28 августа. Мы впервые попробовали пеммикан, который Доктор достал из своего угла и нарезал кусками хайрамовым ножом. Мне понравилось. Классная вещь. Напоминает по виду грибницу, а на вкус – кекс с изюмом. Он наверняка склеит нам кишки.
Мы не ждали появления солнца и к 10 часам уже избавились от всего ненужного. «Нам важно сосредоточиться на питании, а не на одежде», – сказал Доктор, отбрасывая в сторону свитер, и мы отправились – пробивать тропу в восьмидюймовом рыхлом снегу под слепящим холодным солнцем к подножию огромного отрога, выступающего из основания пологого юго-западного плеча Мак-Кинли, которое, по убеждению Доктора, должно стать более легким на своей дальней или восточной стороне, скрытой от нас отрогом. Это казалось правдоподобным. Мы взяли продуктов на десять дней. Половину припасов предполагалось оставить в лагере, который будет устроен вечером. По планам Доктора, лагерь нужно поставить под крутым склоном, на высоте 10 000 футов.
Склон начался некрутым подъемом по неровной поверхности, оставленной лавиной, но рюкзаки были такие, что оставалось неясным, как выдержать следующие десять минут. Тропинку пробивали по очереди, каждый по 50 шагов, потом отдых. Когда привыкли, проходили по 75 шагов и отдыхали каждый час. Никто не разговаривал. Во время отдыха мы пробивали ногами отверстия в фирне[19], легкомысленно поворачивались спиной к склону и опирались на него рюкзаками. Однажды, проделывая это, мы получили первое предупреждение. Хайрам потерял равновесие и начал сползать-сползать-сползать; тогда Фред схватил его и несколькими движениями вернул на место – и таким образом спас ему жизнь. Вытирая пот с загорелых лиц, мы смотрели друг на друга и смеялись, даже Хайрам. Смотрели на лица в темных очках, превративших всех в незнакомцев: Фред – суровая личность, Док – смешной здоровый мужик, Хайрам – старый клоун.
У нас было только три ледоруба. В то утро никто о них не думал, у всех хватало вещей. Мне достался длинный ивовый шест от палатки. Он не предназначался ни для поддержания равновесия на этих полувырубленных ступенях, куда часто даже не помещался целиком носок ботинка, ни для того, чтобы очищать их от зернистого материала, сыпавшегося из-под аккуратно поднимаемых ног Хайрама. В первые смены никто из шедших впереди не хотел менять ледоруб на мой шест. Когда, наконец, я подсунул шест Хайраму и тоже смог рубить ступени, на более крутом склоне у меня получалось не очень хорошо, и все жаловались, что ступени слишком далеко расположены друг от друга {28}.
Кук замечает, что самым трудным оказалось не вырубать ступени во льду, а убирать снег – 14 дюймов, – покрывающий лед, в котором только после этого вырезалось углубление – опора.
Статья Данна:
Теперь мы рубили ступени строго по очереди – тот, кто шел впереди, прорубал примерно сто ступеней, ждал остальных и уступал место шедшему за ним, а сам вставал в хвост колонны. Мы медленно продвигались к отвесному западному краю под нависающими балконами.
29 августа. Глядя вниз с высоты добрых 2000 футов, где мы цеплялись за склон пальцами ног, я не испытывал головокружения, но в мозгу с калейдоскопической скоростью возникали картины того, как я падаю, что чувствую, как долго это будет продолжаться и какой сенсацией станет. Час за часом каждую минуту я, делая неуверенный шаг, внутренне проклинал себя и переживал, что скажут наши цивилизованные друзья, какими будут их сочувствующие комментарии относительно нашей группы, без альпинистского опыта безрассудно ринувшейся покорять самую высокую гору континента. Это меня злило. Вы скажете – трусость? Малодушие? Возможно. Но личная проверка еще впереди.
Поднимаюсь на Мак-Кинли с шестом от палатки. Иногда, в особенно опасных местах, все внутри начинает кипеть из-за того, что я сам поставил себя в такое положение с такими спутниками. Мое слепое пренебрежение молчанием Доктора на тему альпинизма теперь сказывается еще и другим образом. Это не выявляло отсутствие стойкости у него, как я думал раньше, но говорило о его безрассудной смелости. Хотя теперь я пожинаю то, что посеял. Однажды я спросил: разве не нужно идти в связках на таких крутых склонах? Никто не ответил, кроме Фреда, заявившего: «Я не собираюсь ни с кем связываться. Человек должен надеяться только на себя, когда бродит по таким местам». И он прав.
Один из реквизитов исследователя – помимо отвращения к мылу и воде – это его нечувствительность. Я не могу не восхищаться Хайрамом и Доктором и их черствостью, которая не является ни храбростью, ни самообладанием. Их мозг не пылает, приходя в ужас в критические моменты жизни. Оно и лучше. Где бы мы оказались, если бы с нами был еще один придурок вроде меня?
