На восьмой день бесследно исчез Стецко, и Рябов стал пробираться к своим уже в одиночку.
Запас продуктов, которыми старик снабдил их в дорогу, поддерживал силы, а гражданская одежда и «закашивание» под душевнобольного снимали подозрения у патрулей, если не удавалось избежать их. Несмотря на все ужасы войны, Рябов находил сострадание у простых людей и при их косвенной поддержке – поесть, помыться, заночевать – потихоньку продвигался к линии фронта.
Заканчивалась вторая неделя скитаний, позади осталось больше сотни километров, теперь он шел по территории Киевской области. Следы недавних боев и снова появившиеся в небе самолеты с красными звездами на крыльях говорили о близости фронта. В Рябове крепла надежда, что скоро ему удастся выйти к своим, но ему не повезло.
Проверку на посту у реки проводили украинские националисты. Заподозрив в Иване окруженца, они жестоко избили его, связали руки и сдали в комендатуру. Немец комендант даже не стал разбираться – запихнул Ивана в первый же эшелон с пленными, следовавший в Польшу. Но до Польши Рябов не доехал – обманув внимание охраны, он снова бежал, но вскоре был задержан патрулем и в составе команды штрафников отправлен в концентрационный лагерь в Австрию. Не смирившись со своей участью, Рябов в третий раз попытался вырваться на свободу. Заключенных в вагоне было не так много. Почти все держались особняком и не вступали в разговоры друг с другом. К тому же Иван сразу понял, что состав в вагоне интернациональный. Он услышал в дальнем углу обрывки русских слов, но определить, кому принадлежит голос, не смог. Вагон был разделен посередине крепкими перегородками, между которыми размещалась охрана. Поезд двигался медленно, с частыми остановками, во время которых заключенных небольшими группами под усиленной охраной выводили облегчиться.
На второй день, когда была долгая стоянка, всех заключенных пропустили через душ, потом обсыпали каким-то дезинфицирующим порошком и переодели в одинаковые полосатые робы. И даже накормили сытнее, чем обычно. Когда поезд въехал на территорию Австрии – а она стала частью германского Рейха, – Рябову стали понятны эти мероприятия. Пленных старались хоть немного отмыть и обработать от насекомых, чтобы не создавать эпидемическую угрозу для «истинных арийцев».
Ивану повезло. В вагоне, в том месте, где он лежал, обнаружились две подгнившие доски в полу. Две ночи он старательно расшатывал их и на третью, уже на территории Австрии, когда состав неторопливо вполз в тоннель и шум значительно усилился, сумел проскользнуть под днище вагона, а затем осторожно, чтобы не попасть под колеса, спрыгнул и распластался между рельсами. Когда состав удалился, Рябов поднялся и двинулся по тоннелю в обратном направлении. Через несколько сотен метров он заметил технический проход, который вел куда-то в сторону и вверх. Подняться по стальной лестнице было непросто – слишком крутые ступени оказались, – но он справился, к тому же можно было передохнуть на промежуточных площадках. Наконец наверху он увидел дневной свет. Иван замер и долго прислушивался к звукам, доносящимся снаружи. Не заподозрив ничего опасного, одолел еще несколько ступенек и вылез из тоннеля. Метрах в двадцати был аккуратный домик технической службы, людей поблизости он не заметил.
Осторожно приблизившись к домику, Рябов с удивлением обнаружил, что дверь не заперта. Повернув ручку, он вошел в небольшое помещение и осмотрелся. На вешалке Иван нашел три рабочих комбинезона, под вешалкой стояли две большие емкости с питьевой водой и канистра с керосином. В шкафчиках он обнаружил аптечку, чай в банке и кофейный порошок. Особенно порадовали его хлебцы из ржаной муки, сухая колбаса, консервы и твердый черный шоколад. Еще там были три керосиновых лампы, две горелки для приготовления пищи, кухонные принадлежности и инструменты – целое богатство!
Рябов взял понемногу продуктов, чтобы не сразу можно было заметить пропажу, и наполнил водой одну из найденных фляжек. Ему очень хотелось согреть чайник и выпить горячего чаю с колбасой, но он прекрасно понимал, что рисковать нельзя – в любой момент в домике могли появиться люди.
Переодевшись в комбинезон, он сложил все, что посчитал необходимым забрать, в мешок и поспешил уйти.
Горный воздух насыщал легкие кислородом, и Рябов почувствовал себя значительно легче. У него была еда, да к тому же воодушевляло ощущение свободы. Он понимал, что добраться до линии фронта у него вряд ли получится, но он больше не заключенный, и это главное.
Рябов старался понять, в какой части Австрии он находится, а потом уже можно будет сориентироваться и принять решение о дальнейших действиях. Вдруг ему повезет, и в горах он встретит партизанский отряд из числа уцелевших австрийских и немецких коммунистов, которые после ареста Тельмана перешли на нелегальное положение и, как раньше было в Испании, продолжили борьбу с гитлеровским режимом? Это была бы настоящая удача.
