— Нет, нет, я возвращаюсь.
— Вы не можете так поступить. Вы пообещали вернуть этим дамам их вещи. И должны проследить, как будут исполнены ваши приказания, — сказал он, беря ее за руку.
Они вышли из дома и оказались в аллее цветущей сирени. Тысячи пчел, шмелей, ос роились вокруг цветов, садились, зарывались в них, высасывали сок, а потом садились на плечи и голову Люсиль. Они ее тоже пугали, и она с нервным смехом сказала:
— Пойдемте отсюда. Опасности подстерегают меня одна за другой.
— Мы с вами пройдем дальше.
В глубине сада они снова набрели на ребятню. Одни играли среди вытоптанных разоренных газонов, другие карабкались на цветущие груши и ломали ветки.
— Маленькие варвары! — окликнула их Люсиль. — Что вы делаете? Груш не будет!
— Ну и пусть, а цветы такие красивые!
Немец протянул руки, и мальчишки стали бросать ему цветущие ветки.
— Возьмите их, мадам, они будут чудесно выглядеть в вазе на столе.
— Никогда в жизни я не пойду по городу с охапкой ветвей, наломанных с фруктовых деревьев, — возразила Люсиль. — А вам, плутишки, достанется от сторожа!
— Не достанется, — заявила девчушка в черном переднике. Она жевала хлеб с маслом и карабкалась на дерево, крепко обвив ствол пыльными ножонками. — Мы не боимся. Бо… Немцы его сюда не пустят.
Лужайка, которую не косили вот уже два лета, заросла лютиками. Офицер уселся на траву и снял свою громоздкую фуражку серо-зеленого, как миндаль, цвета. Расселись вокруг и ребятишки; девочка в черном переднике принялась собирать баранчики; набрав их целую охапку, она сунула в них свой короткий носик, зато ее черные глаза, лукавые и вместе с тем простодушные, неотрывно следовали за взрослыми. На Люсиль она смотрела с критическим любопытством, женщина смотрела на женщину. «Она, похоже, чего-то боится, — думала девочка. — А чего, спрашивается? Он совсем не злой, этот офицер. Я его хорошо знаю, он мне денежки давал, а когда мячик застрял в ветвях кедра, достал его. И до чего же он красивый, этот офицер. Красивее папы и других наших тоже. А на мадам очень красивое платье».
Она незаметно подошла к Люсиль и потрогала грязным пальчиком оборку легкого платья из серого муслина, единственными украшениями которого были батистовый плиссированный воротничок и такие же манжеты. Девочка довольно сильно потянула за оборку, Люсиль резко обернулась, малышка отпрянула, но женщина смотрела на нее большими испуганными глазами и словно бы не видела. Девочка заметила, что мадам очень бледна и губы у нее дрожат. Она поняла, что даме страшно оставаться здесь наедине с немцем. Можно подумать, что он мог сделать ей что — то плохое. Да нет, он говорил с ней очень вежливо. А вот руку сжимал так крепко, что та никак не могла убежать. Малышка вынуждена была признать, что все мальчишки — и большие, и маленькие — одинаковы. Им нравится обижать и пугать девочек. Она улеглась в траву, такую высокую, что ее не стало видно, и почувствовала себя крошкой-невидимкой; травинки щекотали ей шею, ноги, веки, и это было так приятно.
Немец с дамой разговаривали очень тихо. Немец тоже побледнел теперь, как полотно. Иногда она слышала в его голосе пронзительные жалобные ноты, словно он хотел закричать или заплакать, но не смел. Слова его для девочки не имели никакого смысла. Она смутно поняла, что он говорил о своей жене и муже мадам. Слышала, как он много раз повторил: «Если бы вы были счастливы… Я знаю, как вы живете… Я знаю, что вы одиноки, что ваш муж вами пренебрегает… Я сумел разговорить местных жителей». Несчастлива? Неужели дама, у которой такие красивые платья и такой красивый дом, могла быть несчастливой? Но дама вовсе не хотела, чтобы ее жалели, она хотела уйти. Она приказала ему оставить ее и замолчать. Честное слово, дама больше нисколечко не боялась, скорее уж он, несмотря на свои большие сапоги и гордый вид, оробел. На руку девочки села божья коровка, сначала она наблюдала за ней, потом подумала, не задавить ли ее, но вспомнила, что нельзя убивать Боженькину тварь, это приносит несчастье. И тогда она подула на божью коровку, сначала потихоньку, чтобы она выпустила прозрачные крылышки, а потом изо всех сил — пусть зверушка почувствует себя будто потерпевший кораблекрушение на плоту посреди разбушевавшегося моря, но божья коровка улетела. «Она у вас на руке, мадам!» — закричала девочка. И снова офицер и дама посмотрели на нее, ее не видя. Но офицер нетерпеливо махнул рукой, словно прогонял муху. «Я никуда не пойду, — подумала малышка с вызовом. — И потом, что они тут делают? Господину с дамой лучше оставаться в гостиной». Она с недоброжелательностью прислушалась. О чем они там разговаривают? «Я никогда, — говорил офицер низким хриплым голосом, — никогда вас не забуду».
Огромное облако закрыло чуть не половину неба: цветы, свежие, сияющие краски лужайки потускнели. Дама срывала лиловые цветки клевера и крошила их.
— Это невозможно, — говорила она, и в ее голосе дрожали слезы.
«Что невозможно?» — задумалась девочка.
— Думала и я… признаюсь, нет, не о любви… но мне хотелось бы иметь друга — такого, как вы… У меня никогда не было друга. У меня никого нет. Но это невозможно.
