{1573} Изабелла прибыла туда же 1 июля.{1574}
Благодаря Нортхэмптонскому договору Шотландии должны были возвратить знаменитый «камень Сконе». Несмотря на возражения Эдуарда, Изабелла твердо вознамерилась увезти его с собой на север, когда поедет в Бервик на свадьбу Джоан, и по ее настоянию король против своей воли послал 1 июля аббата Вестминстерского вручить этот камень шерифам Лондона, которым надлежало «доставить его королеве Англии, нашей дражайшей государыне и матери, в каком бы месте на севере Англии она ни находилась».{1575}
Эдуард намеренно изображал неведение и беспомощность, поскольку должен был прекрасно знать, где будет обретаться Изабелла. Но лондонская чернь стала на его сторону и устроила демонстрацию, не позволяя аббату отдать шерифам камень. Эдуард, наверное, с большим удовольствием прочел письмо аббата, который отказывался отдать камень, пока дело не будет рассмотрено подробнее. Потому Сконский камень остался в Вестминстере; Изабелла явно не хотела усилить отчуждение сына, настаивая на этом вопросе.{1576}
На следующий день, 2 июля, королева назначила канцлером своего стойкого сторонника, епископа Бергерша. В тот период почти все важные государственные посты находились в ведении ее приспешников{1577} — но Бергерш был одним из самых достойных, «благородный человек и мудрый советчик, отважный, но учтивый, и обладающий исключительным личным обаянием».{1578}Он и впредь оставался верен Изабелле, переживая вместе с нею один кризис за другим.
В начале июля Изабелла и Мортимер в сопровождении большой свиты, включавшей младших детей королевы, канцлера Бергерша, епископов Эйрмина и Орлитона, а также графа Сюррея, повезли принцессу Джоан на север, в Бервик, где 16 июля присутствовали при ее бракосочетании с Дэвидом Брюсом, которое отпраздновали с большой пышностью.{1579} Изабелла финансировала свое пребывание на севере из средств, отпущенных на содержание лондонского Тауэра и оплаты услуг снабженцев ее сына;{1580} это лишь один из ряда примеров, как вольно она пользовалась государственными фондами.
По окончании великолепных развлечений, устроенных шотландскими лордами{1581},22 июля Изабелла вручила дочери множество прощальных подарков, прежде чем официально поручить ее шотландцам. Среди этих подарков была, вероятно, и драгоценная рукописная книга, известная ныне как Таймутский часослов, датируемый примерно 1325-1335 годами.{1582} Миниатюры, украшающие его, аналогичны миниатюрам в Псалтыре королевы Марии. Четыре из них изображают королеву, которая либо заказывала его, либо владела им: на первой она изображена коленопреклоненной, за молитвой во время мессы, под пурпурным балдахином, а перед нею на скамеечке для молитвы лежит открытая книга; на второй она молится видению святого Духа, рядом с нею — бородатый мужчина; на третьей она вместе с человеком в короне, то есть с каким-то королем, стоит на коленях, наблюдая за агонией Христа в Гефсиманском саду; и наконец, она в короне, и Богородица представляет ее Христу на престоле.{1583}
Эту королеву отождествляют либо с самой Изабеллой, либо с ее дочерью Джоан.{1584} Высказывалось предположение, что Таймутский часослов, с его молитвами на французском языке, заказала Изабелла в качестве свадебного подарка Джоан.{1585} Если это так, то она, должно быть, надеялась, что дочери пойдут на пользу духовные и моральные наставления, содержавшиеся в книге, и она последует моделям поведения, символически представленным на страницах часослова в образах девы Марии и целомудренной Дианы-охотницы.
После празднества шотландские лорды повезли Джоан и Дэвида в замок Кардрос к королю Роберту, который принял Джоан «с искренней приязнью».{1586} Узнав, что Эдуард III отказался присутствовать на свадьбе, Брюс также воздержался от приезда{1587}, поэтому Изабелла так никогда с ним и не встретилась.
