– Ха-ха-ха! – первым расхохотался Шарль.
Улыбнулись и Рябов с Бандалетовым, а Анри заявил:
– Ну, тогда придется начать с киевлянок, а уж потом ленинградки.
Шарль хмыкнул:
– У тебя прям наполеоновские планы.
– Нет, они скромнее. Я не собираюсь покорять сердца москвичек.
Рябов улыбнулся и предложил:
– Едем ко мне на родину, Анри. У нас там девушки не хуже.
– А это где?
– На Южном Урале, под Оренбургом.
– У-у-у… – Анри зябко повел плечами: – Я боюсь русских морозов.
– Тогда остаются Ленинград и Киев, – заключил Рябов.
Было далеко за полночь, когда друзья расстались с надеждой, что через год встретятся снова, на этот раз в СССР.
В Энен-Льетар Рябов возвращался в приподнятом настроении. Август 1945 года стал для него поистине счастливым месяцем. Вслед за наградой его ждало еще одно важное событие: наконец-то сбывалась самая большая и сокровенная мечта, связанная с возвращением на родину. В советской миссии предстояла ротация сотрудников, и вышестоящее начальство – подполковник Дмитрий Алексеев и генерал Драгун – не стали настаивать, чтобы Рябов еще задержался. Драгун распорядился передать дела сменщику и приступить к формированию группы репатриантов для отправки в СССР – работа не заканчивалась. На родину предстояло следовать не морем, из Марселя в Одессу, а по железной дороге, через восточную часть Германии и Польшу, по территории западных оккупационных зон.
Вот как Рябов описывает это в своем дневнике:
«28 августа.
Сразу после награждения меня пригласил к себе один из представителей штаба по репатриации советских граждан из стран Западной Европы подполковник Алексеев. Еще раз поздравил меня с наградой. „Завтра ваши товарищи уезжают на Родину, – сказал он. – И не морем, как предполагалось, а по железной дороге. А лично вас мы хотим задержать во Франции еще. Дел у представительства хоть отбавляй. А людей не хватает“. Но, видя, как потускнели мои глаза, переспросил: „Так, говоришь, четыре года ничего не знаешь о семье? Это я понимаю. – Вздохнув, он добавил: – Ну что же, тогда собирайся“.
Радость и волнения дня – все это перемешалось и так подействовало на меня, что, выскочив из кабинета Алексеева, я плохо соображал, что делаю. Не помню, как добрался до гостиницы. Схватил чемодан и, не подумав о том, что дневной поезд уже ушел, товарищи, приезжавшие вместе со мной за наградами, уехали, кинулся на вокзал…
Оказалось, что до вечернего поезда еще оставалось больше трех часов. Все это время я ходил по перрону, пока наконец не подали состав, который я ждал…»
Эшелон с репатриантами был готов к отправлению. На вокзале состоялся митинг. Духовой оркестр сыграл гимн СССР, потом Франции, на трибуну стали подниматься ораторы. Звучала русская и французская речь, но участники митинга и без перевода понимали, о чем идет речь: о победе над фашизмом, о дружбе между народами и о встрече с далекой родиной. Закончил выступление последний оратор, и Алексеев дал долгожданную команду: «По вагонам!»
Глава 11Возмездие
Двадцать девятого января 1943 года в развалинах школы на окраине Сталинграда полковая разведывательно-поисковая группа натолкнулась на некое человекоподобное существо, одетое в рваную германскую военную форму и закутанное в платок. Ноги существа скользили по обледенелым обломкам кирпича и бетона, когда бойцы разведгруппы за шиворот выволокли его на свет божий. Серые водянистые глаза с животным страхом смотрели на красноармейцев. По нашивкам военного мундира разведчики догадались, что перед ними находится полковник вермахта. Это был командир полностью разгромленного 134-го пехотного полка Артур Бойе. Несостоявшийся «немецкий мастер», как он именовал себя ранее, имел крайне жалкий вид.
После тщательного обыска перепуганного оберста вместе с обнаруженным в подвале кожаным чемоданом отправили в отдел военной контрразведки.
В блиндаж старшего оперуполномоченного Особого отдела капитана государственной безопасности Густава Федорова вошел морально подавленный «окопный» полковник. Таких, как он, в разных званиях, перед военными контрразведчиками проходило по десятку в день. В развалинах Сталинграда некогда лощеные офицеры вермахта становились маленькими и суетливыми, заискивающими и трусливо-угодливыми.
Бойе, уже немного пришедший в себя после пленения, торопливо и подробно отвечал на вопросы, которые на хорошем немецком языке задавал ему моложавый капитан с ранней сединой на висках.
На столе перед Федоровым лежала карта, изъятая из чемодана. В верхней ее части стояла размашистая подпись полковника Бойе. Капитан водил карандашом по карте и уточнял места расположения уже не существующих батальонов и рот 134-го пехотного полка. Собственно, скрывать было нечего. Зимнюю кампанию под Сталинградом вермахт полностью проиграл. Ударная 6-я армия любимца фюрера генерал-фельдмаршала Паулюса была полностью перемолота. Выжившие искали спасения от ураганного, сметающего все на своем пути огня русской артиллерии, от лютых морозов, от дизентерии и других болезней, выкашивавших солдат не хуже пулеметов, только в плену. Из полка, которым некогда командовал полковник Бойе, почти никто не уцелел. Руины Сталинграда стали кладбищем для его солдат и офицеров. Секретные документы и почти вся канцелярия сгорели в школе, где был размещен штаб.
