— Конечно, к вам могут обращаться, используя титул, которым Владислав IV наделит вас, исходя из званий реестрового казачества: наказной атаман или польный гетман. Но кто в Париже, привыкшем к точной европейской регламентации армейских чинов, способен истолковать, что это за чин? Впрочем, неспособны сделать этого и в Речи Посполитой. Однако все сказанное — лишь первая часть нашей беседы. Даже при вашем абсолютном согласии на поход здесь, в Варшаве, при дворе его королевского величества, возникают свои проблемы, связанные с этой экспедицией.
— Я облегчу вам жизнь, почтенный граф, — улыбнулся Хмельницкий. — Об этом мне уже все известно. Если бы меня испугала немилость Николая Потоцкого или Адама Киселя, я не прибыл бы на эту аудиенцию.
— Вы действительно облегчили мне жизнь, — благодарно улыбнулся граф-посол. — Мне бы не хотелось выглядеть перед вами заговорщиком — при чужом дворе, в чужой стране. Это не в традициях посольских миссий.
— Не в лучших традициях их миссий, — вежливо уточнил Хмельницкий. И оба рассмеялись.
— Да, — вспомнил полковник уже буквально в дверях усыпальницы распятий. — Не известна ли вам судьба мастера, который сотворил вон то каменное распятие, с несколько необычным толкованием библейской трагедии: распятие на костре?
— А, — подошел де Брежи к огромному распятию из зеленоватого, покрытого мхом камня. — Свой шедевр он сотворил в тюремном каземате крепости, будучи приговоренным к смертной казни за какое-то преступление перед святой церковью. Уж не помню, за какое именно.
— У церкви огромный реестр преступлений, за которые можно приговорить к смертной казни даже апостола Петра.
— Чьим преемником на Земле является папа римский, — продолжил его мысль де Брежи. — Единственной его просьбой было позволить ему самому изготовить себе надгробие.
— Так сказать, последняя прихоть мастера.
— Именно мастера. Только из уважения к нему судьи пошли даже на то, чтобы на семь библейских дней отложить казнь. Об этом просил сам несчастный, доказывая, что ровно столько ему понадобится, чтобы завершить свой труд. Судье понравилось то, что мастер уже успел сделать, и он согласился удовлетворить просьбу обреченного, но с одним условием: казнь через повешение, к которой он был приговорен, будет заменена на казнь через сожжение на медленном огне. — Граф снова выдержал паузу и, по-иезуитски улыбаясь, взглянул на Хмельницкого, приглашая его по достоинству оценить «благодеяние» церковного судьбовершителя.
— И мастер, конечно же, согласился. Ради своего творения.
— Ради творения. Но взял у судьи слово, что оно не будет уничтожено, каким бы богохульным ни показалось церковникам. Когда он выпрашивал это слово, то имел в виду именно ту «библейскую вольность», которая вас так заинтересовала, генеральный писарь войска реестрового казачества. Под распятием, как видите, появился костер. А на голове Христа, вместо тернового венка — колпак приговоренного к сожжению.
— Явное богохульство.
— Ну, а сожженному надгробие, как вы уже догадались, не могло понадобиться. В этом была заложена инквизиторская хитрость судьи, которой он давно славился. Правда, в этот раз он перестарался. Говорят, пока дело дошло до казни, судью разбил паралич. А распятие, рискуя саном, а возможно, и головой, сохранил, а затем подарил мне один из монахов иезуитского монастыря.
44
Королева приняла их в своем дворцовом будуаре сразу же, как только они прибыли во дворец. Увидев ее посеревшее, буквально истерзанное усталостью лицо, графиня де Ляфер удовлетворенно ухмыльнулась: «Выглядит ее величество еще хуже, чем я после этой ужасной поездки».
— Где она? — первое, что спросила Мария Гонзага, даже не поздоровавшись с графиней.
— В соседней комнатке.
— Как она чувствует себя?
— Как может чувствовать себя женщина ее возраста после столь длительного…
— Собственно, я не об этом, — нетерпеливо прервала ее королева. — Она в состоянии творить свои пророчества?
— В состоянии.
— Тогда проведите ее вслед за мной. Через три часа король уезжает. Я очень боялась, что не успеете, тогда пришлось бы мчаться вслед за ним в Варшаву, а там все выглядело бы куда сложнее. Иезуиты висят над нами, словно стая коршунов. Они уже чувствуют, чувствуют…
— В том, что они как стая коршунов, я уже убедилась.
— Что-то произошло? — насторожилась королева.
— Просто убедилась. А о том, чтобы они действительно… висели, мы еще позаботимся, ваше величество.
Королева затравленно взглянула на самоуверенную графиню и ничего не сказала. Убедившись, что она так и промолчит, графиня позвала Власту. Та вошла под руку с Ольгицей.
Королева стояла в стороне от графини, однако Ольгица сразу же «отыскала» ее своими незрячими, но всевидящими глазницами.
— Вы нуждаетесь в моем совете, королева?
— Как и вы — в моем, графиня Ольбрыхская, — взволнованно ответила Мария Гонзага.
— Вы помните мой титул и мою родовую фамилию. Как это благородно с вашей стороны, ваше величество!
