Он притягивает ее к себе и целует. Она улыбается, видно, что она счастлива от его слов.
— Такой прямой и красивой девчонки, как ты, да еще чтобы так отлично умела готовить салат, — нет, такой второй во Франции днем с огнем не сыщешь, — шепчет он.
Они смеются. И опять целуются. Она гладит ему щеку кончиками пальцев.
— Я тоже, наверное, не раз тебя ранила, даже не замечая этого, — говорит она. — Да?
Он качает головой — то ли чтобы сказать «нет», то ли чтобы попросить переменить тему — мол, не будем больше об этом.
— Не отрицай, я знаю. Вот, например, когда мы жили у твоих родителей, и я говорила тебе о них… И еще были случаи. Я уверена. Ты настоящий мужчина, в тебе нет ничего женского, и все же ты так чувствителен, так чувствителен. Я не знала никого, кто был бы так чувствителен, как ты.
— Это еще неясно, — говорит он с нарочито серьезным видом, хотя глаза его смеются, — быть может, чувствительность в конечном счете мужская черта? Мы, мужчины, такие хрупкие. Сильный пол — женщины, теперь это становится все очевидней. Вот возьми хотя бы «Илиаду». У всех этих великих героев древности, у Ахиллеса, у Гектора, ну и у всех остальных глаза на мокром месте. Когда они не заняты войной, они только и делают, что умиляются. И в «Песне о Роланде» то же самое: рыцари готовы расплакаться по любому пустяку.
— Забавно! — Она смеется. — Представляю себе, как Ахиллес вытаскивает из кармана платок и утирает глаза.
— Он это делал частенько. Вот только карманов у него не было, и, боюсь, сморкался он пальцами.
Жиль снова садится за стол, и они весело кончают обед. Потом они дружно убирают посуду, расставляют все по местам и заходят к малютке. Она спит, подняв к щекам сжатые кулачки. И снова они умиляются, глядя на тонюсенькие пальчики, на крошечные ноготки, совершенные в своей хрупкости и игрушечности. Они не перестают удивляться тому, что создали это чудо, это поразительное существо с таким завершенным и уже сильным тельцем. Они стоят рядом, склонившись над кукольной кроваткой, и молчат, переполненные нежностью, скованные тайной этого растительного сна. Шелковистые складчатые веки, блестящие, как атлас. Маленький пухлый ротик с чуть вздернутой верхней губой — «рот Венеры». Жиль говорит: «Она восхитительна». Вероника улыбается: «Ты самый пристрастный отец на свете. Она миленькая, как почти все малыши». Он протестует: «Неправда, я никогда не видел такого прелестного создания». Это игра, ее бессмыслица очевидна обоим, но она их успокаивает. Они словно произносят заклинания.
Они возвращаются в большую комнату, где им предстоит провести вечер. Два кресла, лампа, газеты и книги. Она включает транзистор, подхватывает модный мотив. Потом смотрит на свои часики.
— Мне нечего читать…
— А книжку, которую ты начала вчера?
— Мура! Я бросила… Скажи, Жиль, когда мы купим телевизор?
— Тебе в самом деле хочется?
— Последние известия, спектакли… Бывают и неплохие передачи… Иногда, зимними вечерами…
— Ну что ж, давай купим. Телевизоры, кажется, продаются в кредит.
— Да. Надо ежемесячно вносить небольшую сумму. Год или два. Это очень удобно.
— А ты не боишься, что мы закиснем? Телевизор в нашем возрасте? Что мы, пенсионеры?
— Ну, ты же знаешь, дорогой, с какой радостью я бы куда-нибудь пошла. В гости, в кино, на танцы. Я уже целую вечность не была в «Кастеле». Когда ты меня туда поведешь?
Жиль закрывает книгу, заложив страницу.
— Верно. Мы почти никуда не ходим, — говорит он. — Послушай, давай будем иногда приглашать baby-sitter.[32] Ведь до того, как мы поженились, ты чуть ли не каждый вечер ходила танцевать. Хочешь, пойдем в «Кастель» в будущую пятницу? Возьмешь у Арианы телефон ее baby-sitter, и все дела.
— Да! Здорово! Я так буду рада увидеть всех ребят, — и она дарит Жиля сияющей улыбкой. — Спасибо, дорогой, ты золото!
Он вновь раскрывает книгу, она перелистывает иллюстрированные журналы. Тишину нарушают только негромкие домашние звуки (у соседей моют посуду, где-то бормочет радио) и неумолкающий гул города. Так проходит минут десять. Вероника снова смотрит на часы.
— Жиль (ее голос звучит фальшиво смущенно), знаешь, мне почему-то хочется выпить виски. Просто идиотство какое-то, ведь я уже не беременна, но вдруг мне жутко захотелось. Хорошего виски.
— За чем же дело стало, сейчас пойду и куплю.
— Но магазины ведь уже закрыты.
— Я поеду в drugstore.[33] На машине это займет не больше десяти минут.
— Если найдешь место, где припарковаться. Тебе не лень, правда?
Вместо ответа он целует ее.
Когда через четверть часа он возвращается с бутылкой виски в руке, он с порога слышит голос жены. Она говорит по телефону. Он идет на кухню, откупоривает бутылку, собирает на поднос стаканы, лед. Занимаясь всем этим, он невольно слышит разговор за стеной.
— Знаешь, дорогая, я позвоню тебе потом. Жиль вернулся… Да… Когда захочешь, дорогая… Я понимаю… Нет, конечно!.. Договорились… Спокойной ночи. Целую.
