ная Европа», равно о существующих будто бы в России обширных отраслях этого общества. Для переговоров с Зибером отправлен был из Варшавы чиновник, у которого доноситель выпросил 2200 талеров на поездку во Францию и на собрание сведений. Но он не представил доказательств, и вся цель его, как обнаружилось, состояла только в собственных его корыстных видах. В 1849 году саксонский подданный Генрих Стениш объявил поверенному нашему в делах в Париже о существовании тайного общества «Юная Россия», которое будто бы имеет отделения свои в Париже, Лондоне и во многих городах Европы. Донос этот, по строгим разысканиям, также оказался неосновательным, а между тем и Стениш успел получить около 2500 франков.
Разоблачением закончилась десятилетием раньше и история француза Александра Бакье – героя этой главы. Вообще-то III Отделение уже тогда было настороже и принимало иностранных осведомителей на службу только после тщательных проверок и в обстановке строжайшей секретности. Но и это, как мы скоро увидим, помогало далеко не всегда.
Александра Бакье рекомендовал русским сановникам в конце 1836 года его тезка Александр Казимирович Мейендорф, который в 1830-е годы занимал должность российского агента департамента мануфактур и внутренней торговли во Франции. Мейендорф познакомился с Бакье в мае 1836 года; Бакье представил ему рекомендации от видных французских роялистов, в частности от знаменитого легитимистского адвоката Берье. Полгода спустя, 10/22 ноября 1836 года, Мейендорф обратился с просьбой рассмотреть предложения Бакье к графу А. Ф. Орлову, мотивируя это тем, что Орлов пользуется при дворе исключительным влиянием, хотя и не занимает постоянно никаких административных должностей (об этом привилегированном положении Орлова при дворе еще до того, как он был назначен главным начальником III Отделения, уже шла речь выше; см. с. 217):
Вы один в России стоите близко к Государю и не имеете при себе канцелярии, честный же и прямой ваш характер и есть для меня ручательство, позволяющее адресовать к Вам г-на Бакье без боязни скомпрометировать себя в глазах моих начальников[19].
Это соответствовало воле самого француза, который хотел, чтобы его бумаги «не были сообщены никакой канцелярии и никакому министру» и попали «непосредственно к Его Императорскому Величеству» – якобы потому, что в них содержатся некие семейные тайны (по-видимому, речь шла о подготовке поляками-эмигрантами покушения на императора). Неделю спустя, 16/28 ноября 1836 года, Мейендорф обратился с той же просьбой к министру финансов Егору Францевичу Канкрину; впрочем, в письме к Канкрину о тайных бумагах не говорилось ни слова, в нем Мейендорф просто просил министра финансов свести француза с нужными людьми, подчеркивал его бескорыстие (он живет на ренту и ни в чем не нуждается; он бросил службу во Франции по причине своих политических расхождений с правительством Луи-Филиппа и желает служить России) и даже подводил под свою рекомендацию идеологическую базу:
Для нашего отечества, где изучение французского языка и французской цивилизации занимает в образовании такое большое место, не должно быть безразлично, какими именно людьми будет представлена эта цивилизация – участниками ли социальной революции или же теми, кто постоянно с нею сражается и в ком священные убеждения съединяются с выдающимися способностями и познаниями.
Помимо рекомендательных писем к Орлову и Канкрину в архиве сохранилось и частное письмо Мейендорфа к самому Бакье, с приложенным рекомендательным письмом к министру народного просвещения С. С. Уварову. Мейендорф надеялся, что «этот истинный дворянин, готовый оказывать услуги всем вообще, а главное людям чести и бескорыстия, таким, как Вы» устроит француза на службу «преподавателем словесности или истории». Бакье между тем хотел большего. Однако, забегая вперед, замечу, что когда мечта Бакье стать тайным агентом III Отделения исполнилась, он замыслил использовать имя и должность Уварова для прикрытия (под точно таким же прикрытием к этому времени уже трудился в Париже Яков Николаевич Толстой). 3 марта 1838 года Бакье излагал Бенкендорфу свой план (впрочем, не осуществившийся):
Пусть же Ваше Сиятельство благоволит устроить так, чтобы граф Уваров отправил мне письмо, где сказано будет, что Император изволил поручить мне должность по Министерству народного просвещения; что, исполненный доверия к чистоте моих литературных принципов, министр поручает мне приобретать на средства правительства сочинения, писанные в лучшем вкусе и могущие быть употреблены в заведениях казенных (последует – исключительно для формы – список книг). Надобно будет также поручить мне составить подробный отчет о состоянии образования во Франции, а также позволить отправиться в Бельгию, Англию и Германию для сопоставления тамошних методов образования и выбора наилучших из всех. К этому письму приложена будет официальная бумага о назначении, за подписью министра. Ваше Сиятельство в мудрости своей рассудите сами, какое жалованье надобно будет мне положить за эти труды: не стоит, полагаю, прибавлять, что сделается все это лишь для видимости.