— И знаю, что, лишившись титула, вы предстали перед миром госпожой Ягодзинской.
— По фамилии матери.
— Все это в прошлом. Король уже распорядился, чтобы вам вернули ваш титул. Все будет сделано согласно существующим в вашем государстве, — она выразилась именно так: «в вашем государстве», — традициям. Вердикт с соответствующим решением получите прямо здесь, в Кракове. Послезавтра.
— Это будет справедливо, ваше величество.
— Я прослежу, чтобы в этот раз справедливость не оказалась отрешенной от истины Христовой. А теперь идите за мной.
Они прошли маленькую комнатку, и потом королева еще долго ступала каким-то узким полутемным коридором, который, как поняла графиня, вел к черному ходу, замаскированному где-то во флигеле, со стороны королевских конюшен.
— Сейчас он пройдет по этой дорожке, — отклонила Мария Гонзага сиреневую занавесочку на маленьком окошечке, из которого открывалась часть садовой аллеи.
— Не утруждайте себя, королева, занавесочка мне не мешает, — неожиданно заметила Ольгица.
Мария-Людовика вздрогнула, растерянно всмотрелась в лицо предсказательницы и буквально отбросила от себя ткань.
— Впрочем, отодвиньте ее, иначе не сможете проследить, когда он выйдет.
Медленно сочились томительные минуты ожидания. Королева почти неотрывно смотрела в окно, позволив себе при этом несколько раз мельком взглянуть на Власту. Эта необычная в своей красоте девушка оставалась для нее загадкой: кто она, почему оказалась рядом с провидицей?
— Вы тоже пытаетесь стать ясновидящей? — поинтересовалась Мария Гонзага, в очередной раз отвлекаясь от созерцания двора.
— Я больше, чем ясновидица, — вежливо объяснила Власта. — Я поводырь ее.
Диана еле сдержала улыбку. Королева окатила обеих высокомерным взглядом. Обычно таких дерзких шуток она не прощала.
— Это в самом деле очень трудно — быть поводырем провидицы, ваше величество, — некстати поддержала Власту слепая.
Владислав IV появился лишь тогда, когда женщины решили, что он отказался от сегодняшней прогулки. Ступил на крыльцо, постоял на нем и медленно сошел на выложенную разноцветным булыжником дорожку. Он был в черном дорожном плаще, без головного убора — беспредельно уставший, основательно состарившийся седовласый человек. Он старался идти ровно, приподнимая подбородок, даже наедине с собой пытаясь сохранять хоть какие-то остатки королевского величия. Однако походка его уже стала предательски шаркающей, стариковской.
— Это закрытый дворик. Он прогуливается здесь один. Ежедневно. В течение получаса, — вполголоса объясняла королева извиняющимся тоном, словно бы хотела оправдаться: «Разве я виновата, что королевой можно было стать, только пойдя под венец с таким вот — старым и больным?»
— Я видела, — молвила Ольгица, как только король скрылся из вида. — Видела его.
— Он появится еще раз, — заволновалась Мария Гонзага. — Дойдет до конца дворика и вернется.
— Это уже для вас важно, королева, что он еще способен дойти и вернуться. Мне же нужно спросить ИХ…
— Простите, кого спросить? — снова напряженно всматривалась ей в невидящие глаза королева.
— Высшие Силы. Нужно поговорить с ними.
— С Высшими Силами? Разве они существуют? Очевидно, вы хотели сказать: с Господом Богом?
— Бог занят сугубо земными делами, он здесь ни при чем. Но говорить с ним еще предстоит, это верно. Каждому.
— Значит, как вы сказали: «поговорить с Высшими Силами»? — растерянно уточнила богобоязненная королева.
— Иногда это удается. Когда они благосклонны ко мне, грешной.
— Простите, королева, ответ получите завтра. А пока прикажите доставить меня туда, где вы соизволите расположить нас.
— Понятно. Остановитесь в посольских палатах, — покорно смирилась с ее «вразумлением» Мария-Людовика. — Вам отдадут две уютные комнатки. Сейчас поручик отвезет вас туда, а его люди составят вашу охрану.
— Нам придется жить здесь под охраной? — удивилась Диана.
— И под покровительством королевы. Ничего не поделаешь, времена такие.
Через несколько минут Ольгица и Власта уехали, и графиня де Ляфер осталась один на один с королевой. Какое-то время они обе нервно прохаживались по залу, думая каждая о своем и не решаясь заговорить. Это был своеобразный поединок отчаянного молчания, победить в котором могла только королева. Независимо от того, какое оружие из своего полубожественно-коварного арсенала она изберет.
— Я не прочь сделать вас придворной дамой. Первой придворной дамой, — теребила платочек Мария Гонзага, не в силах сдержать свое волнение. — Вы ведь, наверное, догадываетесь, как мне не хватает в этой варварской стране нашего, парижского, окружения.
— Мне его и в Париже обычно не хватает, поэтому охотно верю.
— Бросьте, графиня, это от пресыщенности. Вы еще не знаете, что такое одиночество.
— Боюсь, что даже я не смогла бы заполнить всю ту пустоту, которая образовалась вокруг вас.