Иван осторожно пробирался горными тропами, обходя небольшие деревушки с нарядными фасадами домов. После короткого отдыха в укромных местах он тщательно уничтожал все следы своего пребывания, но все предусмотреть не мог. Ему было невдомек, что на исходе второго дня его заметили австрийские егеря, объезжавшие лес на лошадях. Из предосторожности они никак не проявили себя, но засекли направление его движения и, вернувшись в свой городок, тут же проинформировали полицию. Полицейские незамедлительно доложили наверх. А там, наверху, уже была информация о заключенном, дерзко бежавшем из поезда. Ночью на оперативном совещании территориальные поисковые группы получили маршрутные листы и выдвинулись на поимку беглеца.
Весь третий день Иван Рябов передвигался незнакомыми тропами. Когда сгустились сумерки, он выбрал удобное место для ночлега в небольшой выемке под скалой. Густой кустарник скрывал выемку от посторонних глаз. Присев на камень, Рябов принялся за еду – то, что он взял в домике над тоннелем, он разделил на крошечные порции, которых едва хватало, чтобы поддержать силы. Уловив какое-то движение, Иван замер и медленно повернул голову. Метрах в тридцати от него спокойно стояли шесть вооруженных мужчин в штатском. Двое с немецкими автоматами, а у остальных были укороченные горные карабины с магазинной десятипатронной зарядкой. Иван дожевал колбасу, вытер руки и поднялся. Что-то подсказывало ему – это не партизаны. Его выследили.
Шестерка рассредоточилась и, держа Рябова под прицелом, неспешно приблизилась. Иван прекрасно понимал: если бы они хотели его застрелить, то уже сделали бы это.
Один из мужчин убрал автомат за спину и, подойдя еще ближе, произнес на ломаном русском:
– Ты есть русский зольдат! И ты культурный… э-э-э… челофек, – подобрал он слово. – Ты не взял вся еда и оставил все в карощий порядок. Мы уметь это ценить.
Рябов молча смотрел на него, стараясь не выдавать эмоций.
– Пащему ты не съесть все? И пащему не забраль все?
– Бог велел со всеми делиться, – спокойно ответил Иван. Сейчас главным было не создать повода для провокации, которая могла плохо для него окончиться.
Австриец повернулся и перевел слова Ивана напарникам. Те с удивлением и даже как-то одобрительно закивали.
Ивана тщательно обыскали, но искать было нечего. Потом его повели к дороге, на которой уже ждали два автомобиля.
Перед посадкой в машину на Рябова надели наручники. Двое мужчин сели по бокам от него, один разместился на переднем пассажирском сиденье. Остальные трое заняли места во второй машине.
Когда Рябова доставили в региональное управление полиции, допрашивать не стали – была уже ночь. Накормили вкусным горячим ужином и даже налили в железную кружку сытного темного пива и оставили в камере до утра. Утром, после завтрака с обжигающим кофе и порядочной горбушкой свежего черного хлеба с маслом, допрос провел местный следователь, при котором был переводчик. Под ритмичный стук печатной машинки Рябов с достоинством отвечал на стандартные вопросы, рассказывая то, что и так было известно неагрессивным австрийцам. Это было похоже на школьный экзамен с заранее известными ответами. Австрийцы не старались спровоцировать или на чем-то подловить беглеца, не давили на него психологически, а рутинно выполняли свою работу.
Присутствовавший при допросе начальник внимательно наблюдал за Рябовым. Когда все формальности были закончены, он что-то тихо сказал, и переводчик перевел:
– Наш шеф говорить, ты есть правильный офицер Красная армия. Мы всегда уважать порядок и Menschliche Ehre. Это есть человеческий честь. Ты есть не ехать умирать в Маутхаузен. Ты есть ехать Франция – карашо работать для Рейх.
Иван молчал, ожидая подвоха или провокации. Но ничего этого, как ни странно, не последовало. Рябову вернули остатки еды, которая была при нем во время поимки, добавили сухой паек на два дня и под конвоем отправили на станцию, от которой отходил эшелон во Францию.
Конечной точкой маршрута была одна из самых страшных фабрик смерти – лагерь «Острикур», расположенный во французском департаменте Нор. Знать этого Иван Рябов, конечно, не мог.
По прибытии заключенных встретили истошные вопли надзирателей, остервенелый лай псов и плотные цепи охраны. Высокий каменный забор с проволокой над ним, часовые на вышках – все это не оставляло места даже для слабой надежды на побег.
В нечеловеческих условиях, глубоко под землей, русские, белорусы, украинцы, испанцы, французы, югославы, чехи, словаки, поляки, голландцы, немцы-антифашисты добывали уголь, а топлива и энергии военной машине Германии требовалось все больше и больше.
Уже ни для кого не было секретом, что блицкриг провалился. Война на Восточном фронте приобретала все более ожесточенный и затяжной характер. Русские не намеревались сдаваться, они стояли насмерть, и потери вермахта давно уже превысили те, что были в Западной Европе и на Балканах. Отмобилизованные германские дивизии таяли, как лед на солнце. Сотни танков, орудий и самолетов ежедневно превращались в металлолом. Заводы Круппа, Симменса, Порше и других германских производителей перешли на круглосуточный режим работы, а для этого требовалось все больше и больше угля, стали, электричества. И рабочих рук. Этот последний вопрос Рейх решил просто – эшелоны с пленными, бесплатной рабочей силой, непрерывным потоком следовали с востока на запад.