Изабелла с Мортимером отправились обратно на юг. До половины пути их сопровождали Томас Рэндолф, граф Морэй, и сэр Джеймс Дуглас — тот самый «Черный Дуглас», который дважды пытался похитить ее. Изабелла знала, что очень не скоро вновь увидится с Джоан. В Англии говорили, будто королева «унизила» принцессу этим «мерзким браком»{1588}, а шотландцы дали своей маленькой королеве-бесприданнице презрительное прозвище «Джоан Миролюбивая».{1589}
28 июля по просьбе Изабеллы Роберт I сделал уступки кое-кому из «ограбленных», в том числе Уэйку, Бомонту, лорду Генри Перси{1590} — что сильно обозлило тех, чьи претензии остались без ответа. Перси получал и другие знаки внимания от Изабеллы и остался ее верным сторонником, в отличие от Уэйка и Бомонта.{1591} Уэйк был зятем Ланкастера, и Изабелла 9 мая лишила его должности судьи в области к югу от Трента, заменив его на лорда Уильяма Зуша, который был обязан своим возвышением «доброй службе королеве Изабелле».{1592} Что касается Бомонта, который так долго был добрым другом, Изабелла никогда не простила ему отступничества.
Королева и Мортимер добрались до Понтефракта 25 июля{1593} и прибыли в Йорк примерно через день после того, как там 31 июля началась сессия Парламента.{1594} Они немедленно созвали совет, чтобы обсудить посылку войск в Гасконь, но Ланкастер, Норфолк, Кент и Уэйк не соизволили явиться.{1595} Смысл их отсутствия не ускользнул от Изабеллы и Мортимера; они должны были понять, что назревает конфликт. Потому разговор о войне был отложен до следующей сессии Парламента.{1596}
Теперь стало пронзительно ясно, что в результате «отвратительного» Нортхэмптонского договора прежние союзники Изабеллы и Мортимера утратили веру в них и готовы их оставить. Дела пошли еще хуже после того, как большая часть первой выплаты компенсации от Брюса исчезла в сундуках Изабеллы вместо того, чтобы пополнить опустевшую казну.{1597} Королева также присвоила налоги, собранные по требованию Ланкастера для борьбы с шотландцами. Вскоре пошли разговоры, что они с Мортимером добились мира и унизили достоинство Англии лишь ради собственного обогащения.
В этом общем климате недовольства стали сказываться и другие обиды. В обществе давно уже нарастало скрытое чувство, что Мортимер переходит рамки дозволенного, и многим досаждало то, что они с Изабеллой монополизировали власть и, как утверждалось, намерены были удержать ее любой ценой.{1598} Дерзость и самонадеянность Мортимера росли и вызывали все большее раздражение. Он раздавал свое покровительство направо и налево, словно король, так как пожалования его сторонникам делались от имени короля и скреплялись Малой печатью, которой распоряжалась Изабелла; это породило жалобы в Парламенте на то, что печатью злоупотребляют.{1599}
Ланкастер теперь непоправимо отдалился от Изабеллы и Мортимера из-за подписания Нортхэмптонского мира, в чем он увидел признак сильного умаления своей собственной власти и влияния. Норфолк, Бомонт и многие из «ограбленных» также чувствовали себя обиженными и униженными. К августу граф Кентский, чья преданность Изабелле уже давно таяла, переметнулся на сторону Ланкастера.
Ланкастер, Норфолк, Кент и другие намеренно не явились на совет в Йорке, выражая крайнее негодование по поводу мира с Шотландией, подрыва их собственного влияния и растущего самовластия Изабеллы и Мортимера. Кроме того, они публично заявляли, что королева узурпировала права сюзерена под предлогом исправления ошибок правления Эдуарда II, и уверяли, будто она и Мортимер за какой-то год совершили больше преступлений, чем Эдуард и его фавориты за двадцать лет.{1600}
Это было грубое преувеличение — но Ланкастер был гонимым человеком, его подстегивал гнев из-за мирного договора, обида из-за наследства Линкольна, отнятого королевой, и решимость восстановить свой авторитет, который Изабелла и Мортимер последовательно подрывали. Он прекрасно понимал, что лишь у него есть возможность создать эффективную оппозицию, но он также знал: стоит ему объявиться открыто в качестве врага, как они вознамерятся его уничтожить.{1601}