– Так Пьер…
– Петр, если точнее. Да, он был твоим родным дедом. Женился на Таше, а через три года ушел ко мне. Таша считала, что я его соблазнила – хотя это совсем не так, – и написала на меня донос. Решила таким образом отомстить. Но тогда уже не было ни Сталина, ни репрессий. Это меня спасло. Однако сестра не успокоилась и стала нас с Петей терроризировать по полной. Чего только не делала! Мы все терпели. Считали, что заслужили. Наверное, это ее вдохновляло на новые… способы отмщения. И тут, как соломинка, известие о том, что наш отец жив. Его угнали в самом начале Второй мировой. Домашние считали, что он мог вернуться в Россию, просто не захотел. Но я знала, что не мог. Долго рассказывать, но все было очень сложно. Мать с сестрами решили, что их предали, и не ответили на его письмо. А я ответила.
– Об этом мне известно. Немного, но суть я поняла.
– Тогда ты знаешь, что в конце концов я уехала к отцу.
Яна кивнула.
– Чего мне это стоило, пересказать невозможно. На какие ухищрения пришлось пойти, ужас! К тому же выехать вдвоем с Петей не было никакой возможности, иначе оба оказались бы за решеткой, поэтому он еще два года оставался в Петербурге. Таша мучила его ужасно. Потом твой дед признался, что пару раз думал покончить с собой. Удержала надежда, что мы все-таки сможем воссоединиться. Так в итоге и случилось. Когда встретились, оба зарыдали так, что сотрудники аэропорта врача вызвали.
Таняша тяжело вздохнула и провела рукой по лицу, словно стирая неприятные воспоминания.
– Поначалу мы вместе с папой жили. Ютились в маленькой квартирке на окраине Марселя. Три предателя. Три человека с огромным грузом вины. Кстати, когда мы с твоим дедом поженились, его фамилию я брать не стала. Не хотела делать Таше еще больнее. Поступи я иначе, мы с тобой обе были бы Шум.
– Я не против.
– Я тоже, но…
– Подожди. Ты сказала: три предателя. Но ведь потом к вам приехала бабушка Маша.
– Это была уже другая эпоха, когда она решилась. Ей не пришлось пережить то же, что и нам.
– Ее предательницей не считали?
– Может, и считали, но уже не так яростно. Хотя страдали все мы. В России оставались очень близкие и дорогие для нас люди: мама и Наташа. Мы ведь так и не увиделись больше.
– Теперь понятно, почему я ничего не знала. А мои родители?
– Твой отец, мне кажется, воспринимал произошедшее иначе, чем его мать. Он взрослел в другое время, его взгляды уже не были столь категоричны.
– Он писал отцу?
– Нет, звонил. Нечасто, но регулярно. Однако ни разу не высказал желания приехать. Пьер считал, что Виталий не хотел расстраивать свою мать. Мы относились к этому с уважением. Не настаивали.
– Бабушка Наташа запретила ему говорить о вас, значит, так и не простила.
– Я тоже так думала, поэтому ужасно боялась этого письма. Решила, что Таша напоследок решила меня проклясть.
– И что? Прокляла?
– Нет. Попросила прощения.
Яна не нашлась, что сказать. Они немного посидели молча.
– Я не спросила тебя… Отчего умерла Таша? – нарушила тишину Таняша.
Яна замялась. Еще в Питере она решила, что сообщать об убийстве не будет. Зачем?
Но то ли не смогла соврать, то ли бдительность потеряла…
– Ее убили.
Таняша медленно поднесла руку к лицу и прижала к губам.
– Прости, Таняша. Не хотела говорить, но вот… почему-то сказала.
Таняша встала, подошла к крану, налила воды и выпила залпом.
– Господи, прости нас, грешных, – прошептала она, вытирая рот ладонью.
Яна поерзала на стуле. И зачем она ляпнула про убийство? Только еще больнее сделала.
– Расскажи мне.
Таняша подошла и села напротив. Ее глаза были сухими и горели странным, лихорадочным огнем.
Яна собралась с силами и выложила все, что ей было известно. Таняша слушала, не перебивая. Ее сосредоточенное внимание показалось ей несколько чрезмерным. Неужели считает гибель бабушки Наташи расплатой за зло, которое она причинила сестре и своему неверному мужу? Если так, то не надо было рассказывать об убийстве. Даже если бабушка Наташа была неправа – хотя кто тут разберет, – подобного страшного конца она не заслужила.
– Подожди, – вдруг перебила ее Таняша, – ты говоришь, из квартиры ничего не пропало. То есть Ташу убили ни за что?
– Честно говоря, полиция думает, что преступник забрал деньги и что-то еще. В шкатулке какие-то украшения были. Но… один человек уверен, что мелочи убийца взял для отвода глаз. Его целью был тайник, а он оказался пустым. Я с ним согласна. Вот только не пойму, что ей было прятать в том тайнике?
– Думаю, особо нечего, ты права.
– А ты знала про тайник?
– Знала, конечно. Но его очень давно замуровали. Причем так… окончательно. Мать боялась, что из-за него нас могут заподозрить в контрреволюционной или, вообще, шпионской деятельности. Спрашивается, зачем советскому человеку тайник в доме? Что он собирается прятать от государства?