Вероника кладет трубку в тот момент, когда Жиль входит в комнату с подносом в руках.
— С кем это ты? — спрашивает он. — Что-нибудь случилось?
— Да нет, это Ариана.
— Пользуетесь моим отсутствием, чтобы трепаться по телефону и секретничать, — говорит он с подначкой.
— Ничего подобного. Я хотела узнать телефон ее baby-sitter.
— А мне показалось, что ты говорила с ней очень серьезно. Словно у нее произошло какое-то несчастье.
— У нее действительно неприятности.
Жиль разливает виски по стаканам.
— Ты купил «White Horse»,[34] — говорит она со знанием дела. — Мое любимое.
— Ах, ты различаешь марки виски? По мне, они все на один вкус.
Они молча смакуют виски. У Жиля сосредоточенное лицо.
— О чем ты думаешь? — спрашивает она. — Как приятно пить виски! Я почти забыла это ощущение… Ты можешь мне сказать, о чем думаешь именно в эту минуту?
— Ты непременно хочешь знать? У меня вертелись в голове не очень красивые мысли. Ну что же, я скажу: я вспомнил одну девушку, вернее, ее разговор по телефону из кафе. Там не было будки, телефон висел прямо под лестницей. Я проходил мимо, когда она уже собиралась повесить трубку, и, услышав ее последнюю фразу, я прямо остолбенел… И главное, девушка эта — на вид ей было лет двадцать пять, не больше, — выглядела вполне интеллигентно. Судя по одежде, по лицу, по интонациям, по дикции, по всему, она явно из 16-го района.[35] Так вот, я услышал, как она сказала довольно тихо, но так, что я все же услышал: «Ну, будь здорова. Покажи ему класс!» Клянусь, у меня просто мурашки по спине побежали. Девушка с таким обликом! Ей бы играть героиню Бернаноса[36] в фильме Брессона!
— Здесь нет никакого противоречия. Но скажи, ты вспомнил о ней из-за моего разговора с Арианой?
— Я часто думал, может, это и глупо, но, что поделаешь, иногда разбирает такого рода любопытство, короче, я часто думал, говорят ли девчонки между собой, наедине, о таких вещах, о которых говорят ребята, хотя они, как правило, во всяком случае, те, кого я знал, на этот счет довольно сдержанны…
— Ты сегодня что-то наделяешь мужчин всеми добродетелями, которые до сих пор считались женскими: скромностью, чувствительностью.
— Нет, кроме шуток, меня интересует, ведут ли девчонки между собой такие же разговоры, как парни. О чем они говорят, когда мы их не слышим? Что они друг другу рассказывают? Я всегда подозревал, что тут нам могло бы открыться много неожиданного.
Вероника поворачивается и глядит ему в глаза.
— Ты хочешь знать, что мне сказала Ариана? Она мне сказала, что сегодня порвала со своим любовником. Вернее, он с ней порвал.
— У нее любовник? У Арианы?
— Да, уже года два. Жиль, не смотри на меня так!
Она смеется и отхлебывает виски.
— Почему ты мне никогда об этом не рассказывала?
— Я обещала ей молчать.
— А Шарль? Он в курсе?
— Ты что, с ума сошел! Этого еще не хватало… Бедный Шарль.
— Два года!.. Какая сука!
— Жиль, ну послушай… (подразумевается: не будь мелким буржуа).
— Нет, сука! Она замужем за приличным малым, все у него на месте, он симпатичный, и еще цацкается с ней… А она ему изменяет с… Да, кстати, с кем она ему изменяет? Ты знаешь этого типа?
Все это произносится тоном возмущенной добродетели.
— Видела как-то раз. Роскошный мужик!
— Это не оправдание.
Она сосредоточенно смотрит на свой стакан.
— Знаешь, что я тебе скажу… Шарль не такой уж хороший муж…
— Почему? Он ей тоже изменяет?
— Нет, не в этом дело…
Вероника улыбается таинственно и сдержанно — мол, больше ни о чем не спрашивай.
— А, понятно… Она тебя посвятила и в эти дела? Ну, знаешь! Бедняга, на его месте я оказался бы не лучше. У меня она тоже отбила бы всякую охоту. Черт! Кто бы подумал, глядя на них? Кажется, живут так согласно. Образцовая пара.
— Ты ее осуждаешь?
— Да.
— А ведь это всего-навсего банальная несерьезная связь.
— Банальность не делает ее менее грязной.
— А ты… Ты судишь по меркам… — Она делает неопределенный жест. — Ты из прошлого века…
Снова молчание. Атмосфера заметно накалилась. Он наливает виски, улыбается жене и говорит, поднимая стакан:
— Выпьем, дорогая, за наше будущее.
Она права. Возможно, я и в самом деле из прошлого века. Я верил, что любовь — это порука, что нет любви вне исключительности и верности. Мне супружеская измена всегда казалась пошлостью. Жена, обманывающая мужа, не может быть «доброкачественной»… Умом я заставил себя допустить, что мои взгляды скорее всего пережиток уходящей в небытие патриархальной эпохи, когда мужское самолюбие определяло кодекс домашней морали… В конце концов потравы в сексуальной сфере не обязательно свидетельствуют о нравственной несостоятельности. Допустим, это так. Но тогда (рассуждал я) необходимо во всем повиниться перед теми, с которыми связан. Нравственное падение обманщика или обманутого и состоит в обмане, во лжи. Я презирал Ариану (думал я) не потому, что у нее был любовник, а потому, что она изо дня в день врала человеку, с которым собиралась прожить жизнь. И меня радовало, что у меня есть основания ее презирать… Антипа