Первый допрос подходил к концу. Бойе почти успокоился и мысленно уже готовился «тянуть лямку пленного офицера».
Знакомое дело… Двадцать лет назад, в сентябре 1918 года, на той, первой своей войне, он, будучи лейтенантом, попал в плен к британцам и на свободу вышел только в октябре 1919-го, прибавив в весе и научившись сносно говорить по-английски. Здесь, в России, после того что они натворили до прихода в Сталинград, а потом и в самом Сталинграде, рассчитывать на подобное обращение в плену не приходилось, но все-таки, все-таки…
«Главное, остался жив!» – утешал себя Бойе. Но когда в руках капитана Федорова появились «История 134-го пехотного полка, или Борьба немецкого мастера против Советов», а вместе с ней пухлый пакет с фотографиями расправ над советскими военнопленными и гражданскими лицами, Бойе внутренне напрягся. Руки затряслись, и он сцепил пальцы, пытаясь справиться с собой. Это не укрылось от внимания опытного контрразведчика. Федоров понял, что получил косвенное подтверждение причастности полковника к совершению серьезных преступлений.
А Бойе в этот миг проклял тот день и час, когда тщеславная мысль подтолкнула его взяться за перо, чтобы увековечить победоносный поход его полка в «варварскую Россию». Он напряженно следил за каждым жестом капитана.
Федоров действительно неплохо знал немецкий язык. Пододвинув керосиновую лампу, он стал внимательно вчитываться в строчки, написанные аккуратным, убористым почерком.
Вскоре, к ужасу Бойе, капитан стал читать вслух:
«…На параде знаменитого полка „Дойчмейстер“ в честь его 245-й годовщины вместе со всеми я давал клятву, что полк, несомненно, проявит себя в боях с врагом. Я тогда не думал, в каких обстоятельствах исполнятся мои надежды…»
Было странно и страшно слышать текст своего дневника из уст рано поседевшего русского капитана. А тот спокойно и размеренно продолжал читать:
«…Через десять дней, 25 марта, начинается погрузка… Поезд медленно отходит. Долгая дорога по всей Франции. Тут плодородная почва и безлюдные пространства. Вскоре поезд въехал в пределы Эльзаса. Какой здесь порядок и какая чистота! Германия! Везде видим работу и веселые лица людей. Какая разница! Это высшая точка! Слышны удары пульса новой эры…
…Мы в Польше. Везде видим евреев. Уже давно пора, чтобы Польша перешла в руки Рейха…
…Начинается весна. После нескольких недель отдыха и обучения полк продолжает свой путь на восток…
…Двадцать первое июня, полк занимает позиции. Еще одна ночь, и начнется борьба порядка против беспорядка, культуры против бескультурья, хорошего против плохого. Как мы благодарны фюреру, что он вовремя заметил опасность и неожиданно ударит по врагу. Еще только одна ночь!..
…За рекой Буг стоит враг. Стрелки часов медленно движутся. Небо розовеет. Три пятнадцать! Ударила наша артиллерия. Огонь ведется из сотен стволов. Передовые группы бросаются в лодки и переправляются через реку. Бой начался! Неожиданный удар удался – другой берег наш! Звучат выстрелы. Здесь горит дом, там – соломенный стог. Первое сопротивление сломлено. Теперь вперед, дальше!..»
Капитан прервал чтение, поднял голову и тяжелым взглядом посмотрел на пленного. Бойе заелозил на табурете и зябко поежился. Было такое чувство, что его раздели донага, окатили крутым кипятком, а затем выбросили на лютый мороз. А Федоров, не замечая трусливо бегающих глаз нациста, бисеринок пота, выступивших на его лбу, мысленно вернулся в трагический июнь сорок первого года.
…Через распахнутое окно кабинета легкий ветерок доносил запах увядающей сирени и сладковатого дымка. Дежурная смена поваров Брестской крепости поднялась на ноги еще до рассвета и растапливала походные кухни, чтобы приготовить ранний завтрак для рот, отправлявшихся в летние лагеря. Перед ним, тогда оперуполномоченным Особого отдела лейтенантом государственной безопасности Густавом Федоровым, сидели трое. В дверях стояли вооруженные солдаты охраны. Шел второй час допроса, но пока ясности в отношении подозрительной троицы, задержанной патрулем неподалеку от северных ворот крепости, не было. Командир группы, нагловатый старлей, вел себя вызывающе и продолжал утверждать, что они из штаба дивизии. Наличие рации в вещмешке сержанта старлей объяснял спецзаданием, которое они получили на предстоящие учения, и наотрез отказался назвать причину появления группы у стен крепости. Это не убедило Федорова, и рассвирепевший старлей начал грозить самыми суровыми карательными мерами в адрес «непонимающего сути политического момента мальчишки». Проверить и подтвердить информацию старлея в штабе или Особом отделе дивизии не было никакой возможности. Телефон безжизненно молчал – опять где-то на линии произошел обрыв, а может, линия была повреждена проникшими через границу на нашу сторону диверсантами.