Вернувшись в Россию, Петр не забыл о коллекции и в 1701 году прислал Рюйшу несколько редких пресмыкающихся и насекомых. Рюйш в ответ дал ряд ценных советов, как лучше сохранять червяков, бабочек и прочую мелочь.
С этого момента жизнь Фредерика Рюйша сильно переменилась. Перемена эта касалась не внешней стороны. Он все так же каждое утро отправлялся в мастерскую, имел большую врачебную практику, читал лекции по анатомии, присутствовал на казнях преступников, отвечал на письма… Внешне, казалось бы, все оставалось, как прежде, но жизнь лишилась былого покоя и определенности. Как бы невзначай царь Петр все время давал о себе знать. Регулярно от него появлялись какие-то люди, вновь поднимали вопрос о продаже коллекции… и как будто за Рюйшем начали не то что следить, а приглядывать. Подозрительные личности шныряли возле дома, подкупали слуг, чтобы они доносили третьим лицам о его переговорах и частной жизни. Рюйш стал плохо спать, даже движения его во время изготовления препаратов стали не столь точны…
Бывало, когда ночные страхи становились особенно нестерпимы, с канделябром в руке он поднимался на второй этаж и ходил там по залам среди склянок с заспиртованными монстрами, забальзамированными детьми и взрослыми. У каждого из них была своя судьба. Эту крошку со вторым лицом звали Матильдой – Рюйш всегда спрашивал имя младенца у того, кто приносил его и, если такового не было, давал имя сам… Он помнил всех их поименно и даже кого кто принес. Этого принес крестьянин, этого – трубочист. Никогда не спрашивал, откуда их принесли – только имя. Иногда, блуждая по ночным залам своего музея, Рюйш вдруг особенно отчетливо начинал понимать, что коллекцию нельзя оставлять в Голландии. Уроды должны уехать в Россию.
Работа детских рук
Шли годы. Слава Рюйша росла, он был избран членом Немецкой академии, Лондонского научного королевского общества и Парижской академии наук. Но с не меньшим рвением он читал лекции, писал труды по анатомии, занимался бальзамированием, спиртованием трупов и, конечно, собиранием монстров. И каждый раз, когда он вспоминал Петра, его перекошенное тиком лицо, ему становилось жутко. Но с годами образ выцвел и выветрился.
За годы городских слухов не стало меньше – наоборот, чем известнее становился Рюйш, тем больше слухов о нем появлялось. Говорили, например, что у забальзамированных препаратов продолжают расти ногти и волосы, что по понедельникам, когда кабинет редкостей для посетителей закрыт, экспонаты посещает цирюльник и словно бы у этого цирюльника, как клялись очевидцы, рога и хвост. Говорили, что он забальзамировал собственного сына, умершего от горячки, но не выставляет его в общие залы, а держит в шкафу и любуется, только оставшись в одиночестве; что забальзамированных детишек и взрослых Рюйш выпускает побегать только ночью, когда никто не видит. Некоторые клялись, что видели препараты Рюйша расхаживающими по базарной площади не только ночью, но даже днем. Что тут было правдой, что выдумкой – неизвестно. Сам Рюйш не обращал на них внимания.
Но когда в Амстердаме объявился доктор Арескин из России и явился к Рюйшу с предложением продать коллекцию уродов, он снова затосковал. Анатом понимал, что придет время, и он все равно будет вынужден продать коллекцию Петру… Почему именно российскому монарху? Он, пожалуй, не смог бы ответить. И дело было даже не в деньгах – дело было в том неотвратимом взгляде Петра, который Рюйш помнил долгих двадцать лет… и вновь Арескину было отказано, но не так прост был доктор Арескин, недаром именно ему Петр поручил вести переговоры о покупке коллекции: он был хитер как лис. Теперь Рюйш уже точно знал, чей человек все время торчит возле его дома, кто подкупает слуг, чтобы они доносили о его переговорах, кто не дает ему ступить шага без надзора.
Опасения, что коллекцию кто-то может перекупить, были небеспочвенны. Рюйш нередко получал предложения от частных лиц и от различных европейских дворов о продаже коллекции частями или целиком. Оттого и надзор за ним был установлен, чтобы вовремя расстроить любую сделку. А если и не удастся расстроить, то решить вопрос любым, каким угодно способом. В этом российский государь развязывал Арескину руки.
Глава 13. Утро вечера мудренее
Последние слова:
– Критон, мы должны Акслепию петуха.
Так отдайте же, не забудьте.
Утром я проснулся рано, в одиннадцать часов – для меня это рано, потому что проспал всего три часа, а потом лежал в постели и мучился. Мучила совесть, мучила любовь, мучил сюжет романа, мучили две мухи, садившиеся на лицо, мучила духота… Мучило все, что могло мучить.
Надев халат, я вышел в кухню. Марина не спала – удивительная девушка, как зомби, – я вообще не видел, чтобы она когда-нибудь спала.
– Как хорошо, что вы проснулись. Вы по утрам студень едите?
– Я ем его всегда, – улыбнулся я, борясь с сильным желанием обнять и поцеловать девушку.
Зазвонил телефон. Я поднес трубку к уху.
– Позовите, пожалуйста, Марину, – попросил мужской голос. Я насторожился.
