до сих пор изучали тайком»[433]. В этом утверждении Лефранка также имелось определенное рациональное зерно, Бонвиль и Фоше, издатели газеты Bouche de fer («Железные уста»), действительно вступили в Орден вольных каменщиков ещё до Революции[434]. В 1790 г. они организовали в Париже по образу и подобию масонской ложи знаменитый Социальный кружок[435]. Кроме того, Бонвиль был автором ряда сочинений, в которых пытался связать философию масонства с антиклерикальными и революционными идеями[436].
Среди наиболее активных практиков Революции из числа «клубистов и франкмасонов» Лефранк особо выделял радикальных депутатов Законодательного собрания А. М. Инара, К. Базира, Ж.-П. Бриссо, а также бывших депутатов Учредительного собрания — А. Грегуара и «Робертспьера» (М. Робеспьера)[437]. Здесь процент «попадания» у него также оказался достаточно высок: первые трое из названных лиц действительно состояли в Ордене; принадлежность Грегуара к масонам считалась современниками, а позднее некоторыми историками бесспорной (правда, документально её доказать так и не удалось[438]); и лишь Робеспьера аббат причислил к «вольным каменщикам» без достаточных на то оснований.
Но хотя Лефранку и удалось во втором сочинении конкретизировать и расширить свою аргументацию, её всё же явно не хватало, чтобы доказать существование «заговора». Тем не менее, надо отдать должное этому автору за то, что именно он первым поставил вопрос о роли «вольных каменщиков» во Французской революции, обратив внимание на принадлежность к Ордену ряда видных её деятелей и на сходство некоторых принципов и организационных процедур масонства с теми, что нашли применение в революционной практике. Возможно, продолжая изыскания, аббат Лефранк сумел бы сделать свою версию более правдоподобной и добиться для неё более широкого признания, но 2 сентября 1792 г. он погиб во время массовой резни заключенных в парижских тюрьмах[439]. Ныне его имя известно лишь узкому кругу специалистов-историков. Всемирная же слава «разоблачителя» масонского «заговора» досталась другому французскому аббату — Огюстену Баррюэлю.
Бывший иезуит, аббат Баррюэль ещё при Старом порядке был известен как один из наиболее активных критиков философии Просвещения. После начала Революции он эмигрировал в Англию, где в 1797–1798 гг. опубликовал четыре тома «Мемуаров по истории якобинизма», доказывая, что причиной Французской революции стал «тройной заговор», имевший целью уничтожение алтаря, трона и, в конце концов, всего гражданского общества[440]. К первой из трех групп «заговорщиков» автор относил противников христианской религии, каковыми считал всех философов-просветителей, ко второй — масонов. Третьей же, по его мнению, стали «софисты анархии» — баварские иллюминаты. Незадолго до начала Французской революции власти Баварии раскрыли и разгромили это тайное сообщество, замышлявшее насильственно ниспровергнуть существующий строй. Иллюминатов Баррюэль признавал наиболее опасной из трех «сект», утверждая, что они оказали решающее влияние на французских масонов, подтолкнув тех к революции.
Структура книги полностью соответствовала этой концептуальной схеме: первый том был посвящен общественно-литературной деятельности философов-просветителей на протяжении всего XVIII в., второй — масонству, третий — иллюминатам, четвертый — событиям Французской революции, в которой, по словам автора книги, все три группы «заговорщиков» выступили под именем «якобинцев». В подтверждение тезиса о «заговоре» Баррюэль использовал обе системы аргументации, предложенные ранее Лефранком[441]. Прежде всего, он обратил внимание на сходство идей просветителей, масонов и иллюминатов с принципами революционного законодательства. Вот как он оценивал, например, Декларацию прав человека и гражданина 1789 г.: «Согласно первому закону, принятому этими законодателями, провозглашалось, что все люди равны и свободны; что всей полнотой суверенитета обладает нация; что закон есть не что иное, как выражение общей воли. Ещё за полвека до них то же самое заявляли в своих учениях Монтескье, д'Аржансон, Жан-Жак (Руссо — А.Ч.) и Вольтер. Точно так же все софисты в своих лицеях, все адепты франкмасонства в своих ложах, все иллюминаты в своих притонах сделали подобные принципы гордыни и мятежа основой своих тайных замыслов. Таким образом, все эти разрушительные идеи лишь перекочевали из их школ и обществ, открытых и тайных, на первую страницу революционного свода законов»