— Из-за окружающих вас людей? — спросил офицер с презрительным видом.
Но она посмотрела на него с не меньшим высокомерием:
— Люди? Если перед собой мне не в чем себя винить… Нет, не в них дело. Между нами не может ничего быть.
— Между нами уже есть много того, что останется навсегда: наш дождливый день, пианино, это утро, наши прогулки по лесу…
— Я не должна была…
— Но все это было, сожалеть поздно… Вы ничего не в силах поделать. Все это было.
Малышка уткнулась лицом в сложенные руки, голоса отдалились и превратились в глухой шум, похожий на гуденье пчел. Большое серое облако и томительный солнечный зной предвещали дождь. А если хлынет дождь, что будут делать офицер и дама? Вот смешно будет смотреть, как они побегут под ливнем — она в соломенной шляпке, а он в красивой зеленой фуражке. Но они и в саду могут спрятаться. Если бы они пошли с ней, она бы им показала грабовую аллею, где бы их никто не увидел. «Вот и полдень, — заметила она, услышав, как прозвонил колокол. — А они пойдут завтракать? Интересно, что едят богатые? Творог, как мы? Хлеб? Картошку? Конфеты? А если я попрошу у них конфет?» Она уже подобралась к ним и собралась подергать даму за руку и попросить у нее конфетку — что ни говори, а малышка Роза была не робкого десятка, — но увидела, как оба они вскочили и стояли чуть ли не дрожа. Да, и господин, и дама дрожали, словно, сидя с полным ртом ягод на вишне в школьном дворе, услышали голос учительницы: «Роза! Воришка! Слезай немедленно!» Но увидела она вовсе не учительницу, а солдата, стоявшего по стойке «смирно», который что-то очень быстро тараторил на своем непонятном языке; слова у него во рту перекатывались, будто в журчащем ручье камешки.
Офицер отстранился от дамы, а та стояла очень бледная и расстроенная.
— Что там? Что он говорит? — спросила дама.
Офицер, похоже, был в не меньшем смятении, чем дама, слушал и не понимал, что ему говорят, но потом лицо его осветилось улыбкой.
— Говорит, что разыскали все… Вот только челюсть старого господина сломалась, потому что с ней играли ребятишки: они хотели вставить ее бульдогу, который стоит в гостиной.
И офицер, и дама мало-помалу пришли в себя и вернулись с облаков на землю. Они огляделись и на этот раз увидели малышку Розу. Офицер потянул ее за ухо:
— Что вы там натворили, плутишки?
Голос у него был глух и безжизнен, зато смех дамы звучал как подавленное рыдание. Таким нервным смехом смеются люди, пережившие смертельную опасность, еще не в силах позабыть о ней. Малышке Розе тоже было не по себе, и она попыталась спастись бегством, но у нее ничего не получилось. «Челюсть… да… конечно… мы хотели, чтобы у бульдога был вид, будто он кусается красивыми белыми зубами…» Но она испугалась, что офицер на нее рассердится (вблизи он оказался очень большим и страшным), и плаксиво забубнила:
— Ничего мы такого не делали… и в глаза не видели вашу челюсть…
Со всех сторон набежали ребятишки. И каждый что-то кричал громко, пронзительно. Дама произнесла умоляюще:
— Нет, не надо ничего говорить! Ничего страшного. Хорошо, что отыскали все остальное.
Час спустя из сада Перренов вылетела стайка малышей в замурзанных фартучках, а за ними следом два солдата — немца выкатили тележку, на которой что только не громоздилось — корзина с чайным сервизом, канапе, одна ножка у которого была сломана, клетка для канарейки, солдаты приняли ее за требуемую владелицами корзину для салата, альбом в рытом бархате и множество всяких других вещей. Процессию замыкали Люсиль и офицер. Они прошли через весь город под пристальными взорами горожанок, и каждая из них отметила, что немец и француженка не сказали друг другу ни слова, что они даже не смотрели друг на друга и оба были очень бледны. Лицо у офицера оставалось непроницаемым, смотрел он холодно. Женщины перешептывались:
— Она, понятное дело, высказала ему все, что думает… Стыд и позор — привести хороший дом в такое состояние. А он пришел в ярость. Немцы, черт побери, не привыкли, чтобы им сопротивлялись. Правильно она сделала, невестка мадам Анжелье. Мужественная оказалась женщина. Мы же не собаки какие-то.
Одна из них, та, что ходила с козой и сказала дамам Анжелье, когда они возвращались после вечерней службы в пасхальное воскресенье: «Нет ничего хуже немцев!», маленькая седенькая старушка с голубыми глазами, шепнула, проходя мимо Люсиль:
— Так им и надо, мадам! Покажите, что вы их не боитесь! Ваш пленный муж будет гордиться вами.
Сказала и заплакала, не потому что и у нее кто-то находился в плену — ни мужа на войне, ни сына у нее никак не могло быть, слишком она была старой, — но наши пристрастия прочнее всех страстей: старушка осталась сентиментальной патриоткой.
Стоило встретиться лицом к лицу немцу и мадам Анжелье — старшей, оба инстинктивно делали шаг назад. Немец, вполне вероятно, отступал от избытка вежливости, нежелания досаждать своим присутствием хозяйке дома, но в его торопливом движении таилось и бессознательное чувство самосохранения — так отпрянул бы в сторону породистый конь, почуяв рядом змею. Зато мадам Анжелье даже не давала себе труда скрыть судорогу отвращения, которая передергивала ее при виде опасного, отвратительного чудовища. Однако хорошее воспитание и есть та узда, что смиряет непроизв