ереди. Похоронные команды Крювеля и Бойе собирали тела своих и добивали раненых русских.
Бойе покинул наблюдательный пункт. К нему присоединились Эверст, командир первого батальона майор Пауль Эбергард, обер-лейтенант из второго артдивизиона Пауль Сухич и переводчик лейтенант Курт Гростман. В сопровождении автоматчиков они отправились обходить поле боя. Бойе, несмотря на то что с раннего утра находился на ногах, от возбуждения практически не чувствовал усталости. Эйфория первой крупной победы кружила голову. Он испытывал гордость за своих подчиненных – они ни в чем не уступали заслуженным танкистам Крювеля. В самые напряженные минуты боя никто из них не дрогнул; сломив упорное сопротивление русских на плацдарме у реки, солдаты Эбергарда первыми пробились к мосту и овладели им.
Осмотрев позиции у излучины реки, где был самый ожесточенный момент боя, группа направилась к мосту. Навстречу им под конвоем брела колонна пленных русских. Бойе приказал остановить колонну и презрительным взглядом прошелся по лицам. До чего же жалкое зрелище… На землистого цвета физиономиях застыло одно и тоже выражение – безысходности и иступленного отчаяния. Под пропахшими кровью, потом и порохом лохмотьями проглядывали грязные тела. У некоторых на гимнастерках отсутствовали петлицы, а на рукавах шевроны – трýсы пытались скрыть свои воинские звания, принадлежность к командному и политическому составу.
Бойе, хмыкнув, повернулся к Гростману и властно потребовал:
– Курт, пусть комиссары и большевики выйдут из строя!
Гростман дважды громко перевел требование. Строй пленных нервно дернулся, но никто так и не шагнул вперед. Бойе нахмурился, офицеры у него за спиной возбужденно загалдели, а Эбергард, выругавшись, прорычал:
– Курт, эти тупые свиньи понимают только один язык – язык силы.
На скулах Бойе нервно заиграли желваки. Ледяным взглядом он окатил строй и опустил руку на пистолетную кобуру. Автоматчики тут же вскинули автоматы. По рядам пленных прокатилась судорожная волна, они жались друг к другу, не отрывая глаз от взбесившегося полковника. Бойе достал пистолет, передернул затвор и повел стволом по строю, выискивая жертву. Страх смерти кого-то заставил отшатнуться, кто-то облизнул губы и нервно сглотнул, кто-то опустил голову. Но были и те, кто с упрямым вызовом смотрел в глаза истеричному фашистскому вояке.
Бойе задержал внимание на высоком русоволосом крепыше-капитане и навел на него оружие. Их взгляды скрестились. В глазах капитана не было страха – в них пылал огонь лютой ненависти к врагу. Он гордо выпрямился и бросил в лицо Бойе:
– Стреляй, фашистская гадина! Стреляй!!! Придет и твой час! За все ответишь, сволочь!
Лицо капитана горело гневом.
– Русская свинья! Подохни! – взвизгнул Бойе и нажал на спусковой крючок.
Грянул выстрел, заглушив щелчок затвора фотоаппарата. Эверст спешил сделать очередной «фотошедевр». Пуля попала капитану в грудь, но пленный устоял на ногах, лишь пошатнулся. На его губах застыла презрительная улыбка. Бойе пришел в ярость, он давил и давил на курок, пока в обойме не закончились патроны. Голова капитана запрокинулась, в углу рта появилась кровавая пена, и тело, тяжело опустившись на землю, забилось в предсмертных конвульсиях – никак этот русский не желал расставаться с жизнью. Над умирающим капитаном, подобно стервятнику, кружил Эверст – фотографировал и фотографировал, пока мертвый русский не застыл. Бойе опустил пистолет в кобуру и с ухмылкой произнес:
– Отто, вот и для тебя наконец нашлась работа.
– Сегодня ее у меня с излишком, – признался Эверст.
– Надеюсь, не худшие кадры.
– Лучшие, господин полковник! Лучшие!
Бойе хмыкнул и, подмигнув офицерам, многозначительно заметил:
– Ошибаешься, Отто. Лучшие кадры еще впереди.
– Надеюсь, господин полковник.
– Боюсь, как бы ты об этом не пожалел, – загадочно произнес Бойе.
– Простите, не понял…
Выдержав паузу, Бойе с самым серьезным видом сказал:
– В следующий раз пущу тебя на русских впереди моих парней и с одним только фотоаппаратом.
Слова Бойе потонули в громовом хохоте офицеров. Эверст смутился, не зная, что ответить. Сухич похлопал его по плечу и, подмигнув Эбергарду, утешил:
– Не дрейфь, Отто! Ты нам очень дорог. А чтобы большевики не шлепнули тебя, мы повесим тебе на грудь портрет Сталина.
И снова хохот потряс воздух.
Строй пленных качнулся. У кого-то на лицах появились вымученные улыбки (таких было меньшинство), у других пальцы сжались в кулаки, а кто-то не выдержал и выругался. Это не укрылось от Бойе. Яростно блеснув глазами, он вставил новую обойму в пистолет, повел стволом по строю и остановил его на тщедушном белобрысом красноармейце. Тот побледнел, судорожно дернулся и, рухнув на колени, взмолился:
– Пощадите, господин офицер. Пощадите! Я… я скажу… Я покажу вам большевиков… Я их ненавижу! Они…
– Молчать! – рявкнул Бойе и обратился к переводчику: – Курт, что эта русская свинья говорит?
– Господин полковник, он готов указать на комиссаров и большевиков, – доложил Гростман.
Бойе одобрительно кивнул. Тщедушный, тыча пальцем в коренастого пленного с забинтованной головой, как заведенный повторял:
– Вот он – комиссар! Вот он – комиссар!
