— Кто такие?! — ленивым, недовольным голосом спросил он.
— Рыцари граф де Моле и маркиз д'Атьен! Немедленно позови хозяина замка или его управителя!
Прошло несколько минут. Ворота открылись, и в проеме их появился невысокого роста тучный медведеподобный всадник. Гости сразу же обратили внимание, что предстал он перед ними без оружия и на коне без седла. Однако вид у него все же был довольно воинственным.
— Это я, испепели меня молния святого Стефания, управитель замка! — зычным басом прогрохотал он. И графу показалось, что звуки эти источала не человеческая глотка, а сотни скатывающихся по крутому склону горы камней. — Шевалье де Куньяр! Но только что-то я не припоминаю, чтобы в последние два года во владения графини де Ляфер наведывался хотя бы один знатный гость! Поскольку самой графини нет даже в пределах Франции.
— То есть вы хотите сообщить нам, что владелицы этого гнезда, графини де Ляфер, в замке сейчас нет? — вплотную подъехал к управителю граф. Однако все его попытки присмотреться к лицу шевалье ни к чему не привели. Единственное, что он понял, что это заросшее до нечеловеческого облика лицо они с д'Атьеном уже имели удовольствие зреть некоторое время назад в бойнице башни.
— Святая правда, испепели меня молния святого Стефания! Но управитель здесь я. И мне решать, кого впускать в сии божественные ворота, а кого отправлять восвояси, хах-ха! — неожиданно расхохотался он, настолько широко раскрыв свой огромный красный рот, что можно было сосчитать количество оставшихся там зубов. — Восвояси или сразу в ад!
— Мы уже представились вам, рыцарь де Куньяр, — проглотил обиду граф де Моле. Ему еще не было и тридцати. Утонченное смуглое лицо его выглядело слишком молодым даже для такого возраста, а курчавые черные волосы на непокрытой голове образовывали некое подобие спартанского шлема. — И считаем, что вам куда проще и безопаснее будет впустить нас в ворота замка Шварценгрюнден, чем отказывать в гостеприимстве.
— Испепели меня молния святого Стефания! — вновь самодовольно прогрохотал своими «каменьями» шевалье, не обращая внимания на то, что по его «громыханию» заезжим рыцарям трудно было понять: приглашают их в замок или все же пытаются «отправить восвояси». — Кажется, мне пытаются угрожать, хах-ха!
41
Весь кабинет графа де Брежи оказался увешанным и заставленным большими и малыми распятиями — каменными, деревянными, глиняными, серебряными, золотыми… И представал он перед вошедшими сюда не кабинетом дипломата, а всемирным пристанищем освященных палачами мессий; некоей голгофой мученичества, всехристианским собором распятых, только теперь уже не иудеями, а мастерами-христианами, Иисусов Христов.
— Можно было лишь поражаться тому, сколько талантливейших людей мира христианского трудилось, вкладывая свой божий дар в еще одну попытку запечатлеть во всех сущих на земле материалах муки проповедника-богочеловека. Но еще больше стоило поражаться самому хозяину этого вселенского сборища распятий, проводившему среди них большую часть своей жизни.
— Я умышленно решил принять вас здесь, господин полковник, не желая устраивать прием в посольских апартаментах.
— Конечно же, здесь. Понимаю… — неопределенно то ли спросил, то ли подтвердил Хмельницкий, все еще занятый осмотром всего того непокаянного мученичества, которое подарило человечеству одно-единственное из миллиардов свершившихся на Земле предательство; один-единственный из миллионов ежегодно совершаемых на Земле иудиных поцелуев. — Сама атмосфера кабинета, как я понимаю…
— О, нет, с распятиями это не связано, — заметил де Брежи.
Он любил наблюдать, какое потрясающее впечатление оказывали стены напрочь «распятого» кабинета на тех редких посетителей, которых соизволял принимать здесь. Однако сейчас ему хотелось, чтобы Хмельницкий все же больше внимания уделил стражу этой скульптурной Голгофы.
— С чем же тогда, позвольте поинтересоваться?
— В последнее время я стал замечать, что в Варшаве есть люди, которые слишком внимательно следят за тем, кого принимает посол Франции, а потом, через слуг и секретарей, пытаются выяснить, о чем он говорит с гостями и посетителями.
— Еще бы им не следить. Особенно сейчас, когда в сейме узнали, что Франция нуждается в силе приднепровских казаков, — добавил полковник, внимательно присматриваясь к распятию, грубовато сработанному из красного дерева.
— Ваше увлечение? — кивнул он в сторону распятий, сразу же уводя де Брежи от слишком опасной темы.
— Мне довелось побывать во многих странах, и везде, где только можно было, я собирал распятия. Зная об этом пристрастии, многие мои друзья и даже настоятели монастырей охотно одаривали меня символами своей многотерпимости, словно великого грешника — индульгенциями.
Хмельницкий понимающе молчал. Муки сотен «Иисусов» призывали к смиренности и углубленному самосозерцанию.
— Не страшно ли жить среди стольких распятий?