– Видимо, убийце было известно о тайнике. Но что тот пуст, он не знал. Один… человек считает: убийца был так ошеломлен этим фактом, что, уходя, со злости разбил бабушке голову, хотя она… уже мертвая была.
– Видимо, сильно разозлился. А кто этот человек, о котором ты говоришь? Следователь?
– Нет, не следователь. Он просто ремонт в нашей квартире делал. Когда позвонили из полиции, дома была я одна. Вот он и вызвался. Отвезти, в смысле. Ну и… побыл со мной.
Маленький монолог дался Яне с трудом. Она словно воочию увидела лицо Бехтерева и снова ощутила его твердую, теплую руку. Если бы тогда он не оказался рядом… Он хотел помочь, а она на похороны его не позвала. Не сказала даже. Конечно, он решил, что в его услугах не нуждаются. Родители вернулись, она под защитой. А потом? Он же сам позвонил! А она из-за придуманной ею самой дурацкой обиды так с ним разговаривала, будто отделаться хотела! Вот он и отошел в сторону. Не стал навязываться.
Дура она, дура…
– Яна, что с тобой? – встревоженно спросила Таняша и кинулась за водой.
Яна выпила целый стакан и попросила еще.
Поглядев, как девушка жадно поглощает воду, Таняша пошла в кладовку и принесла бутылку вина.
– И не спорь. Надо выпить. За упокой души моей сестры Наташи и просто чтобы успокоиться. Пусть с утра пьют только алкоголики. Нам на это наплевать. К тому же вино очень легкое.
Яна и не думала спорить. На душе было так тоскливо, что она с ходу махнула полстакана красного и засунула в рот кусок хлеба.
– Вот это по-нашему. Это по-русски, – не удивившись такой прыти, произнесла Таняша и сделала то же самое.
Потом они притащили все, что нашли в холодильнике и в кладовке.
– Оливковое масло я покупаю в Ле-Бо-де-Прованс. Лучшего ты не найдешь нигде. Деревня сама по себе очень красивая. Как-нибудь мы туда съездим, – заявила Таняша, наливая масло в плошку и добавляя в него толченый чеснок и травы.
Они снова выпили.
– Убийца собирался найти в тайнике что-то очень важное для него, – убежденно сказала Таняша, с аппетитом жуя смоченный в оливковом масле хлеб. – Не просто важное, а позарез нужное.
– Согласна. Только что это может быть? Предположения есть?
– Ни одного. Однако раз он… не нашел ничего в квартире Таши, то… продолжает искать.
– И что это значит?
– Вы в опасности.
Яна подавилась от неожиданности, торопливо схватила бокал с вином и опустошила его большими глотками.
– В какой опасности? С чего ты взяла? Что вообще преступник собирался обнаружить в тайнике? Золото-бриллианты? У вас они водились?
– Отродясь не было. Но это вовсе не обязательно драгоценности. Могут быть документы.
– Какие?
– Черт его знает!
– Почему нам не скажет?
– Кто?
– Да черт этот!
– Ты пьяная, – подумав, констатировала Таняша.
– Спорить не буду.
– Как насчет омлета с трюфелем?
– А мы разве не все съели?
– Нет. Еще осталось.
– Согласна на омлет и… Еще вино есть?
– Ну ты даешь! – покрутила головой Таняша.
– Даешь на-гора! – подхватила Яна.
Она чувствовала, что ей понемногу становится легче. И мысли о Бехтереве уже не кажутся такими горькими.
Ведь пока ты жив – или жива? – все можно исправить.
Или нет?
Последние два месяца Он прожил в согласии с самим собой. А все потому, что не сомневался: Старик им доволен.
Явственное ощущение его одобрения сопровождало повсюду. Даже сны стали носить отпечаток их единодушия.
Нынче во время краткого забытья перед дорогой Он присутствовал на открытии Венского конгресса, где Старик представлял побежденную страну, но вел себя так, словно все было наоборот. Русский император страшно злился по этому поводу. И не только он, ведь среди участников находились все те, кому Старик от имени Наполеона писал оскорбительные ноты с требованием контрибуций, да еще и бесцеремонно вымогал деньги лично для себя.
Однако Старик обладал даром всегда быть в центре внимания любого общества. Как-то на одном ужине – еще в Париже – по оплошности распорядителя его посадили далеко от хозяина. Тот рассыпался в извинениях, на что Старик со свойственным ему бесстрастным выражением лица ответил: почетное место всегда там, где сидит он.
Да, Старик обладал талантом себя подать!
С необыкновенным артистизмом он сначала разрушил антифранцузскую коалицию, а потом и вовсе натравил Великобританию с Австрией на Россию и Пруссию. Он ссорил монархов и дипломатов, утомлял конгресс мелочами и незаметно направлял его решения в нужное ему русло.
О! Великолепная была игра!
И это при том, что практически все участники конгресса остро его ненавидели!
Как же Он восхищался этим человеком!
Наблюдая за проявлениями одаренности предка в течение многих лет, Он не раз раздумывал, в какой степени этот гений передался ему, потомку в восьмом поколении.
Порой казалось, что Он никогда не сможет достичь такой степени изощренности ума, но недавно вдруг осознал: несмотря на отсутствие столь же статусной арены для демонстрации талантов, Он перенял от Старика главное. Как раз это нравилось ему в предке больше всего – уверенность, что судьба на его стор