«Отдых на юго-западном хребте горы Мак-Кинли на высоте 10 000 футов. Ступени были вырублены на протяжении 3000 футов вверх по этой крутой стене». Фото Фредерика Кука
Последние два дня Доктор был настоящим товарищем. Вероятно, он понял, что это последнее усилие, и готовится к грандиозному спектаклю – отказу. В любом случае сегодня вечером я уверен, что он действительно пытается сделать все возможное, чтобы подняться на Мак-Кинли. Даже если мы потерпим неудачу, закончатся самые ужасные страдания – дни после первого поражения, а потом… О! Что я буду испытывать к Доктору? Возможно, незаслуженную жалость, но это изменит всю мою шкалу оценок. Я не смогу на это повлиять. Мы стараемся, чертовски стараемся. И все мое прошлое справедливое недовольство и расистская антипатия к Хайраму исчезли. Сегодня мы испытывали дружеские чувства друг к другу. Но я знаю, что это неискренне и бессмысленно; уберите опасность, и все станет как прежде. Но такое поведение, пока оно продолжается, и есть героическое. И я часто чувствовал, что я бы умер за подобные вещи в этой жизни. Впереди ты или сзади, в будущем или прошлом – в таких местах этого не понять. Мозг работает слишком быстро, а способность переносить холод и голод потрясает.
Я нездоров? Возможно, но это не место для холодного благоразумия, по крайней мере для меня, хотя мы с Фредом, когда дошли сюда, устроили боксерский поединок – чтобы согреться.
Было 5 часов, и мы находились прямо под вышеупомянутыми балконами. Вверх вел только один путь – прямо по плечу бергшрунда[20], выступающего, как гаргулья из небоскреба. Мы взобрались по нему, но дальше дороги не было. Доктор сказал: «Так или иначе, ставим лагерь, а там посмотрим». Здесь не было и трех квадратных футов ровного пространства, поэтому мы начали долбить стену, чтобы хватило места для палатки, а затем опять скрючились, чтобы все поместились. Шелковый потолок дрожал, как паутина, и давил мне на голову. Даже в тепле мы были окоченевшие, усталые, обескураженные.
«Чай или гороховый суп?» – кто-то рассмеялся. Возможно, в конечном счете для нас было бы лучше тихо соскользнуть с этой гаргульи, пока мы спим, как в преследующих меня видениях, или чтобы страшный белый выступ бесшумно упал в ночь вместе с нами. Я заговорил вслух об этом, но Хайрам запротестовал, добавив: «Мы не хотим упоминать такие вещи, даже если мы их чувствуем».
Фред раздраженно наблюдает, как Хайрам возится с примусом. Доктор пишет в дневнике свои каракули. Как же тепло становится от чая! – с грязными кусками разломанных цвибаков, которые Доктор достает из белого мешка и бросает нам, приговаривая: «Это твоя порция, Данн». Каждому две чашки. Сначала ты черпаешь из котелка, а когда остается немного – расплескиваешь по спальным мешкам. Затем пеммикан – сколько хочешь. Хайрам рассказывает, как водить машину. Теперь все смеются. Все окружающее – просто шутка; есть что-то дьявольское в том, чтобы просто здесь находиться. У всех замечательное настроение, все относятся терпимее друг к другу, чем когда-либо раньше. Разве мы не одни во всем этом обманчивом белом мире? Мы зависим друг от друга. Но пока что единственная наша привязанность – горячий чай.
30 августа. Вот это да! Ох уж эти следующие четыре часа! Я, конечно, был с шестом от палатки – никто к нему бы и не притронулся на этом отрезке. Вся вчерашняя пытка со страхами, сожалениями и губительными фантазиями вновь навалилась на меня на этом дрожащем краю конца. Мы останавливались, затем, пошатываясь, с застывшими лицами, с трудом проходили вокруг рубящего ступень, чтобы он остался сзади, очень медленно опирались спиной на склон для отдыха, тщательно прилаживая задники ботинок в отверстия для носков. Но чаще переводили дух лицом к склону, наклонившись над бездной, чтобы дать отдых плечам, так что белое сияние внизу проплывало между ног вверх тормашками.
Сотни раз я приходил к выводу (и сейчас в этом уверен), что я не создан для покорения горных вершин, и еще сотни раз я называл себя идиотом, глядя на неуклюжие задницы Хайрама и Доктора. Вцепившись в палаточный шест, еще и еще раз я поворачивался, чтобы получить восхитительное страдание от зрелища того, как ненавистная бездна поднимается вверх.
Однако время пролетело как молния. Я не верил, что уже третий час. Доктор шел впереди. Была моя очередь рубить ступени, но Доктор, кажется, не собирался забирать у меня шест и отдавать ледоруб.
…Я предлагал и предлагал ему шест, но не мог понять – он не отдает мне ледоруб потому, что считает, что мне лучше оставаться сзади, или не хочет с ним расставаться. Я был вполне согласен идти сзади, но я чувствовал, что Доктор вроде как жертвует собой ради меня. «Здесь сплошной лед, будь осторожней», – невозмутимо говорил он между двумя тщательно отмеренными ступеньками, остановившись, чтобы порубить их поглубже. «А они не слишком далеки друг от друга?» – он задавал те вопросы, которые должен был бы задавать я, если бы шел впереди, но я их не задавал. Слова утешения; он меня просто восхищает. Фред с Хайрамом никогда не разговаривают, только во время отдыха, но и тогда сплошные ужасные банальности.