К концу 1942 года раковая опухоль лагерей покрыла своими чудовищными метастазами те районы во Франции, из которых можно было что-то выкачать.
Для лейтенанта Ивана Рябова начинался новый круг ада.
Глава 6Свет в конце тоннеля
Концентрационный лагерь «Острикур» появился на севере Франции еще в 1940 году. Сотни тысяч заключенных из разных стран добывали уголь для военной машины вермахта. Очередная партия обреченных должна была восполнить потери, вызванные каторжным трудом и авариями в забоях.
Но Рябов пока что ничего не знал. Преддверием в ад была идеальной чистоты железнодорожная платформа, блестевшая на солнце, плотная шеренга ауфзейереков – надзирателей, а за забором – гигантская труба, из которой непрерывно валил сизый дым.
Лишенный интонаций голос, прогремевший из динамика, потребовал, чтобы новоприбывшие построились. На платформе началась сумятица, однако надзиратели, орудуя дубинками, быстро восстановили порядок. Наступившую относительную тишину нарушил металлический скрежет, створки ворот откатились в стороны и открыли проход в лагерь. За каменным забором тускло отсвечивала на солнце плотная металлическая сетка трехметровой высоты, через которую был пропущен ток, за ней после узкой полоски вспаханной земли был еще один забор из колючей проволоки, дальше – деревянный, а уже за ним – бараки.
Подчиняясь командам надзирателей, узники прошли на территорию, миновали плац и остановились перед приземистым серым зданием. Несмотря на теплый день, над его крышей чадила труба. По рядам прокатился ропот, у кого-то не выдержали нервы.
– Душегубка!
– Крематорий!
– Братцы, нас травить будут! – раздались истеричные возгласы.
– Молчать! Вас, грязных скотов, будут не травить, а мыть! – рявкнул старший надзиратель и распорядился: – Первые тридцать человек вперед марш!
В числе первых оказался и Рябов. Подозрения, что за дверями поджидает смерть, не покидали его, и первый шаг дался с большим трудом. Пройдя через темный тамбур, он оказался в большом помещении с крохотными окошками под потолком, забранными густой металлической сеткой. Справа у стены стояли четыре больших деревянных ящика. На них крупными буквами на русском, польском и немецком языках было написано: «Обувь», «Верхняя одежда», «Нижнее белье», «Часы, портсигары, кольца и прочие личные вещи». Отлаженная до мелочей лагерная машина не допускала, чтобы даже самая пустяшная вещь была утрачена и не послужила Германии.
Мрачное помещение подхлестнуло страхи.
– Все, братцы, это конец!
– Душегубка!
– Травить будут! – неслось из разных углов на разных языках.
– Молчать! Читать не умеете?! – прорычал старший надзиратель и приказал: – Быстро всем раздеться догола! Разложить вещи по ящикам и бегом в душ! На помывку у вас ровно семь минут!
Не столько его слова, сколько запах хлорки и облачка пара, проникавшие через неплотно прикрытую дверь, рассеяли страхи и вызвали оживление. В ящики полетели ботинки, сапоги, верхняя одежда и нижнее белье, часы, портсигары, обручальные кольца. На тех, кто пытался утаить какие-то предметы, обрушивались удары дубинок.
Рябов вынужден был расстаться с серебряной подковкой – последним, что напоминало ему о доме, о казачьих корнях, – и вошел в душевую. Едкая хлорка заставляла слезиться глаза, но на это никто не обращал внимания. Корка, месяцами покрывавшая немытые тела, ошметками валилась на пол. Рябов закрыл глаза, подставив грудь и спину под струи воды: он испытывал настоящее блаженство.
Помывка продолжалась ровно семь минут, ни секундой больше: вода просто перестала литься. Подчиняясь командам надзирателей, голые узники перешли в соседний зал. Худосочный субъект с дубинкой в руках, облаченный в белый халат, бегло осматривал их, и одни – тщедушные, с увечьями – направлялись к левой двери, а те, кто покрепче, – к правой. Рябов оказался в числе тех, кого отправили направо, и по узкому тамбуру проследовал в следующее помещение, где был вещевой склад. На полках, уходивших под потолок, лежали комплекты рабочей одежды. Робы были разложены по размерам, на спине курток выделялся оранжевый круг – мишень для часового. Нижние полки занимала обувь – грубые ботинки.
На этом продуманный с немецкой тщательностью конвейер не остановился: понес Рябова и других узников, уже одетых, на второй этаж, к кабинету № 8. Там выстроилась очередь, в которой звучала русская, украинская, белорусская и польская речь. Всех мучил один и тот же вопрос: с чем им придется столкнуться за этой безликой дверью? Спросить у тех, кто выходил, не было возможности – дубинка надзирателя тут же обрушивалась на любопытствующих.
Подошла очередь Рябова. Он вошел в кабинет. Обстановка в нем немало озадачила. Помимо обязательного парадного портрета Гитлера, все свободное пространство на стенах занимали чертежи различных механизмов. Полки двух больших шкафов были завалены документацией. Хозяин кабинета сидел за двухтумбовым столом и внешне мало походил на цербера – в нем не было ни злобы, ни холодного презрения.
