– Уже трое. Для начала неплохо, – оживился Рябов, но предостерег: – Андрей, прежде чем выходить на серьезный разговор с ребятами, прощупай их, как они отнесутся к тому, чтобы бороться с фрицами здесь, в лагере. Одно дело – воевать на воле, и другое – тут, за колючкой.
– Не вопрос, и прощупаю, и поговорю! Уверен, они согласятся! – кивнул Петриченко и заметил: – В этом деле нам никак не обойтись без помощи маки.
– Маки? А кто это такие?
– Ребята из французской компартии. По-нашему – партизаны, подпольщики.
– А что, у тебя есть выходы на них? – обрадовался Рябов.
– Прямых нет. Но знаю одного француза, в конторе сидит, звать Антуан. По взглядам если не коммунист, то сочувствующий. Фрицев ненавидит.
– Ненавидит, а работает на них. Тебе это не кажется странным?
– Нет. Я так думаю, он делает это по заданию их Сопротивления.
– А вдруг доносчик «Фона»?
– Нет, что ты! И потом, Санек, если сидеть и ничего не делать, всего опасаться, то что это за борьба с фрицами?
– Ладно! Согласен! И все-таки будь, пожалуйста, крайне осторожен в общении с этим Антуаном, – предостерег Рябов.
– Я себе не враг, обижаешь.
– Тогда действуй! Недели тебе хватит?
– Вполне, – подтвердил Петриченко.
Определившись с планом действий на ближайшее время, они разошлись.
До конца месяца подпольная организация в лагере «Острикур» пополнилась еще пятью членами, костяк составляли бывшие командиры и бойцы Красной армии. Ни Рябов, ни Петриченко пока в полной мере не представляли, как они будут бороться с ненавистными фашистами. Но твердо знали, что монотонно выдавать на-гора уголь, перевыполняя установленные нормы выработки ради банки тушенки и пачки сигарет, точно не будут.
Их твердую решимость сломать отлаженную лагерную машину подкрепляли обнадеживающие вести, приходившие из-за колючей проволоки. Красная армия успешно наступала на всех фронтах. Ее успехи не в силах была заглушить оголтелая геббельсовская пропаганда. Драконовский режим, установленный лагерной администрацией и «Фоном», не мог оградить узников от листовок французского Сопротивления и выпусков газеты коммунистов L’Humanite. Они несли правду, будили внутренний протест, и это облегчало поиск новых соратников в подпольную организацию. Чтобы избежать провала, Рябов использовал навыки, приобретенные за время службы в военной контрразведке, строжайше соблюдал правила конспирации сам и того же строго требовал от своих товарищей. В разговорах они прибегали к условностям и, прежде чем вовлечь очередного кандидата, проверяли его на различных поручениях. А чтобы минимизировать потери в случае провала, Рябов придерживался принципа организации нелегальной резидентуры. Основным звеном являлись «тройки», и члены каждой «тройки» знали только своего командира.
К концу августа 1943 года у них было четыре «тройки»: три в шахтерских бригадах и одна в железнодорожном депо. На создание последней Рябов и Петриченко потратили немало усилий и времени. Узники-«железнодорожники» жили в отдельной зоне и находились под особым контролем «Фона».
Единственным местом, где можно было установить с ними контакт, оставался стадион – раз в неделю, по воскресеньям, в послеобеденное время узникам разрешалось играть в футбол. Воспользовавшись этим, Рябов и Петриченко установили контакт с одним из железнодорожников – Сазоновым. В нем они не ошиблись, и за короткий срок Сазонов подобрал в группу еще троих. В лице «железнодорожников» Рябов не только приобрел надежных соратников, но и расширил поле для проведения акций саботажа. К тому же еще одна ветвь снижала угрозу провала всей организации.
При всей изощренности своих агентов немцы вряд ли могли увязать выход из строя вагонов с углем или локомотивов с деятельностью подпольщиков лагеря «Острикур». В течение месяца десятки эшелонов покидали железнодорожное депо лагеря, направляясь в Германию, и даже Сазонов, опытный железнодорожник, не мог точно сказать, когда и где в результате акции вредительства выйдет из строя та или иная система. Погубить подпольщиков могла только собственная неосторожность. Поэтому, встречаясь с командирами «троек», Рябов напоминал им о конспирации и учил тому, как выявить в своем окружении доносчиков «Фона».
Значительно больший риск несли акции саботажа, проводимые в шахте. Чтобы не привлекать к ним внимания специалистов, Рябов планировал и организовывал их так, чтобы возникало впечатление, будто отказы в системах вентиляции, освещения, механизмах транспортировки угля носят случайный характер и связаны с разрушающим воздействием среды – воды и угольной пыли. До поры до времени это срабатывало, но когда объемы добычи угля резко поползли вниз, насторожился «Инженер» – Курт. Сначала он принимал объяснения Рябова, но когда был выведен из строя механизм ленточного транспортера во втором забое, Курт, несмотря на свою астму, сам спустился в шахту. На месте он не сделал никаких выводов – они последовали позже. Рябова отлучили от стола, за которым питались бригадиры-передовики, а его бригаду лишили премии – банки тушенки и пачки сигарет. После этого, как полагал Иван, за него должны были взяться агенты «Фона». Чтобы не подвергать опасности товарищей, ему пришлось на время прекратить контакты с командирами «троек».