Гростману не потребовалось переводить. Бойе шагнул вперед и впился взглядом в батальонного комиссара. В глазах русского не было страха – как и у застреленного минуту назад капитана, в них полыхала лютая ненависть. Бойе ударом ноги сшиб комиссара на землю, выхватил у конвойного карабин и с чудовищной силой штыком пронзил комиссару грудь. Пленные содрогнулись от ужаса. Даже немцы онемели.
– О… прекрасно! – наконец воскликнул Эверст. В него будто черт вселился. Он запрыгал вокруг распростертого тела, снимал его с разных ракурсов, затем присел на землю и попытался поймать в объектив лицо комиссара, искаженное предсмертной гримасой. Глаза Эверста горели лихорадочным огнем, с губ срывалось: – Артур, вы подарили мне настоящий шедевр! Это фантастика! Карл со своими альбомами просто отдыхает!
Бойе оскалился в ухмылке и небрежно бросил:
– Отто, ты мой должник. Потом не забудь поделиться славой.
– Непременно, Артур! Я уже представляю заголовки газет с этой фотографии: «Великий воин Зигфрид поражает всемирное большевистское зло». Грандиозно! Восхитительно! Гениально! – пел Эверст, продолжая щелкать затвором фотоаппарата.
Ни он, ни Бойе не предполагали, что спустя каких-то полтора года эта и многие другие фотографии, на которых найдут отражение зверства фашистов, а также дневник полковника Бойе под названием «История 134-го пехотного полка, или Борьба немецкого мастера против Советов» станут важнейшими уликами в руках советских военных контрразведчиков.
Все это было еще далеко впереди, а в тот день, 27 июня 1941 года, Бойе и Крювель отмечали победу – Острог снова перешел в их руки. После крикливого застолья, уже ближе к полуночи, офицеры отправились спать. За рекой, где русские зализывали кровавые раны, царила гробовая тишина. В ту ночь впервые с начала войны Бойе уснул с чувством выполненного долга.
А перед рассветом на ноги его поднял шум боя, который развернулся в районе железнодорожного моста через реку Горынь. Другая часть русских развернула наступление на северные окраины Острога. Те, кого Бойе похоронил накануне, словно восстали из мертвых.
Под прикрытием огня 404-го артполка штурмовые группы 381-го полка вновь ворвались в город и начали продвижение к центру. Чтобы остановить их, Крювель и Бойе задействовали все свои силы. Завязались ожесточенные уличные бои, которые с переменным успехом продолжались весь день. Исход решили танки и численное превосходство немцев. Сидоренко вынужден был отдать приказ отступить на исходные позиции, за реку. Выполнить его смогли не все: 2-й мотострелковый и 173-й отдельный разведывательный батальоны оказались отрезанными от основных сил и вынуждены были вести бой в окружении.
В течение следующих дней Сидоренко, маневрируя оставшимися у него силами, безостановочно продолжал наносить удары по позициям противника то с севера, то с востока. Подразделения 381-го полка, поддерживаемые огнем 404-го артполка, трижды достигали северной окраины Острога, но так и не смогли пробиться к своим товарищам, зажатым в городе, – со значительными потерями они каждый раз отходили на исходные рубежи.
На седьмой день боев в распоряжении Сидоренко оставалось меньше тысячи человек, боеприпасы заканчивались, а в главной силе, сдерживавшей немецкие танки, в 404-м артполку, на каждое орудие приходилось всего по несколько снарядов. Как воздух, требовалось подкрепление, но надежда на него стремительно таяла.
На других направлениях, где держала оборону 16-я армия, особенно под Шепетовкой, положение советских войск было не менее тяжелым. В сложившейся ситуации все, чем командующий армии генерал Лукин мог помочь Сидоренко, так это направить в его распоряжение бронепоезд. Однако на полпути бронепоезд попал под бомбежку немецкой авиации, и полностью обескровленной 109-й дивизии ничего другого не оставалось, как в одиночку продолжать сражаться с 11-й танковой дивизией Крювеля и 134-м пехотным полком Бойе.
Наступающий день 2 июля Сидоренко встречал со смертельной тоской в душе. С теми силами, что у него были, удержать позиции – дело безнадежное. Приказ на отход от Лукина не поступил, и 109-й дивизии предстояло сражаться насмерть. Сидоренко прошелся испытующим взглядам по лицам командиров полков и батальонов. Больше половины из них приняли командование, заменив погибших товарищей. Никто не отвел глаз. Все хорошо понимали: скорее всего, предстоящий бой станет для большинства последним – и потому не задавали лишних вопросов. Сидоренко тоже не стал тратить слов – все самое важное и самое главное было уже сказано. Крепко пожав руку каждому, он прошел на КП. Офицеры разошлись по подразделениям, чтобы приготовиться к смертельному бою.
Над позициями 109-й дивизии занялся хмурый рассвет. Со стороны реки наползала густая, как кисель, пелена тумана, за которой таился противник. Когда, на каком направлении и какими силами немцы начнут атаковать, оставалось только гадать и уповать на то, что передовые дозоры вовремя все заметят. Бойцы вслушивались в обманчивую тишину. Еле слышный глухой рокот скрадывал шелест камыша. Прошла минута, другая, и рокот перерос в грозный рев моторов. Его услышали и в расположении 404-го артполка. Командир полка майор Волков, выслушав доклады капитана Линкевича, капитана Белого и старшего лейтенанта Петрова о готовности к бою, приказал, экономя снаряды, подпустить танки на максимально близкое расстояние и стрелять только прямой наводкой. Приняв приказ к исполнению, офицеры возвратились в дивизионы и приготовились к бою.