— Пока нет. Чего страшиться человеку, давно считающему себя распятым на кресте своей службы отчизне, кресте судьбы, долга и веры? Да, полковник, согласитесь: все мы давно и жестоко распяты, каждый на кресте своей жизненной цели, своих идеалов.
— Коль уже речь зашла о распятиях… — использовал подвернувшийся момент Хмельницкий. — Только что я стал свидетелем казни атамана Голытьбы, которого специально привезли сюда, в Варшаву, для четвертования. Очевидно, я успел повидать слишком много казней, поэтому каменные и золотые распятия особого впечатления на меня не производят.
Де Брежи прошелся вдоль статуй, стоявших прямо на полу. Они казались такими же древними, как и скифские бабы, сработанные неизвестно когда и кем и навечно забытые в причерноморских степях. Однако сам граф на фоне этих распятий выглядел последним из язычников, прятавшимся от инквизиции в тайном святилище, среди спасенных им от поругания идолов.
— Что поделаешь, — задумчиво вздохнул посол. — Мне известны сложности, которые постоянно возникают во взаимоотношениях украинского казачества и польских магнатов. Предчувствую, что после нескольких мелких бунтов на ваших землях вот-вот разгорится еще одно крупное восстание. Возможно, даже настоящая крестьянская война. Я не прав?
— Это предчувствуете даже вы? — поиграл желваками Хмельницкий. — Странно, хотя… Наверное, это уже невозможно не предчувствовать.
— Разве что я воспринимаю не столь трагично, как вы.
Этот рослый, хорошо сложенный тридцатилетний воин нравился графу де Брежи все больше и больше. Человек, значительная часть жизни которого прошла в основном в поездках и посольских баталиях, происходивших вдали от полей сражений, он всегда с уважением относился к людям такого сложения, силы, закалки.
В представлении графа они как бы олицетворяли могущество государства — любого, пусть даже самого несовершенного, но все же государства — со своими властью, судом, армией и палачами, то есть всем, что способствовало законности и порядку. Возможно, это связано с тем, что видеть подобных, один к одному подобранных, молодцев ему приходилось в основном в личной гвардии королей, охране первых министров и главнокомандующих.
— Послы должны предсказывать такие события первыми. Чего стоит посланник короля, не владеющий даром предвидения? Так вот, зная ситуацию в Украине, хочу откровенно, стоя между этими распятиями, спросить: сумеете ли вы набрать две-три тысячи охочих казаков, из тех, наиболее опытных запорожцев и реестровиков, которые согласились бы помочь Франции в ее войне против Испании? Само собой разумеется, что ее величество королева-регентша Франции не забудет такой услуги и щедро вознаградит вас за труды и подвиги.
42
Впустив их в замок, управитель приказал охране, состоящей всего из двух воинов, закрыть ворота на засов и не открывать даже в том случае, если у подъемного моста протрубит сам архангел Михаил.
— Надолго ли прибыли к нам, рыц-цари? — с легкой иронией произнес он это свое «рыц-цари».
— Мы пробудем у вас три дня. Если только это не разорит вас, рыцарь де Куньяр, — довольно сухо известил о своих намерениях де Моле.
— Не разорит. Хотя принимать проезжих рыцарей уже давно не в традициях Шварценгрюндена. А что касается рыцарства, то я тоже веду свой род от рыцаря Куньяра, сложившего голову под стенами Иерусалима, во время Крестового похода.
— Воин, охраняющий замок Шварценгрюнден, не может происходить из нерыцарского рода, я так понимаю, — важно согласился граф. — А сейчас мы были бы очень признательны вам, рыцарь Куньяр, если бы вы приказали отвести нам один из покоев своего замка и предложили чего-нибудь отведать.
— После чего позволили бы нам осмотреть строения Шварценгрюндена, — добавил д'Атьен.
Шевалье задумчиво покряхтел, принял самую гордую, на какую только был способен, осанку, и, воинственно упершись руками в колени, медлительно произнес:
— Если вы уж настолько чтите традиции рыцарского ордена, да к тому же сами именуете себя не иначе, как рыцарями, так и быть, отведу вас в зал, в который уже много лет не ступала нога ни одного гостя. В тайный рыцарский зал тамплиеров.
— В «тайный рыцарский…»? — оживился граф де Моле.
— Вы сказали: «в зал тамплиеров», — не удержался и маркиз д'Атьен.
Де Куньяр снисходительно взглянул на обоих и, ничего не ответив, тронул коня.
Миновав небольшую казарму для охраны, дом для слуг и полуразрушенную сторожевую башню, всадники въехали во вторые ворота и оказались во внутреннем укрепленном дворе замка. Посреди этого двора выделялся трехэтажный замковый дворец, с массивной дубовой дверью и окнами-бойницами; высились еще четыре жилых дома-башни и небольшая исповедальня.
Здесь рыцари отдали коней оруженосцам, а Куньяр просто-напросто отпустил своего, и дальше они двинулись пешком. Обогнув по узкой улочке главный дворец, они предстали перед еще одним — широким, сложенным из громадных, плохо отесанных камней, домом — двухэтажным и настолько мрачным, что во внешнем облике его проявлялось нечто отталкивающее. В его узкую дверь-бойницу рыцари входили так, словно их вводили в специально для них построенный склеп.