– Какую Марину? Вы не туда попали.
– Я вчера заходил, дома ее нет, значит, она у вас. Не заставляйте меня говорить вам гадости.
– Что, это меня? – подошла Марина, встревоженно глядя на меня.
– Да, тебя, – я протянул трубку.
– Ну чего ты звонишь! – злобно закричала она в трубку. – Я же тебе сказала: между нами все кончено, – прижимая трубку к уху, она пошла в свою комнату и притворила дверь. – Да, люблю! – слышал я уже приглушенно. – Да, не хочу, никогда!..
Черт! Как было приятно слышать такие слова очаровательной девушки, они сразу подняли мне настроение. Какое счастье, что кто-то на этом свете тебя любит по-настоящему, страстно… как, впрочем, и ты сам.
Марина вернулась расстроенной.
– Друг твой звонил?
– Да, – ответила она сердито. – Идиот!
– А как его, кстати, зовут? Ты нас не представила.
– Циркач.
– Понятно, Циркач так Циркач. Давай позавтракаем, потом я пойду к Николаю Николаевичу в милицию, расскажу, что вчера эти двое попсарей приходили.
– Может, не нужно в милицию? – проговорила Марина, раскладывая студень по тарелкам. – Опять путаница какая-нибудь начнется.
– Что значит «не нужно»?! – я поднял брови. – Там неизвестно что с твоей матерью вытворяют, а ты говоришь «не нужно».
Марина поставила передо мной тарелку.
– Я не верю, что они помогут ее найти, да и вообще…
– Что «вообще»?
– Ну, может, она действительно на юге отдыхает в санатории.
– Я не понимаю тебя, Марина. Поясни, пожалуйста.
– Да нет, я так… Вы на меня внимания не обращайте. Мне сейчас нужно будет уйти ненадолго, – сказала она, потупившись и глядя в тарелку.
– С Циркачом встречаться? – голос мой прозвучал как-то глухо, и я, чтобы скрасить неловкость, закашлялся.
– Да, – сказала Марина, и ее голос тоже как-то дрогнул, или мне это только почудилось.
– Понятно.
Я молча ел студень, в первый раз в жизни без удовольствия, Марина тоже молчала.
– Вы не подумайте, – вдруг сказала она, подняв голову от тарелки и прямо глядя мне в глаза. – У меня с ним уже все кончено.
Как восхитительно прозвучали для меня эти слова, я с трудом удержал улыбку.
– Возьми ключи, на стене возле зеркала висят… если вернешься раньше.
Николай Николаевич был в кабинете один.
– Ну, рассказывай, – сказал он, как только я сел за стол.
Я рассказал, как приходили два головореза и набили мне лицо. Рассказал я и о телефонном звонке, после которого они тут же ушли, осыпая меня извинениями и воздушными поцелуями. Николай Николаевич, сидя за столом, слушал внимательно, иногда уточняя детали.
– Дело запутывается, – сказал он, когда я закончил. – Я был уверен, что все гораздо проще. Любовь молоденькой девчонки к известному писателю…
– Ну, известному – это уж слишком… – перебил я, но Николай Николаевич не услышал моих слов и продолжал:
– Ну, знаешь там, шуры-муры, придумала историю с похищением, чтобы к нему переселиться, пока жена в отпуске, устроила бардак, ну, и все такое прочее… Но откуда эти типы взялись? Мы их по картотеке пробьем, но у меня профессиональное чувство, что у нас на них ничего. Кроме того, мы выяснили, что Татьяна Владимировна в санаторий отправилась не по путевке, а дикарем. И где именно остановилась, выяснить пока не удалось. Но мы ведем работу в этом направлении не потому, что бардак там, в квартире, навели, а потому, что этим исчезновением заинтересовался, знаешь, кто? Александр Сажин. Ну, помнишь, я тебя знакомил, у меня в кабинете сидел Александр Петрович с золотым зубом. А он просто так интересоваться ничем бы не стал, а здесь вцепился, как бульдог, – информацию ему подавай. Значит, знает что-то. Поэтому мы свои ресурсы подключили. Работаем, ищем. А твои вчерашние хулиганы только подтверждают то, что мы на правильном пути. Выяснили также, что у Татьяны Владимировны с работы исчезли важные документы. Там тоже свое расследование. Так что машина заработала, ну и все такое.
– А мне теперь что делать?
– За девушкой смотри… хотя не нужна она никому, я думаю… – он внимательно посмотрел на меня. – Кроме тебя, конечно.
Меня бросило в краску.
– Ну и духота, – сказал я, надув щеки, – градусов, наверное, двадцать пять на улице.
Я неторопливо брел к дому. На улице жарко не было: часто набегавшие тучки скрывали солнце, кроме того, дул северный ветер. Я понимал, что положение, в котором оказались мы с Мариной, слишком неопределенное. Нужно было что-то решать. Нас тянуло друг к другу, но я был женат и вовсе не собирался обманывать свою жену, ведь мы были вместе уже двадцать пять лет, но, с другой стороны… С другой стороны, такого чувства, как к этой девушке, я не испытывал никогда раньше, и я понимал, что маленькое пространство отделяет меня от пропасти, и если я преодолею его, то уже ничто не остановит меня, не остановят ни здравый смысл, ни моральные, ни религиозные принципы.