«Инженер», как мысленно окрестил его Рябов, был одет в гражданский костюм, на рукаве пиджака не было повязки с кроваво-красной свастикой. Большие очки в роговой оправе придавали ему интеллигентный вид. На его принадлежность к инженерно-техническому составу лагеря указывали остро отточенные карандаши, торчавшие из кармашка на пиджаке.
Мужчина поправил очки и, пробежавшись внимательным взглядом по Ивану, кивнув на стул перед собой, потом обратился к лежащей перед ним папке и зашелестел листами.
Рябов присмотрелся и увидел собственную фотографию – это было дело, заведенное на него в лагере для военнопленных еще под Проскуровым.
Мужчина снова посмотрел на Рябова – в его глазах угадывался живой интересе – и на отменном русском спросил:
– Так, значит, ты учился в артиллерийской школе?
«Выходит, ты из русских, – подумал Рябов и в душе чертыхнулся: – Да какой он, к черту, русский! Шкура продажная!»
– Ты – артиллерист и прошел полный курс обучения? – снова прозвучал вопрос.
«Нет, не из наших… Есть слабый, легкий акцент. Немец? А может, из бывших, из тех, кто драпанул после революции? Да, собственно, какая разница. Хрен редьки не слаще», – заключил Иван и подтвердил:
– Да, артиллерист! Прошел полный курс обучения во Втором Ленинградском военном артиллерийском училище.
– Какие типы артиллерийских тягачей изучал? – спросил «Инженер».
«Тягачи? Да на хрена они тебе сдались?» – не мог понять Рябов и, решив, что военной тайны не разглашает, принялся перечислять:
– Быстроходный бронированный гусеничный тягач «Комсомолец», легкобронированные гусеничные тягачи «Коминтерн» и «Ворошиловец». Последний предназначался для транспортировки орудий большой и особо большой мощности. Так же был тягач «Коммунар», но он…
– Достаточно! – остановил «Инженер» и уточнил: – Что за двигатель стоял на «Комсомольце»? В каких диапазонах работал и какое максимальное тяговое усилие развивал?
«Проверять меня вздумал? Ну, проверяй, проверяй! Не на того напал!» – расценил его вопросы Рябов и ответил:
– На «Комсомольце» стоял двигатель от ГАЗ-М с четырехступенчатой коробкой передач. За счет установки демультипликатора от ГАЗ-ААА обеспечивался как тяговый, так и транспортный диапазоны. Максимальное тяговое усилие на крюке составляло три тысячи килограмм-сил.
– А что ты можешь сказать о ходовой части?
– Главная передача, бортовые фрикционы с тормозами, бортовые передачи с ведущими звездочками, а также мелкозвенчатая гусеница, опорные и поддерживающие обрезиненные катки были взяты от малого плавающего танка Т-тридцать восемь.
– Гут! Какие неисправности чаще всего возникали на двигателе?
– Из-за больших перегрузок выходили из строя шатунные подшипники, были пробои прокладки под головкой, имели место течи через сальники.
– А на ходовой части?
– При крене свыше тридцати градусов бывали случаи, когда спадали гусеницы с короткими перьями траков.
– Гут! Очень хорошо! – не скрывал своего удовлетворения «Инженер». Похоже, разговор вызывал у него все больший интерес, и он продолжил: – Какие немецкие артиллерийские тягачи тебе известны?
– Полугусеничный тягач Sd.Kfz 6… Он предназначался для транспортировки легких полевых гаубиц на сто пять миллиметров, а полугусеничный тягач Sd.Kfz.7 – для транспортировки стапятидесятимиллиметровых тяжелых полевых гаубиц. Также…
– Достаточно! – перебил «Инженер» и следующим вопросом поставил Рябова в тупик: – Под землей тебе приходилось бывать?
«Под землей? Что он имеет в виду? И при чем тут тягачи? – пытался понять Рябов, и тут его осенило: – Это же твой шанс, Иван! Шанс остаться живым и вырваться на свободу!»
Судя по вопросам, «Инженер» занимался подбором тех, кто мог быть использован на работах, требующих определенной квалификации. Инженерные навыки, приобретенные Рябовым в военном училище, позволяли избежать печальной участи – сгинуть в забое с кайлом в руках. Замаячила надежда не только сохранить жизнь, но и получить значительную свободу передвижения, а может быть, и шанс вырваться за колючую проволоку.
Рябов встретился взглядом с «Инженером». Тот с интересом смотрел на бойкого русского.
– Господин… – Рябов задумался, как обратиться к немцу или кто он там.
«Инженер» предложил:
– Называй меня Курт.
– Спасибо! Извините, господин Курт, я, может быть, вас неправильно понял… – Здесь Рябову пришла дерзкая мысль. – Но под землю мне не с руки. Хотелось бы еще пожить на грешной земле.
– Что? – «Инженер» с недоумением уставился на него, но через мгновение громко, от души расхохотался. Смеялись даже веснушки, обильно усыпавшие щеки, и Рябов подумал, что этот «Инженер» был первым немцем, к которому за многие месяцы плена он не испытывал ненависти.
Осмелев, Иван заметил:
– Господин Курт, я не коммунист и надеюсь, что для меня у вас найдется более подходящее место, чем в преисподней.