Шли дни, ничего не происходило, и Рябов вернулся к активной подпольной деятельности. Беда нагрянула, откуда он ее вовсе не ждал. После завтрака, как обычно, бригады шахтеров построились на лагерном плацу. Курт выдал бригадирам наряды на производство работ. А дальше произошло то, что всех потрясло.
Со стороны гаражной зоны раздался гул моторов, и через несколько минут на плац въехали четыре грузовика. В кузовах были установлены виселицы, а под ними стояли со связанными руками Сазонов и трое подпольщиков из его группы. На их лицах виднелись следы пыток, на груди висели дощечки с надписью «Саботажник».
У Рябова сжалось сердце. Выдержав нечеловеческие пытки, Сазонов и те, кто был с ним, никого не выдали, иначе и другие члены организации стояли бы сейчас под виселицами…
Иван украдкой огляделся. В глазах у одних читался страх, а у других – плохо скрываемая ненависть к палачам.
Казнь товарищей всех потрясла. Когда боль немного утихла, стало очевидно, что ищейки «Фона» времени не теряли и подобрались к подпольщикам на расстояние вытянутой руки. Медлить было нельзя – надо было действовать, и действовать быстро, на чем настаивал Петриченко.
– Хлопцы, гада надо искать среди тех, с кем Сазонов общался в последнее время!
– Да, – согласился Геращенко и вспомнил: – Я знаю одного такого. Сазонов рассматривал его как кандидата в новую «тройку» на роль командира.
– Кто такой? – ухватился Рябов за эту ниточку.
– Звать Сергей, он из шестого барака. В армии был командиром роты, в плен попал в конце сорок второго.
– Не Тиханович случайно? – уточнил Орлов.
– Может, и он, я только имя знаю.
– Высокий, со шрамом на правой щеке, – назвал примету Орлов и провел пальцем по лицу.
– Точно! Он самый, – подтвердил Геращенко.
Связь с Тихановичем, о которой Орлов не доложил, насторожила Рябова. Он не удержался от упрека:
– Коля, это не дело. Мы ж договорились сообщать обо всех новых контактах!
– Санек, так сообщать нечего. Случайно познакомился на складе, когда получал инструмент. И что было сообщать, если этот Тиханович не представляет для нас интереса.
– Представляет или нет, с этим разберемся позже. Что можешь сказать о нем?
– По большому счету, ничего. Вроде наш, а вроде и нет. Мутный он какой-то.
– Мутный, не мутный… Лучше скажи, о чем вы говорили, – допытывался Рябов.
– Про то, как наши всыпали фрицам под Сталинградом и Курском.
– А кто был инициатором разговора?
– Так он и был. Сказал, что после Курска фрицам каюк, – вспомнил Орлов.
– Клинья он к тебе подбивал, Коля! – заключил Геращенко и без тени сомнений заявил: – Все ясно, этот Тиханович и есть стукач «Фона»! Кстати, он и ко мне с тем же подкатывал. Пока не поздно, ребята, надо гасить его!
– Погоди, Володя! То, что клинья подбивал, как ты говоришь, еще не значит, что он враг, – не спешил с выводами Рябов.
– А что ждать? Хотите, чтоб нас, как Сазонова, вздернули? – горячился Геращенко.
– Сначала надо проверить Тихановича, а потом уже решать, что делать.
– Саныч дело говорит! Зачем на себя лишний грех брать? – кивнул Петриченко.
– Ну-ну, проверяйте, – с ожесточением произнес Геращенко.
– Да уймись ты, Володя! – потребовал Рябов и заявил: – Тиханович нам нужен живой!
Петриченко переглянулся с Орловым и спросил:
– Саныч, ты что, какую-то игру задумал?
– Да, игру, Андрей. Но не с Тихановичем, он лишь пешка, если вообще причастен, а с «Фоном», – подтвердил Рябов.
– С «Фоном»? А что твоя игра даст?
– Во-первых, мы поймем, что ему известно о нашей подпольной организации. Во-вторых, мы выиграем время, чтобы подготовить побег. И здесь я рассчитываю на тебя, Андрей, и на Антуана.
– Антуан не подведет! – заверил Петриченко.
– А он точно имеет выход на Сопротивление?
– Да, можешь не сомневаться.
– Тогда в чем проблема? Почему у нас до сих пор нет связи с ними?
– А потому, что хлопцы из Сопротивления тоже опасаются напороться на провокаторов. Им нужны доказательства, что мы подпольщики.
– Будут доказательства! – кивнул Рябов и обратился к Орлову: – Коля, давай так, ты возьмешь на себя Тихановича. Некогда его прощупывать, будем исходить из того, что он провокатор. В общем, через тебя поведем игру с «Фоном».
– Я?.. Как?.. Я ж не артист, – растерялся Орлов.
– Не дрейфь, Коля, у тебя все получится, я уверен.
– Саныч, а может, лучше через Володю? Тиханович ведь и к нему подбивал клинья.
– Не! Я эту сволочь на месте придушу, не выдержу! – наотрез отказался Геращенко.
– Ладно, Володь, ты займешься другим делом. – Каким, Рябов не сказал и снова обратился к Орлову: – Тиханович неспроста именно с тобой заводил разговор про Сталинград и Курск. Значит, где-то ты засветился.