Впрочем, в конце 1836 года до этого было еще далеко. 5 января 1837 года Бакье обратился к Орлову с просьбой замолвить за него словечко перед государем и помочь ему вступить в русское подданство, мотивируя это «исключительно расположением к тем принципам, которые правят страной, чье настоящее так прекрасно, а будущее так богато». Сходная формула повторена и в другом (недатированном, предположительно от начала 1837 года) письме к Бенкендорфу, написанном в духе тех легитимистских русофильских представлений, о которых шла речь в предыдущей главе:
Самые высокопоставленные особы нынешнего царствования, министры и сам герцог Орлеанский [старший сын короля Луи-Филиппа, наследник престола], неоднократно делали мне выгоднейшие предположения, которые я неизменно отклонял; я сказал «прощай» Франции, потому что не могу отыскать в сегодняшней Франции такого места, какое я мог бы занять, не изменив моим принципам, моим убеждениям. Лишенный моего отечества по причинам политическим, я вынужден был начать искать в Европе другое отечество взамен прежнего, и взоры мои естественным образом обратились к России как к стране, правительство которой исповедует те же принципы, что и я, – стране, настоящее которой бесконечно прекрасно, а будущее бесконечно богато.
Любопытно, что формула из письма француза очень близка к той «точке зрения, с какой следовало понимать и описывать русскую историю», по мнению самого Бенкендорфа:
Прошлое России было блестяще, ее настоящее более чем великолепно, а что касается ее будущего, оно превосходит все, что может представить себе самое смелое воображение.
Впрочем, формулу Бенкендорфа мы знаем только в пересказе племянника П. Я. Чаадаева М. И. Жихарева, который, по-видимому, узнал этот «довольно многозначительный» анекдот от знаменитого дяди. Наличие похожей формулы в письме французского агента не следует, разумеется, считать «источником» Бенкендорфова высказывания; напротив, совпадение свидетельствует скорее о распространенности такой точки зрения в «русофильской» среде и о том, что сказать нечто подобное мог едва ли не каждый.
Впрочем, несмотря на столь изумительное единодушие, доступ к Бенкендорфу потенциальный агент получил лишь через год после первого письма Мейендорфа. Бакье в течение этого года не сидел сложа руки: многие его донесения, сохранившиеся в архиве III Отделения, посвящены как раз событиям 1837 года. Когда Мейендорф еще только пытался «сосватать» Бакье в III Отделение, он дал ему любопытные «методологические» советы:
У нас любят вещи положительные. Посему скажите: предлагаю вам № 1, № 2, № 3, № 4. Ручательством служу я сам. То, что я показываю сейчас, куда менее важно, чем то, что я могу показать впоследствии. Это проба. – Скажите да или нет; если да, начнем действовать, если нет, не будем больше об этом говорить; рассматривайте все это вместе как доказательство моей доброй воли и преданности стране, которую я избираю своим приемным отечеством.
Шеф жандармов
Бакье примерно так и поступил. В конце 1837 года он наконец удостоился вожделенного свидания с Бенкендорфом, и 26 декабря 1837/7 января 1838 года главноначальствующий III Отделением в пространном донесении доложил императору, что нашел француза, исповедующего «монархические и легитимистские принципы», «весьма годным в дело»:
Нет сомнения, что благодаря легитимистской партии он имеет в Париже много возможностей для надзора. Политические новости, относительно которых он клянется, что они верны, могут быть подтверждены лишь ходом событий и сообщениями наших посольств; сведения его о поляках и их тайных обществах соответствуют тем, какими мы располагаем; имена сами по себе суть неопровержимое доказательство тщательного расследования.
Среди положительных факторов Бенкендорф отметил, среди прочего, связь Бакье с аббатом Николем, под чьим началом потенциальный агент трудился в бытность свою преподавателем коллежа Карла Великого. Аббат Николь (1758–1835), известный в России как создатель петербургского пансиона, где, как мы уже упоминали в главе третьей, учился, среди прочих, сам Бенкендорф, и Ришельевского лицея в Одессе, после возвращения из России во Францию был (в 1821–1824 годах) ректором парижского университета (университетом во Франции в это время называлась светская педагогическая корпорация, ведавшая не только высшим, но и средним, и даже начальным школьным образованием). Кроме того, до 1830 года Николь оставался членом королевского совета по народному просвещению и именно поэтому, очевидно, мог считаться начальником Бакье. Это упоминание о карьере Бакье во Франции до 1830 года – один из немногих фактов его биографии, о которых он сообщил в своей переписке с русскими сановниками. Из того, что Бакье поведал Бенкендорфу о себе, известно также, что он был «связан узами совместного обучения» со старшим сыном Луи-Филиппа, в ту пору носившим титул герцога Шартрского (иначе говоря, они вместе учились в коллеже Генриха IV, который юный герцог посещал наравне с «простыми смертными»). Поскольку старший сын Луи-Филиппа родился в 1810 году, это позволяет нам определить примерную дату рождения самого Бакье. Между тем, опять-таки по его собственному признанию, когда произошла Июльская революция, он отказался как от того места, которое уже занимал, так и от дипломатической карьеры, которую предлагал ему бывший соученик. Отсюда следует, что если он и преподавал в коллеже, то совсем недолго: в подготовительные школы, готовившие преподавателей коллежей, принимали учеников не моложе 17 лет, а учиться нужно было минимум два года, да еще сдать сложный экзамен… Как бы там ни было, в то время, когда Бакье начинал свою русскую карьеру, ему было около 26 лет – почти столько же, сколько было героям предыдущих глав, Луи Парису и Гюставу-Эфранору Марен-Дарбелю. Но нашего авантюри